Виконт де Бражелон или десять лет спустя. Том 2 - Александр Дюма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как же в таком случае вы предполагаете сообщить мне вашу тайну? спросил умирающий.
Арамис знаком попросил доктора и духовника удалиться и подал францисканцу пакет в двойном конверте.
– Но ведь написанные слова могут быть еще опаснее слов, сказанных вслух; как вы думаете? – спросил францисканец.
– Нет, монсеньер, – отвечал Арамис, – потому что в этом конверте вы увидите знаки, понятные только вам и мне.
Францисканец смотрел на Арамиса со все возрастающим изумлением.
– Это, – продолжал Арамис, – тот шифр, который вы приняли в тысяча шестьсот пятьдесят пятом году и который мог бы разобрать лишь ваш покойный секретарь Жуан Жужан, если бы он вернулся с того света.
– Вы, значит, знаете этот шифр?
– Я сам дал его Жужану.
И Арамис, почтительно поклонившись, направился к двери, точно собираясь уйти.
Но жест францисканца и его зов удержали его.
– Иисус, – воскликнул монах, – ecce homo!9.
Затем, вторично прочитав бумагу, попросил:
– Подойдите поскорее ко мне.
Арамис подошел к францисканцу с тем же спокойным и почтительным видом.
Францисканец, протянув руку, привлек его к себе.
– Как и от кого вы могли узнать подобную тайну?
– От госпожи де Шеврез, близкой подруги и доверенного лица королевы.
– А госпожа де Шеврез?
– Умерла.
– А другие знали?
– Только двое простолюдинов: мужчина и женщина.
– Кто же они?
– Они его воспитывали.
– Что же с ними сталось?
– Тоже умерли… тайна эта сжигает, как огонь.
– Но вы ведь живы?
– Никто не знает, что тайна в моих руках.
– Давно?
– Уже пятнадцать лет.
– И вы хранили ее?
– Я хотел жить.
– А теперь дарите ее ордену, без честолюбия, не требуя вознаграждения?
– Я дарю ее ордену, питая честолюбивые замыслы и не бескорыстно, отвечал Арамис, – потому что теперь, когда вы меня знаете, монсеньер, вы сделаете из меня, если останетесь живы, то, чем я могу, чем я должен быть.
– Но так как я умираю, – воскликнул францисканец, – то я делаю тебя своим преемником… Возьми!
И, сняв перстень, он надел его на палец Арамиса.
Затем обратился к двум свидетелям этой сцены:
– Подтвердите, когда понадобится, что я, больной телом, но в здравом уме, свободно и добровольно передал это кольцо – знак всемогущества монсеньеру д'Эрбле, епископу ваннскому, и что я назначаю его своим преемником. Я, смиренный грешник, готовый предстать перед богом, склоняюсь перед – ним первый, чтоб показать пример всем.
И действительно, францисканец поклонился, а доктор и иезуит упали на колени. Арамис, побледнев не меньше умирающего, обвел взглядом всех актеров этой сцены. Удовлетворенное честолюбие приливало вместе с кровью к его сердцу.
– Поспешим, – попросил францисканец, – меня гнетет, мне не дает покоя то, что я должен еще сделать! Я не успею выполнить задуманного.
– Я выполню все, – обещал Арамис.
– Хорошо.
И, обращаясь к иезуиту и к доктору, францисканец добавил:
– Оставьте нас одних.
Те повиновались.
– Этим знаком, – сказал он, – вы можете сдвинуть землю; этим знаком вы будете разрушать, этим знаком вы будете созидать: In hoc signo vinces!10 Закройте дверь, – закончил францисканец, обращаясь к Арамису.
Арамис запер дверь и вернулся к францисканцу.
– Папа составил заговор против ордена, – сказал монах, – папа должен умереть.
– Он умрет, – спокойно отвечал Арамис.
– Орден должен семьсот тысяч ливров одному бременскому купцу по имени Бонштетт, который приехал сюда, прося в качестве гарантии моей подписи.
– Ему будет уплачено, – обещал Арамис.
– Шестеро мальтийских рыцарей – вот их имена, – благодаря болтливости одного иезуита одиннадцатого года узнали тайны, доверяемые только членам ордена, посвященным в третью степень; нужно узнать, как поступали эти люди с тем, что им было открыто, и не допустить дальнейшего разглашения.
– Это будет сделано.
– Троих опасных членов ордена нужно отправить в Тибет, чтобы они погибли там; они приговорены. Вот их имена.
– Я приведу приговор в исполнение.
– Наконец, в Антверпене живет одна дама, двоюродная внучка Равальяка; у нее есть бумаги, компрометирующие орден. В течение пятьдесят первого года ее семья получала пенсию в пятьдесят тысяч ливров. Пенсия – тяжелый расход; орден не богат… Выкупите бумаги за определенную сумму, а в случае отказа уничтожьте пенсию… не подвергая орден опасности.
– Я обдумаю, – сказал Арамис.
– На прошлой неделе в Лиссабонский порт должен был прийти корабль из Лимы; для виду он нагружен шоколадом, в действительности на нем золото.
