Дикая - Шерил Стрэйд

— А что вы можете сказать о своем отчиме? — спросил Винс. Он бросил взгляд в блокнот, лежавший на его коленях, наверное, читая каракули, нацарапанные им в прошлый раз.

— Эдди. Он тоже отстранился, — сказала я легким тоном, будто это для меня ничего не значило, будто это почти развлекало меня. — Это долгая история, — добавила я, отведя взгляд к часам, которые висели на стене рядом с плакатом. — Да и время наше почти кончилось…

— От ответа у доски спас звонок, — проговорил Винс, и мы оба рассмеялись.

В тусклом свете уличных фонарей, который просачивался в мою комнату в Сьерра-Сити, я видела очертания Монстра и перо, которое подарил мне Дуг, прикрепленное к раме. Я думала о корвидологии. Гадала, действительно ли это перо — символ, или оно просто безделушка, которую я таскала с собой. Я одновременно и придавала вещам огромное значение, и не верила во всю эту запредельную чушь. Я была одновременно и искательницей — и скептиком. Я не знала, к чему приложить свою веру, и есть ли нечто такое, к чему ее приложить. Даже не могла с уверенностью определить, что на самом деле означает слово «вера» во всей его сложности. Мне во всем виделась и возможная мощь, и возможная фальшивка. «Ты — искательница, — сказала мне мама, лежа в больничной постели в последнюю неделю своей жизни, — как и я». Но я не знала, что именно искала моя мать. Да и искала ли она что-нибудь? Это был единственный вопрос, который я ей не задавала. Но даже если бы она сказала мне, я усомнилась бы в ее словах, заставляя объяснять, что такое духовная реальность, спрашивая, как ее можно доказать. Я сомневалась даже в тех вещах, чью истинность доказать было возможно. «Тебе следовало бы ходить к психотерапевту», — говорили мне все после смерти матери. И в конечном счете — в бездне самых мрачных моментов того года, который предшествовал походу, я это сделала. Но веры в докторов у меня не было. Я так и не позвонила другому терапевту, которого рекомендовал Винс. У меня была проблема, которую не мог разрешить ни один психотерапевт, — скорбь, которую не мог смягчить ни один мужчина ни в одной комнате.

Я гадала, действительно ли это перо — символ, или оно просто безделушка, которую я таскала с собой.

Я выбралась из постели, завернулась в полотенце и босиком вышла в коридор, минуя дверь Грэга. Дойдя до ванной, захлопнула за собой дверь, повернула кран и легла в ванну. Горячая вода была подобна волшебству, ее грохот наполнял комнату, пока я не завернула кран. И тогда воцарилось молчание, которое казалось более безмолвным, чем прежде. Я откинулась назад, легла спиной на идеально выверенный изгиб фарфора и уставилась в стену, а потом услышала стук в дверь.

— Да-да? — проговорила я, но ответа не было, лишь звук шагов, удаляющихся по коридору.

— Здесь уже кое-кто есть, занято, — сказала я погромче, хотя это было очевидно. Кое-кто здесь действительно был. Это была я. Я была здесь. Я ощущала это так, как не ощущала уже целую вечность: здесь, внутри меня, была я, занимающая мое место в беспредельном Млечном Пути.

Я протянула руку, достала мочалку с полочки возле ванны и принялась тереть себя ею, хотя была уже чистой. Я терла и терла лицо, и шею, и горло, и грудь, и живот, и спину, и ягодицы, и руки, и ноги, и ступни…

«Первое, что я делала, когда каждый из вас рождался, это целовала вас с головы до ног, — рассказывала мама мне, брату и сестре. — Я должна была сосчитать каждый пальчик, каждую ресничку. Я проводила пальцами по линиям на ваших ладошках».

Я не помнила этого — и все же никогда этого не забывала. Это было такой же частью меня, как и слова отца, грозящего, что он выбросит меня из окна. Даже в большей степени.

Я снова легла, закрыла глаза и погружала голову в воду, пока она не покрыла все лицо. У меня возникло то же ощущение, которое я испытывала ребенком, когда проделывала такой же трюк: словно весь знакомый мир ванной исчезал и благодаря простому акту погружения становился незнакомым и таинственным местом. Его привычные звуки и ощущения становились приглушенными, отдаленными, абстрактными, а вместо них появлялись другие звуки и ощущения, которых обычно я не слышала и не замечала.

Я только-только начала. Прошло три недели с начала похода, но, казалось, все во мне изменилось. Я лежала в воде столько, сколько могла оставаться без дыхания, одна в странном новом мире, в то время как весь настоящий мир вокруг меня потихоньку продолжал свой неумолчный гул.

9. В снежном безлюдье

Я обошла ее. Обошла Высокую Сьерру. Теперь мне ничего не грозило. Я обманула снега. Теперь, как я полагала, оставалась сравнительно прямая дорога через остаток Калифорнии. Потом — через Орегон в Вашингтон. Моей новой целью был мост, который пересекал реку Колумбия, игравшую роль границы между двумя штатами. Мост Богов. До него было 1622 километра; до сих пор я прошла только 273, зато постепенно набирала скорость.

Утром мы с Грэгом выдвинулись из Сьерра-Сити и шли вместе около двух с половиной километров вдоль обочины шоссе, пока не добрались до места, где оно пересекало МТХ. А потом еще несколько минут шли вместе по тропе, прежде чем остановиться и попрощаться.

— Это растение называют горной страдалицей[25], — сказала я, указывая на низкие зеленые кустики, обрамлявшие тропу. — Или, по крайней мере, так написано в моем путеводителе. Будем надеяться, что не в буквальном смысле.

— Боюсь, это может быть и буквально, — проговорил Грэг, и он был прав.

За 13 ближайших километров пути тропа поднималась более чем на 914 метров вверх. Я морально подготовилась к тяготам этого дня, Монстр был загружен недельным запасом продовольствия.

— Удачи, — сказал Грэг, и взгляд его карих глаз встретился с моим.

— Тебе тоже удачи, — я крепко обняла его.

— Держись, Шерил, — добавил он, разворачиваясь.

— Ты тоже, — сказала я ему вслед.

Не прошло и десяти минут, как он скрылся из виду.

Я была взволнована тем, что снова стою на маршруте, на 725 километров к северу от того места, где сошла с него. Снежных пиков и высоких гранитных скал Высокой Сьерры больше не было видно, но ощущения от тропы оставались теми же. Она во многом и выглядела так же. Несмотря на все бесконечные горные и пустынные панорамы, которые я повидала, именно зрелище лежащей передо мной тропы шириной в 60 сантиметров было самым знакомым. Той вещью, к которой чаще всего прилипал мой взгляд, высматривающий корни и ветки, змей и камни. Иногда тропа была песчаной, порой каменистой, глинистой или покрытой круглой галькой, а то и укутанной многочисленными слоями сосновых иголок. Она могла быть черной, бурой, серой, белой, бежевой — но это всегда был МТХ. Моя точка опоры.