Маунтолив - Лоренс Даррел

Голосом почти ликующим (препоны пали) он сказал ей:

«Не бойся, я поеду сегодня же вечером. Так или иначе, но все решится». — Он исполнился вдруг взявшимися из ниоткуда силой и властью, решимостью привести брата в чувство и отвести от народа своего, коптов, хотя бы эту явную опасность.

Решительный сей настрой не оставил его и позже, когда уже во второй половине дня он выехал из Александрии и понесся лихо по грунтовым проселкам вдоль каналов, вздымая тучи пыли, туда, где его должны были ждать лошади, — он упредил о приезде по телефону. Ему уже не терпелось встретиться с братом, хотелось переиграть, переглядеть его, восстановить исконное право старшего — и самого себя, сильного, в собственных глазах. Али, фактотум, встретил его у брода и тут же рассыпался в привычных формах вежливости, тем еще раз утвердив в его законном праве. Он, в конце концов, был старший сын. Али пригнал в поводу Нарузова белого араба; они пошли вдоль каналов широким галопом, и отраженья скакали рядом в мутном зеркале илистой здешней воды. Он спросил только, дома ли брат, Али в ответ кивнул. Дальше до самого дома не было сказано ни единого слова. Фиолетовый сумеречный свет уже окрасил воздух, над озером поднималась дымка. На фоне меркнущего ока солнца плясали серебристые смерчики мошкары, ловили прозрачными крылышками последние выдохи тепла. Утки собирались на ночь семьями. Какой покой! Быстрыми стежками, застывая на поворотах, зачиркали в воздухе летучие мыши. Летучие мыши!

Дом покоился в прохладном сизом полумраке, спрятавшись в тени пригорка, на котором стояла деревня, — высокий белый деревенский минарет еще отблескивал в лучах заката. Спешившись, он услыхал сухой щелчок бича и увидел на верхнем балконе мужскую фигуру, вглядывающуюся напряженно вниз, в синий колодец внутреннего двора. То был Наруз и не Наруз — разом. Разве может один-единственный жест человека, давно и близко знакомого, выдать происшедшую в нем перемену — полную перемену? Человек с бичом там, наверху, впившийся взглядом в сизый сумрак под ногами, самою позой своей демонстрировал некую неведомую прежде важность и властность, не свойственную, так сказать, обычному репертуару Нарузовых жестов и поз.

«Он упражняется, — тихо сказал Али, принимая поводья, — каждый вечер теперь упражняется с бичом на летучих мышах».

Нессиму показалось, что он чего-то недослышал.

«На летучих мышах? » — еле слышно переспросил он.

Человек на балконе — этот новый, незнакомый Наруз — хохотнул вдруг и выкрикнул хрипло:

«Тринадцать».

Нессим распахнул двери и стоял теперь, как в рамке, на фоне света — снаружи. Он сказал тоном вполне бытовым, домашним, направив голос свой, подобно чревовещателю, наверх, туда, где на фоне быстро темнеющего неба стоял на верхней лестничной площадке темный силуэт в плаще, с бичом, собранным в кольца у правого бедра, не шевелясь.

«Йа, Наруз», — сказал он, вложив в их обычное с детских лет приветствие максимум тепла и радости.

«Йа, Нессим», — пришел ответ после паузы, и опустилось долгое, подернутое нервической рябью молчание.

Нессим, освоившись понемногу с темнотой, увидел, что внутренний дворик был усыпан, как кусками рваных зонтиков, тельцами летучих мышей: некоторые еще бились, ползали в лужах собственной крови, другие лежали тихо, разрезанные ударом на части. Вот, значит, чем занимается Наруз по вечерам — «упражняется на летучих мышах»! Он постоял еще немного молча, не уверенный в себе, не уверенный в том, что нужно сказать дальше. Внезапно у него за спиной фактотум захлопнул двери, и он очутился во тьме, черный на черном фоне, а сверху наблюдал за ним, стоя твердо и упрямо в выжидательной позе, некий незнакомец по имени Наруз. Скользнула через квадратик неба летучая мышь, и он заметил, как дернулась невольно Нарузова рука и упала снова; с позиции на верхней лестничной площадке он мог поражать свои, так сказать, мишени не только вверх, но и вниз. Снова тишина, затем отворилась со скрипом дверь, бросив наземь полоску света, вошел с метлою фактотум и принялся выметать изувеченные тельца Нарузовых жертв, пятнавшие земляной пол внутреннего двора. Наруз чуть наклонился вперед и, когда подрагивающая чуть заметно кучка крыльев и плоти была сметена уже почти к самой двери, спросил все так же хрипло:

«Тринадцать, а?»

«Тринадцать».

