ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ - User

То слово ближе –«Ты». Я «Вы» забыла.

192

Что, между прочим, между нами было?

Что было? – В яви, друг мой, иль во сне?

Я повторю тот сон – мой шлейф касался

Твоих ботинок. Ты рукой задел

Мой нежный стан, смутился и зардел,

Мой взгляд тебе призывным показался.

Глаза мои на уровне Твоих

Ловили свет зрачков. И в нежной сини

Мой взор увидел тяготы России

И светлой каплей растворился в них.

Тебе я силу мощную давала,

Порою выходя из берегов,

Топила злобу Пушкинских врагов,

Твой стих в свои просторы зазывала,

Манила вдаль, водила корабли

Твоей мечты до самого Парижа,

Была всех рек Тебе милей и ближе,

Пока снега меня не замели.

Что было между нами? – Не поймёшь:

Роман, рассказ иль просто повестушка?

Река-судьба, река-любовь-старушка,

Тобой и нынче дышит молодёжь!

Я знаю, как назвать, мой друг, что было.

Я только слово прежнее забыла.

Но дело, друг мой, даже не в словах, –

В сердцах, мой друг, да в головах!

И ныне я одна из фавориток

Иного Пушкина, что жив и там, вдали,

Куда не ходят наши корабли,

Но бег иных резов, бурлив и прыток.

Я снова с ним. И мы глаза в глаза

Глядим подолгу. «Странная девчонка,

Как Натали», – смеётся Пушкин звонко,

Мой взгляд и звук неся под образа.

Туманен и загадочен тот взгляд.

Что он сулит? – Глубины некой тайны,

Которая откроется случайно –

Дороже всех и всяческих наград!

Моя волна касается Тебя,

Твоей руки, мой Пушкин, мой ребёнок,

Мой сон и стан всё так же, друг мой, тонок.

И я живу, страдая и любя!

ПУШКИН:

Отвечу я Неве. Невы движенье

Всегда смущало мой летучий взор.

С Невой вести подолгу разговор –

193

Извечное Поэта наслажденье.

Он неизбывен. Он влечёт в далёко,

Манит простором вздоха серых волн.

Задумчивости и речений полн,

Нева, твой почерк, без границ и срока

Испещривший вдоволь мой альбом

Воспоминаний грусти безнадежной.

К твоей руке приникши белоснежной

Пером, рукой и кучерявым лбом,

Смотрюсь в тебя и снова жребий вижу:

Закрыт на ключ в иные берега

Мой чёлн до времени. Ни друга ни врага

Не посещу на паперти Парижа.

Но, мыслью устремив издалека

Свой плот любви, его роняю в волны.

Они, как я, моей печали полны.

И обрастают пеною бока,

И сердце схвачено тревогою невольной.

И дрожь испытана с макушки до носка.

Нева, о, Женщина, которой отдал Я

Свою свободу, нежное дыханье,

Невнятных чувств рассветных колыханье,

Я твой, Нева, а ты – всегда моя!

Не требуя ни верности, ни неги,

Не упрекая, друг, мой, не тая

Своей печали, ты, любовь моя,

Всегда со мною, как с Татьяною Онегин.

Мы врозь и вместе. Душу молодую

Я чувствую. Как в Африке я – негр,

В России – русский. «Хау дую ду»

Твержу, когда по Лондону бреду, –

Свой средь своих. Руда душевных недр

Роднит меня с казахом и японцем.

Я финн, эстонец, немец и француз.

Фаты прочней сердечных тяга уз

Роднит меня с тобой Нева, как с Солнцем.

Ты охлаждаешь и даёшь движенье

Стихам, распахнутым и ветру и волне.

И, кудри вороша невольно мне,

Твоя рука даёт преображенье

Моей строке, исторгнутой со дна

Моей Души, а может, и твоей же,

Маня меня за Свирь и в Заонежье.

И вздох Невы Душе – бокал вина.

Свежишь меня. В былые времена

194

Я поверял тобою вдохновенье.

Тебе вверял и вечность и мгновенье.

Ты заменяла мне минуты сна,

Когда, бывало, милая, она

Не слушала моё стихотворенье,

Не принимала муку и горенье.

И Муза, сиротлива и грустна,

С тобой делила гордость и терпенье.

Любовник молчаливый, я внимал

Твоей игре, изменчиво-призывной,

Твоим речам, и мудрым и наивным,

И стан твой стройный негой обнимал.

И твой кристалл Души прозрачно-строгий

Храню в Душе, как вечный идеал,

Который мне на жизни начертал

Чудесный путь, что выдумали боги.

Я ПОМНЮ ДЕНЬ

поэма

Свирель:

О, Мойка, ты расскажешь мне, родная,

Что помнишь ты о том суровом дне,

Когда Поэт был ранен. И, рыдая,

Застыла ты. И на твоей волне,

Покрытой льдом, запечатлелось горе,

Как судорога, взявшая в полон

Людское и Балтическое море?

