Ликвидация враждебного элемента: Националистический террор и советские репрессии в Восточной Европе - Александр Решидеович Дюков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Представители официальной эстонской историографии не устают подчеркивать, что их работы по истории советских репрессий в Эстонии — исчерпывающий, практический, беспристрастный и в полном смысле этого слова научный анализ событий минувшего. Насколько эти утверждения соответствуют действительности, мы попробуем разобраться в данном исследовании.
Начиная работу, автор ставил перед собой две взаимосвязанные задачи: во-первых, с опорой на документы органов государственной безопасности и внутренних дел максимально точно определить масштабы советских репрессий в Эстонии и, во-вторых, сравнить эти данные с цифрами советских репрессий, приводимыми в эстонской официальной историографии.
Основой исследования стали документы советских органов государственной безопасности и внутренних дел, извлеченные из фондов Государственного архива Российской Федерации и Центрального архива ФСБ России, часть из которых к настоящему времени опубликована в подготовленных российскими историками документальных сборниках[465]. Эти документы изначально носили гриф «совершенно секретно» и были предназначены для очень ограниченного круга лиц. Они преследовали не пропагандистские, а информационные цели; за ложность сообщаемой руководству страны информации в то время легко было поплатиться головой.
Отвечая на вопрос, можно ли доверять подобного рода документам, историки из общества «Мемориал» высказываются совершенно определенно. «Полагаем, что да. Подлинность самих документов сомнений не вызывает — и внешний вид, и атрибутика убеждают в том, что они составлены именно в 1939–1941 гг. А разумного обоснования, зачем надо было фальсифицировать данные в ту эпоху, мы не находим. Союзные статсводки были предназначены лишь для крайне узкого круга лиц в НКВД — для наркома, его заместителей и начальников двух-трех основных отделов, а также для высших руководителей Политбюро и СНК; все эти лица имели свои дополнительные источники информации — лгать им в цифровых показателях арестов было просто бессмысленно. Сводки к тому же являлись базовым документом, на основании которого НКВД испрашивал у СНК бюджетные средства на проведение операции (которая, безусловно, стоила очень дорого — командировочные и другие сопутствующие расходы, увеличение штатов оперативников и тюремных работников и т. д.), на содержание и перевозку арестованных. Странно было бы для НКВД в этой ситуации сознательно преуменьшать масштабы своей деятельности. Наконец, многие отдельные цифры из представленных в сводках мы встречали (с небольшими отклонениями в ту или иную сторону) в различных документах независимого происхождения — в справках по отдельным линиям работы НКВД, в отчетных материалах судебных органов и т. д.»[466].
Именно внутренние документы органов государственной безопасности и внутренних дел позволяют историкам перейти от конъюнктурных рассуждений общего характера к по-настоящему научному исследованию советской репрессивной политики. Только располагая содержащимися в документах органов НКВД-МГБ статистическими данными, мы можем проследить масштаб, динамику и направленность репрессий, выдвигать предположения об их целях и задачах[467].
В российских архивах отложилось большое количество внутренних документов органов НКВД-МГБ, содержащих статистические данные по репрессивной политике этих ведомств. Количество этих документов огромно; здесь есть и первичные данные, собранные территориальными органами внутренних дел и госбезопасности, и их обобщения, подготовленные уже в центральных аппаратах соответствующих ведомств, и итоговые справки, направлявшиеся руководству страны. К сожалению, в настоящее время далеко не все эти документы выявлены и рассекречены. Поэтому в ряде случаев автору приходилось прибегать к методам экстраполяции, выдвигая предположения о численности арестованных на основе данных о количестве осужденных.
Первое издание этой книги было сдано в печать незадолго до событий «Бронзовой ночи» — беспорядков, спровоцированных выкорчевыванием памятника советским воинам-освободителям из центра Таллина. Эти трагические события наглядно показали, к чему может привести «конфликт памяти» — столкновения двух различных восприятий прошлого. Для русских память о Великой Отечественной войне является одной из главных основ национального самосознания. Для значительной части эстонцев с некоторого времени более важными стали воспоминания о страданиях, причиненных их предкам советской властью; их новыми национальными героями стали не военнослужащие 8-го Эстонского стрелкового корпуса Красной Армии, а солдаты Эстонского легиона СС.
Разумеется, в том, что историческая память эстонцев отличается от исторической памяти русских, нет ничего плохого. Беда заключается в том, что эти представления о прошлом конфликтны, они ведут к наглядному ухудшению отношений между Эстонией и Россией на международной арене и формированию полноценных «образов врага» — на внутренней. Очень часто это выливается в настоящую демонизацию оппонента, представление его как извечного, жестокого и коварного врага. И тогда на смену добрососедским отношениям приходит межнациональная ненависть, искусно разжигаемая радикальными политиками.
Выход из этой ситуации видится в реабилитации истории как науки, в максимально беспристрастном изучении нашего общего прошлого.
Это вполне выполнимая задача. Разумеется, историческая наука имеет свою специфику. Национальные и политические симпатии ученого-историка всегда оказывают влияние на результаты его исследования. Этот субъективизм неустраним. Недопустимым, однако, является искажение или фальсификация исторических фактов. Факты не зависят от симпатий или антипатий историка; можно бесконечно спорить относительно обоснованности или необоснованности депортации из Прибалтики летом 1941 г., но численность депортированных и их судьбу мы можем выяснить абсолютно точно. В этом, собственно говоря, и состоит профессия историка.
В новом издании работы исправлены выявленные в первом издании ошибки, учтены выявленные за истекшее время новые архивные документы. Несмотря на это, автор по-прежнему не считает свою работу исчерпывающей и лишенной недостатков и будет рад конструктивной критике.
Глава 1
РЕПРЕССИИ С ИЮНЯ 1940-го ПО НАЧАЛО ИЮНЯ 1941 г.
1.1. Официальная эстонская версия
В официальной эстонской историографии советские репрессии «первого года» рассматриваются как заблаговременно спланированные мероприятия, носившие характер геноцида. «Советский Союз начал подготовку к развязыванию террора еще до оккупации Эстонии советскими войсками, — пишет Март Лаар. — Как и в других местах, целью коммунистического террора было подавление на корню зачатков всякого сопротивления и рассеивание в народе массового страха, что сделало бы невозможным широкое движение сопротивление и в будущем. К повальному террору в Эстонии прибавилось также планомерное истребление национальной элиты, т. е. видных людей и активистов, и обессиливание эстонского народа как нации»[468]. В официальной «Белой книге» эти события характеризуются как «геноцид