Каждый слиток прикрыт слоем шоколада. Это судно принадлежит ордену; оно стоит семнадцать миллионов ливров; потребуйте его: вот документы.
– В какой порт велеть ему зайти?
– В Байонну.
– Если не помешает погода, он прибудет через три недели. Это все?
Францисканец сделал утвердительный знак, потому что не мог больше говорить; кровь подступила ему к горлу и хлынула изо рта, из ноздрей и из глаз. Несчастный успел только пожать руку Арамису, затем в судороге упал с кровати на пол.
Арамис приложил руку к его сердцу: сердце не билось. Нагнувшись, Арамис заметил, что один лоскуток бумаги, переданной им францисканцу, уцелел. Он взял его, сжег и позвал духовника и доктора.
– Ваш кающийся предстал перед богом, – обратился он к духовнику, теперь он нуждается только в молитвах и обряде погребения. Идите приготовьте все нужное для самых скромных похорон, какие подобает бедному монаху… Ступайте!
Иезуит ушел. Тогда, обращаясь к врачу, лицо у которого было бледное и встревоженное, Арамис тихонько сказал:
– Господин Гризар, вылейте из этого стакана все, что в нем осталось, и сполосните его; в нем еще слишком много того, что Главный Совет приказал вам прибавить в лекарство.
Ошеломленный, испуганный, подавленный, Гризар чуть не упал навзничь.
Арамис жалостливо пожал плечами, взял стакан и вылил содержимое в золу камина. И ушел, захватив с собой бумаги покойника.
Глава 35.
ПОРУЧЕНИЕ
На следующий или, вернее, в тот же день, ибо только что рассказанные нами события закончились к трем часам утра, перед завтраком, когда король отправился к мессе с обеими королевами, а принц в сопровождении шевалье де Лоррена и еще нескольких офицеров своей свиты поехал верхом к реке, чтобы искупаться, и в замке осталась одна только принцесса, не желавшая выходить под предлогом нездоровья, – Монтале незаметно прокралась из комнат фрейлин, увлекая с собой Лавальер; обе девушки, осторожно озираясь кругом, пробрались через сады к парку.
Небо было облачное; горячий ветер клонил к земле цветы и кустарники; поднятая с дороги пыль летела клубами и оседала на деревьях.
Монтале, все время исполнявшая обязанности ловкого разведчика, сделала несколько шагов и, удостоверившись еще раз, что никто не подслушивает и не следит за ними, начала:
– Ну, слава богу, мы совершенно одни. Со вчерашнего дня все здесь шпионят и сторонятся нас, точно зачумленных.
Лавальер опустила голову и вздохнула.
– Это ни на что не похоже, – продолжала Монтале. – Начиная от Маликорна и кончая господином де Сент-Эньяном, все хотят выведать нашу тайну.
Ну, Луиза, потолкуем немного, чтобы я знала, как мне быть.
Лавальер подняла на подругу глаза, чистые и глубокие, как лазурь весеннего неба.
– А я, – сказала она, – спрошу тебя, почему нас позвали к принцессе?
Почему мы ночевали у нее, а не у себя? Почему ты вернулась так поздно и почему сегодня с утра за нами установлен престрогий надзор?
– Моя дорогая Луиза, на мой вопрос ты отвечаешь вопросом или, вернее, десятью вопросами, а это совсем не ответ. Потом я расскажу тебе все, и так как все, о чем ты меня спрашиваешь, не важно, ты можешь подождать. Я же спрашиваю у тебя то, от чего все будет зависеть, именно: есть ли тайна или нет?
– Не знаю, – отвечала Луиза, – знаю только, что, по крайней мере с моей стороны, была сделана неосторожность после моих глупых вчерашних слов и еще более глупого обморока; теперь все только и говорят о нас.
– Скажем лучше: о тебе, – рассмеялась Монтале, – о тебе и о Тонне-Шарант; вы обе вчера посылали признания облакам, но, к несчастью, они были перехвачены.
Лавальер опустила голову.
– Право, ты меня огорчаешь.
– Я?
– Да, эти шутки очень неприятны мне.
– Послушай, Луиза, я совсем не шучу, напротив, говорю очень серьезно.
Я увела тебя из замка, пропустила обедню, выдумала мигрень, так же как ее выдумала принцесса; наконец, я выказала в десять раз больше дипломатического искусства, чем господин Кольбер унаследовал от господина Мазарини и применяет по отношению к господину Фуке, вовсе не для того, чтобы, оставшись наедине с тобой, видеть, как ты хитришь со мной. Нет, нет, поверь: я расспрашиваю тебя не ради простого любопытства, а потому, что положение действительно критическое. То, что ты сказала вчера, всем известно, об этом все болтают. Каждый фантазирует по-своему, этой ночью ты имела честь занимать весь двор, да и сегодня еще интерес к тебе не остыл, дорогая моя. Тебе приписывают столько нежных и остроумных фраз, что мадемуазель де Скюдери и ее брат лопнули бы с досады, если бы эти фразы были точно переданы им.