Конторщица 2 - А. Фонд

таращилась на нее. Я только что пережила такой ужас, а оказалось, я всего лишь достопочтенному Горшку спать мешаю. Звуки пишущей машинки его раздражают, как выяснилось. Всё остальное (храп, ругань, машины) — ему нормально, а конкретно моя машинка — не дает спать.

Пока я переваривала информацию и, по правде говоря, ловила отходняк, фифа продолжала обличать меня на всю квартиру.

Хлопнула дверь Грубякиных и соседи начали подтягиваться поближе.

— Мало того, что приперлась сюда, так еще ночные концерты нам тут дает! — верещала фифа.

— Валюша, успокойся, — попытался воззвать к голосу фифиного разума Горшков, правда откровенно фальшиво и неубедительно.

Наконец, я пришла в себя.

— Пошла в жопу, — тихо и зло сказала я.

Очевидно, мой вид не предвещал ничего хорошего, так как соседи дружно отпрянули.

— Еще раз будешь так ломиться в дверь — возьму за ногу и выброшу на улицу, — прошипела я, и чтобы усилить драматизм, добавила: — Ты поняла?

Фифа растерялась и не знала, что ответить. Она беспомощно переводила взгляд на Горшкова, но тот меня уже немного изучил и бежать на выручку будущей супруге не торопился.

— Теперь ты, — мрачно буркнула я, глядя на Горшка исподлобья, — Бабе своей объясни правила проживания в коммунальной квартире. А то ей объясню я. Подробно.

Горшков икнул.

— И начну с того, что сообщу участковому. Пусть приписку для начала проверит… — безжалостно продолжила я.

— Но у тебя тоже прописка не здесь, — влезла Клавдия Брониславовна.

— Не здесь, — согласилась я, — но я всё еще законная супруга гражданина Горшкова Валерия Анатольевича, который прописан именно здесь. А вот вы, любезная Клавдия Брониславовна, где прописаны?

Клавдия Брониславовна бросила на меня недобрый взгляд и через полсекунды всех Грубякиных сдуло.

Я вновь перевела взгляд на Горшкова.

— Ты не имеешь права! — вякнула фифа. — Ты..!

— Цыц! — шикнула на нее я, — не лезь, когда взрослые разговаривают. И вообще — брысь отсюда. У нас с Валерочкой семейный разговор. Да, Валера?

Фифа беспомощно взглянула на Горшка, но тот стоял соляным столбом. С полными глазами слёз она круто развернулась и пошла в комнату Горшкова. Плечи ее вздрагивали.

Мы остались вдвоем.

— Так, — сказала я жестко, — ты опять начинаешь, Валера? Через три… то есть уже через два дня мы с тобой разводимся. Это — раз. Во-вторых, поговори с мамочкой. Что это она опять по поводу Светки чудит? Она вон вас воспитывать не хотела, зачем ей внучка теперь сдалась?

Горшков издал нечленораздельное мычание.

— А если достопочтенная Элеонора Рудольфовна встала на тропу войны, то боевые действия я ей обеспечу, — свирепо пообещала я.

Горшков сглотнул.

— Светку вы не отберете, — я поставила точку в разговоре. — О моей квартире тоже забудьте. Как и о комнате Риммы Марковны. А меня — оставьте в покое. Это понятно?

Горшков не ответил и молча ретировался к себе.

Я взглянула на часы. Твою ж дивизию! Осталось часа три поспать. С папками я опять не успела. И платье испортила!

А на работе с самого утра пришлось в поте лица набивать эти грёбанные акты. Щука «по доброте душевной» пихнула мне всё, что накопилось с того момента, как я ушла к Ивану Аркадьевичу. А накопилось ой как много. А сроки мне Щука дала ой какие маленькие. Это всё несправедливо, но я сейчас должна быть тише воды, ниже травы. Мне категорически нельзя привлекать внимание. Во всяком случае до того момента, как документы в папках будут заменены, а сами папки попадут в руки комиссии.

И я молодец, таки управилась.

Аккуратно сложив акты в стопочку, я пошла к Щуке сдавать работу.

— Нет, ну вы посмотрите на это! — заявила всем Щука с неимоверно довольным видом, тыкая толстым сосисочным пальцем в свежеотпечатанные акты. — Так дело не пойдет! Я не буду принимать это!

Я молчала. Смысла спорить и что-то доказывать сейчас нету.

— Так. А это что?! Что это такое?! — продолжила верещать Щука. — Это кто тебя учил так дела оформлять?! Кто, я спрашиваю?!

Я хотела пожать плечами, но вовремя спохватилась и застыла статуей.

Щука, внимательно отслеживая мою реакцию, не нашла за что уцепиться и сосредоточилась на актах:

— Сколько сантиметров положено делать отступ?! А?! Отвечай!

— Согласно инструкции, — пришлось отвечать.

— А в инструкции что написано! Говори!!! — на последней ноте она сорвалась на визг. — А?!!

— Инструкция у вас на столе, — ответила я и показала на книжечку с инструкциями.

— Я сама знаю, что у меня на столе! — завопила она, — я сейчас тебя спрашиваю! Отвечай!

— Два сантиметра, — ответила я.

— Какие?! Какие два сантиметра?! — возмутилась Щука и кинулась перелистывать инструкцию. — Я тебя сейчас накормлю этой инструкцией! Ты у меня все эти сантиметры наизусть запомнишь!

Она так судорожно и резко перелистывала странички, что часть листков оторвались.

— Страница сорок пять, — подсказала я.

— Что?! Я сама знаю! Без сопливых советчиков обойдусь! — вызверилась Щука вращая выпученными глазами.

Она долистала до сорок пятой страницы и ткнула инструкцию мне:

— Читай!

Я пробежалась глазами по строчкам.

— Вслух читай, я сказала! — гаркнула Щука кавалерийским тоном. — Пусть все это слышат.

Ну, ладно, мне не трудно. Тем более начальство велит. И я прочитала:

— «…отступы в актах положено делать в два сантиметра…»

— Что? — психанула Щука. — Дай сюда!

Она выхватили разваливающуюся книжонку у меня с рук, больно царапнув массивным перстнем мою ладонь, и вчиталась в строки.

— А-а-а…ну да, точно, — забормотала она, — два сантиметра.

Сзади кто-то хмыкнул.

— Вот мы сейчас и проверим! — злорадно заявила она мне, — линейку бегом ищи! Где линейка?

Кто-то уже протягивал Щуке деревянную школьную линейку.

— Так, — сказала Щука и приложила линейку к полям актов.

Воцарилось молчание. Лицо Щуки стремительно наливалось свекольно-синюшной краснотой.

— Забирай вот это всё! — она швырнула мне почти в лицо несчастные акты, — и перепечатывай! Я это не приму!