Он сказал, и у Нессима внутри родилась невнятная нервическая дрожь, в голосе этом что-то было не то — резкий командный тон человека, обкурившегося гашиша или опиума; голос человека, говорящего с некой новой орбиты в незнакомой галактике. Он набрал не торопясь полную грудь воздуха и обратился еще раз к фигуре на лестнице:

«Йа, Наруз. Я приехал поговорить с тобой по очень важному и срочному делу».

«Подымайся, — сказал Наруз, как взлаял. — Я жду тебя здесь, Нессим». — Голос этот многое прояснил для Нессима, ибо никогда еще голос брата не был совершенно лишен нот приветливых и радостных. Пару месяцев назад Наруз сбежал бы вниз, перепрыгивая через ступеньку, неловко растопырив руки, выкрикивая на ходу: «Нессим, как здорово, что ты приехал!» Нессим прошел через двор и положил ладонь на пыльные деревянные перила.

«Это очень важно», — сказал он резко, сухо, словно пытаясь утвердиться в реальности этой живой картины: темный двор, одинокая фигура с бичом — бич легкий в руке, как пушинка, — стоит на фоне неба и смотрит на него.

Наруз повторил: «Подымайся», — тоном ниже, и вдруг сел, положив бич рядом, на верхней ступеньке. Впервые в жизни, подумал Нессим, ни словом привета не встретил его Карм Абу Гирг. Он пошел по ступенькам медленно, глядя вверх.

На первой площадке было много светлее, когда же он преодолел второй пролет, света стало в достатке, чтобы разглядеть лицо брата. Наруз сидел тихо, в плаще и высоких ботинках. Бич свернулся кольцами на выступе перил, рукоять лежала у него на коленях. Рядом на пыльном дощатом полу стояла полупустая бутылка джина. Подбородок уперт в грудь, глаза из-под кустистых бровей смотрят вниз на приближающегося чужака с выражением жестким, почти свирепым и полным в то же время странной, словно робкой какой-то печали. Он забавлялся старой своей игрой, резко сжимал и разжимал зубы, отчего на висках у него ходили желваки, как бился тяжкий пульс. Он смотрел, как поднимается медленно брат, и на лице у него застыло выражение мрачной нерешительности, подсвечиваемое время от времени вспышками скрытой ярости, старательно зажатой в тиски. Когда Нессим добрался до предпоследней лестничной площадки и поставил ногу на очередную ступеньку, Наруз пошевелился вдруг, издав булькающий, лающий звук — так обращаются к собаке, — и вытянул перед собой волосатую лапу. Нессим невольно остановился и услышал:

«Стой там, Нессим», — сказано было новым, властным голосом без особой, однако, злобной в нем ноты.

Он постоял на месте, чуть подавшись вперед, чтобы получше рассмотреть и понять сей незнакомый жест: выброшена вперед квадратная ладонь, чуть не проклятие, но пальцы все же подрагивают.

«Ты пьян, — сказал он наконец негромко, но с отчетливой, звонкой нотой неудовольствия в голосе. — Наруз, прежде за тобой такого не водилось».

Тень улыбки, как будто бы презренья к самому себе, промелькнула на уродливых губах брата. И растеклась вдруг медленно в усмешку, обнажившую целиком его заячью губу, и затем исчезла, словно утопленная некой мыслью, которую не в силах была выразить адекватно. У Наруза на лице появилось новое выражение — он словно поздравлял себя, неуверенно пока еще, с победой, — и гордость, сентиментальная пьяная гордость.

«Чего ты от меня хочешь? — спросил он хрипло. — Скажи здесь, Нессим. Я упражняюсь».

«Пойдем в дом, там и поговорим».

Наруз покачал головой, задумался, а потом решительно заявил:

«Ты можешь сказать здесь».

«Наруз , — почти уже крикнул Нессим, задетый явной наглостью брата, тем тоном, которым будят обычно спящего. — Пожалуйста ».

Человек, сидящий на верхней ступеньке, глянул на него этак странно — возбуждение и притом чуть не жалость к собеседнику — и еще раз покачал головой.

«Я сказал, Нессим», — заплетающимся языком.

Нессимов голос сорвался, словно ударившись о гулкую тишину двора. Звучал он теперь почти что жалко:

«Мне просто необходимо поговорить с тобой, ты можешь понять?»

«Говори здесь, сейчас. Я слушаю».

Это была и в самом деле новая, незнакомая личность, человек в плаще. Нессим почувствовал, как на скулах у него проступает румянец. Он поднялся парою ступенек выше и зашептал напористо:

«Наруз, я пришел от них. Ради Бога, что ты им там такого наговорил? Комитет просто в ужасе от твоих слов. — Он сорвался и, выхватив оставленные Серапамуном бумажки, принялся размахивать ими перед собой, выкрикивая: — Вот… я это получил от них».