Современная датская новелла - Карен Бликсен

Солнце уже низко. Трактирщик вынес столы и скамейки на улицу. В последнее время посетителей было столько, что внутри все не умещались. Теперь раздолью конец. Хорошие времена быстротечны. Хоть бы он денежки приберег, а то позволил жене купить платье, шляпку да еще пол перестелил в гостиной.

Этот болван Хенрик сидит в одиночестве с таинственным видом и улыбается, засунув руку за пазуху. Светлые волосы свисают на лоб, голубые глаза неприятно поблескивают, выражая высокомерие и жестокость. Нет, никакого чуда доброты с ним не произошло.

Из трактира искоса поглядывают на Хенрика. Ведь ясно, ему есть что рассказать им. Недаром он был лучшим другом Эрвина, небось знает, в чем дело. Но только кто станет унижаться и задавать ему вопросы?

Хенрик вытаскивает правую руку. Ставит дрозда на стол перед собой. Дрозд еще серенький, как все птенцы, но видно, что летать он уже умеет, однако не улетает, а стоит на столе. Стоит, склонив головку набок, и вскоре начинает стучать клювом по столу. Ну точь-в-точь, как дрозд Эрвина. Хенрик шарит в кармане и вытаскивает зерно, и дрозд клюет прямо с его ладони.

Это невероятно! Неужели все так ошиблись в Хенрике? Любопытство пересиливает, люди толпятся вокруг Хенрика и дрозда. Неужели это возможно? Но каким образом?

Хенрик нахально улыбается во весь рот, он наслаждается их любопытством, мучает их. Черт, а не парень!

— Соври я вам сейчас, вот я был бы молодец! Но ведь я дурак и потому открою вам всю правду. Господи, до чего же вы простодушные и доверчивые бараны!..

— Но, но, полегче! Или забыл, что мы помним, как ты явился в наш город босой и сопливый? Чем чванишься?

— Да ведь птица слепа!

Мгновение царит всеобщее и задумчивое молчание. Слепа? Значит, дрозд Эрвина тоже?.. Но ведь по глазам птицы ничего не заметно, она, что же, так и родилась слепой? Хенрик кладет руку на спинку дрозда, тот вздрагивает от этого прикосновения, но подчиняется. И вот он спокойно сидит в руке Хенрика, покорный судьбе.

Хенрик извлекает небольшое круглое стеклышко, это отшлифованная линза.

— Куплено в Голландии, — говорит он, — первоклассная штучка!

Он поднимает линзу и, поймав в нее солнечные лучи, направляет на стол яркую светлую точку.

Кое-кто понимает и вздрагивает.

— Это не мое стекло, — говорит Хенрик. — Я стащил его у Эрвина, и он знал это и знал также, что я им воспользовался.

— Достаточно одной секунды, — добавляет он.

Тут уж и тугодумы понимают и вздрагивают.

Страшное известие запивается водкой, и вскоре трактир пустеет. Новость летит по городу, как полова в бурю. Хенрик один сидит возле двери трактира. Хозяин собирает стаканы.

— Не мог придержать язык за зубами, — говорит он.

— Эта птица не хуже той, — заявляет Хенрик.

— Нет, — говорит хозяин, — первый дрозд был лучше. Хорошие времена миновали. А из тебя никогда ничего путного не выйдет, потому что ты не умеешь хранить тайны!

— За меня не тревожься, — говорит Хенрик.

Первый страх сменяется гневом, направленным против Эрвина: мы пригрели змею. Потом появляются улыбки. Мы верили в сказки, но теперь мы стали умнее. А кроме того, в приличных домах входит в моду держать дроздов, и Хенрик спешит удовлетворить все заказы. Он веселый поставщик дроздов, и его популярность растет. Люди такого сорта всегда нужны. Только долго ли может продержаться мода? Если бедных птиц не кормить, они сдохнут от голода, а если поддерживать в них жизнь, они повсюду оставляют свои кляксы — этого не стерпит ни одна чистоплотная хозяйка. Последняя забота, конечно, тоже возлагается на Хенрика. И он кладет на могилку маленький камешек.

Недавно мы узнали, что Эрвин прекрасно устроился на севере, где людей провести ничего не стоит. По слухам, он обручен с пасторской дочкой. И если он угодит к ней под каблук, то поделом ему.

Аксель Хельтофт

(р. 1922)

ХУТОР

Перевод Н. Мамонтовой

С малых лет хуторянин сроднился с землей и скотиной, с дождем, солнцем и ветром, но нынче засуха стояла уже полгода, — хозяин озлился и остановил плуг. Под синим небом сверкало море, нигде ни ветерка, виноградник скрылся под пленкой пыли. В стволе высокого кедра прекратилось движение соков, а пробковый дуб, прежде всегда дразнивший тишину хрустом сухих листочков, застыл в немоте, весь пожелтелый, увядший.

Матиас осклабился, на лбу блеснули капельки пота. Хуже нет, сказал он, от погоды зависеть. Ходишь по земле будто раб, хуже нет от такой штуки, как погода, зависеть.