Тот миг был этим горем напоён…

Мойка: Я помню…

Хоть за множеством событий

Слабеет память. Волны унесли

Былые краски, запахи и нити,

Соединяющие Гения Земли

С моей основой, бывшей в эти годы

Мощнее, чище, глубже и ясней.

Но помню день, когда дитя свободы

Всходил под эти каменные своды, –

Наш Пушкин, в стих вина налей!

ПУШКИН:

Я слышу, Мойка! Крепости бокала

Сегодня не хватает также мне.

Вина любви и раньше не хватало.

А ныне и подавно в жизни мало.

Но дело, дорогая, не в вине.

Нам часто память годы застилают.

Твоя струя, на коей горький час

Моей судьбы давно уже угас,

В морях средь льдов мой опыт повторяет.

Но время снова говорит о нас.

195

Мойка:

О, Пушкин, Ты откликнулся! Отныне

Я буду верить, что Поэт живёт.

Парит Его лазурный звездолёт

Над этой серо-каменной пустыней.

Я на вопрос Свирели отвечаю:

Мне день тот траурный страшнее всех смертей.

С тех пор живу, мелея и дичая.

Я нынче прежней Мойки только тень.

Во мне печаль прощания с Поэтом.

Во мне стенанья, горький крик орла,

Упавшего во мрак с вершины лета,

Сражённого свирепостью ствола.

Кто знал, как колебалась я от горя,

Как я рвалась из ледяных оков

Войти в тот дом и, с диким роком споря,

Излить на эти раны нежность моря

И силу этих стылых берегов!

Как я болела, как меня ломало,

Как было мне, мой друг, не по себе,

Как я рвала седое покрывало

Январских вод. И как мне было мало

Мгновений, где о горестях, бывало,

На время сердце Мойки забывало.

Но, приникая к Пушкинской судьбе,

Оно себя на части разрывало!

Живое, да, представьте, что живое,

Живое сердце маленькой реки.

Об этом знали мы с Тобою двое,

Мой Пушкин, только мы с Тобою.

О том не знают только дураки.

Кто не страдал в те годы? Кто не плакал?

Мне это имя, друг мой, назови!

Кто не страдал? – Лишь только враг Природы,

России, веры, света и любви!

Я помню, как прощались мы с Поэтом,

И плач Никиты, и последний час,

Когда Ты на руках любви угас,

Мой Пушкин… Нелегко сказать об этом!

ПУШКИН:

Не говори! Пусть скажет нам молчанье.

Оно красноречивее всего

Порой расскажет о любом прощанье,

Не раздавая грусть и обещанья,

Не утешая никого.

Мойка:

Живу все годы лишь одной надеждой,

196

Что ты опять со мной заговоришь,

Порвав строкою мертвенную тишь

Моей холодной ледяной одежды.

И вот я снова слышу голос милый!

Мой Пушкин, я сбираю снова силы

И мчу навстречу другу моему.

Я как невеста в свадебном убранстве,

Все двести пребываю в постоянстве

И берегу тот Пушкинский портрет,

Где, с другом опершись на парапет,

Ведёт мой Пушкин мирную беседу.

Мой Пушкин, я к Тебе, мой друг, заеду,

Чтоб обратиться к Богу Самому!

ПУШКИН:

Я здесь, я не лукавлю, как однажды

Царь Пётр сказал, роняя воск свечи.

Свеча России зажжена. И дважды

Её не уничтожат палачи.

Нам не страшны Дантесы и Малюты.

Мой дом не уничтожит сатана.

Ему осталось жить почти минуты,

Ну не минутки – сутки. Пусть – не сутки,

Пусть годы. Что для вечности одна,

Две пары лет? Иль два десятилетья?

Он отключён от вечности… Вина

Прошу подать в бокале Поднебесья!

Мы оросим вином любви ту песню,

Которая забыта на повети.

Как говорит Серёжа, с вами, дети.

Мы за бессмертье выпьем штоф до дна!

Резвись и пой, любимая речушка!

Раздайся половодьем до Невы,

Где, может быть, бывали, други, вы,

И где моя кудряшка-завитушка

Касалась вечной мудрости совы.

Мойка:

Мой Пушкин! Я опять Тебя венчаю

С короной Питера – дворцовою красой.

О, Пушкин, утоли мои печали,

Приди зарёй. Её не раз встречали

Мы вместе и недаром замечали

Людскую боль и этой жизни соль.

Тебя я вижу, мой Поэт любимый,

Как рядом с Медным Всадником паришь,

С Невою чутким сердцем говоришь,

И жаждою любви неодолимой

Твой полон взор. И никакой Париж

Тебя не пронесёт России мимо.

197

В свой Летний Сад заглядываешь летом.

Здесь боги ожидают мудреца –

В унылости и бледности лица

Их мрамор дожидается конца

Лишь своего, конечно, а не Света.

На Невском часто вижу вас вдвоём

С Онегиным. Крепка как прежде дружба.

Поэзия – всё та же, друг мой, служба

И занимает прежний окаём