Все это он высказал белому волу: Матиас всегда обращался к волу, когда был с миром в разладе; еще мальчишкой он, бывало, обнимет животное за шею, и из глаз друга в душу ребенка лился покой.

И сейчас тоже вол повернул голову и посмотрел на хозяина, но Матиас смерил его угрюмым взглядом. Он был равнодушен к животному: давным-давно позабыл он звериный язык и в дружбе вола не нуждался. Глупая ты скотина, сказал он. Пустая твоя голова. Недаром в народе говорят: «воловье терпенье».

Он надел синий костюм, коричневую фетровую шляпу и пошел к женщине с узкими щелками глаз.

— Может, переберешься ко мне? — спросил ее Матиас. — Кроме вола, кур, собаки и кошки, у меня нет ничего, но дом и службы — крепкие, а уж виноградник так обширен, что впору в нем заблудиться. Так как, переберешься ко мне?

Женщина взглянула на него своими узкими глазками и ответила:

— Думаешь, мне охота коров доить и грядки полоть? Думаешь, я для этого на свет родилась? Мне досуг нужен, чтобы в город ездить, и деньги нужны, чтобы делать покупки. Но ничего, Матиас, уж как-нибудь мы с тобой разберемся с этим делом вдвоем, а ты приходи завтра: вещи мои увезешь.

Несколько дней спустя всех обитателей хутора вдруг одолела немощь, проникла в кровь людей и животных. Белый вол мордой распахнул дверцу стойла и повалился на иссохшие кедровые иглы. Вяло прокатился над хутором, над виноградником предостерегающий рев, после чего воловьи глаза закрылись и послышался громкий храп. Собака и кошка потянулись друг к другу мордами, как делают звери, заключая между собой мир, и побрели в амбар — улечься на боковую. Крупный бурый петух насупился, склонил набок головку и одним петушиным глазком уставился в небо, но тут же последовал примеру кур, которые сбились вокруг куста и стояли, задрав кверху гузки, распластав крылья, пряча головки под ветви.

Вышел хозяин, показал пальцем на море, чей серый лик испещрили глубокие морщины; бледное от гнева, море всплескивалось, будто посылая сердитые плевки солнцу.

— Знаю, знаю, — сказала женщина. — Нынче утром уже говорили об этом по радио.

По утрам она перво-наперво включала приемник и уже не выключала его, пока не уляжется спать. Какое отдохновение дает музыка, которую играют по радио, а когда радио говорит, узнаешь, что творится на свете, — и уже нипочем не отстанешь от жизни.

— Будет буря, — сказала женщина. — По радио нынче утром сказали.

И тут с моря с воем нагрянул ветер. Иссохшие пробковые дубы у берега рухнули в песок, но кедры лишь раскачивались, кидая из стороны в сторону свои зеленые зонтики: казалось, они рады крепкому объятию ветра, и долго-долго еще, после того как утихла буря, хуторяне слышали песню колючих зеленых крон. Ветер накинулся на хутор, загнал кур в курятник, сорвал с дома и унес старую крышу, но добрую половину черепиц выбросил на поля. Вдруг, словно позабыв что-то, он снова повернул вспять, мощно встряхнул дом, двери, ставни, но снова мигом умчался прочь, а деревья и животные, отряхивая всклокоченный наряд, настороженно оглядывались на горы, прислушивались к нараставшему гулу.

Вол медленно тянул к хутору воз с улетевшей черепицей.

— Об этом и речь, — уныло твердил Матиас, — зависишь во всем от погоды. Сейчас, к примеру, надо скорей покрыть черепицей крышу, пока не зарядил дождь. А вол не желает тащить повозку. Последнее дело — от вола зависеть.

— На технику переходить надо, — сказала женщина. — Не к лицу современному человеку с волами возиться. И без того люди животики надрывают от смеха, глядя, как ты от жизни отстал, Матиас.

Из выси небес, точно большие бескрылые птицы, полетели к земле первые белые облака. Скоро они так сгустились, что закрыли и солнце, и небо, и еще на лету, спускаясь на хутор, все темнели, темнели, так что скоро сравнялись в окраске с землей. Всю ночь напролет лил дождь, и весь месяц напролет лил дождь, и весь последующий месяц тоже.

Но как только он хлынул на хутор, у животных, людей и деревьев как рукой сняло прежнюю немощь. Кошка всадила когти в собачий хвост, потом вскочила на крышу и застыла вверху, угрожающе выгнув спину, а со шкурки ручьями стекала вода. Пес лишь удивленно похлопал ушами, глядя на кошку, но тут же напал на бурого петуха, который, сердито кукарекая на бегу, мчался в спасительный виноградник, а за ним, кудахча, мчались все куры. Крестьянин отпер ворота и выпустил вола на дорогу, и тот зашагал по ней мелкими неуклюжими шажками. То и дело вол вскидывал морду кверху — будто целуя дождевые капли.