«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца) - Алексей Николаевич Желоховцев

Как-то раз я возвращался после обеда мимо жилых корпусов. Двор был пуст, взрослые ушли на стадион, откуда неслись крики толпы — кого-то «судили», во дворе играли дети. Они окружили худющего котенка и поймали его у самых моих ног. Мальчик схватил животное за хвост и с криком:

— Долой черных бандитов! Смерть! Смерть! — трахнул его головой об угол дома. Все дети были еще маленькие — дошкольники. Потом на хилом, недавно посаженном топольке они подвесили за хвост мертвую кошку с размозженной головой и встали вокруг нее, а крохотная девочка принялась хлестать кошку прутиком.

— Да здравствует председатель Мао! — время от времени дружно провозглашали дети.

— Во что вы играете? — спросил я их, присев на корточки.

— Мы судим кошку, — отвечала девочка.

— Зачем вы ее убили?

— Кошка — буржуазный элемент! Ее хозяев давно разоблачили и выволокли.

Наш разговор шел под неумолкающий рев на стадионе и натужные вопли ораторов по трансляции.

— А кто же будет ловить мышей?

— У нас нет мышей, — сказала девочка. — Мы хотим играть в суд.

Дети с криком бросали в труп кошки камнями, точь-в-точь Как бросали в живых осужденных студенты университета. Играя, малыши повторяли то, чем были заняты их старшее братья. Зверство стало достоинством в их глазах, жестокость — повседневностью…

Тлетворное влияние «культурной революции» не обходило никого, даже самых маленьких.

Деятельность хунвэйбинов вдохновлялась высшими руководителями.

В дни хунвэйбиновских парадов на площади Тяньаньмэнь их принимал сам Мао Цзэ-дун. Однажды ко мне зашел сотрудник канцелярии и пригласил посмотреть на эту встречу по телевидению.

Вокруг телевизора на нашем этаже столпились все дежурные, кому не выпало «счастья» побывать на самой площади. На экране все время — более двух часов — показывали правительственную трибуну. Изредка оператор демонстрировал площадь, но телеобъектив отрывался от правительственной трибуны только ради показа экстаза хунвэйбинов, и тогда на экране возникали перекошенные от крика рты, растрепанные волосы, лес протянутых рук. Особенно неистовствовали девушки: они брались за руки и прыгали на месте, в страшной толкотне и давке, чтобы увидеть председателя Мао. На площади толпилось около миллиона молодежи, и рев — нечленораздельный, исступленный — даже по телевизору был оглушающим.

В резком контрасте с беснованием толпы была спокойная, деловая суета на трибуне. Мао Цзэ-дун с неподвижным, ничего не выражающим маскообразным лицом стоял посередине, за ним — молодая женщина в белом халате — либо врач, либо санитарка. К нему никто не подходил и никакими вопросами не беспокоил. Справа стоял Линь Бяо, приветствовавший хунвэйбинов поднятой рукой и улыбками в пространство, вокруг него — военные. Слева располагался Чжоу Энь-лай. Он был серьезен. К нему непрерывным потоком подходили люди в армейской форме и хунвэйбины с красными повязками. Он пожимал руки, отдавал распоряжения, выслушивал доклады и был настолько занят, что стоял на трибуне вполоборота к площади. Раз или два за время передачи он подходил и разговаривал о чем-то с Линь Бяо. На трибуне присутствовало немало людей, тоже руководителей, но операторы телевидения избегали их показывать, останавливая внимание только на троих.

Телевидение постоянно возвращалось к Мао Цзэ-дуну, показывая его с разных сторон под захлебывающееся славословие диктора. Вокруг меня сотрудники канцелярии с волнением рассуждали:

— Председатель Мао сегодня в армейской зеленой форме! Он разве надевал ее раньше?

— Председатель Мао никогда прежде не носил военной формы, это неспроста!

— Партия изменила председателю Мао, и он снял партийную одежду, — сказал один из дежурных хунвэйбинов. — Он надел армейскую форму потому, что армия верна идеям председателя!

— Правильно! Верно сказано! — заговорили все разом.

Вскоре весь Пекин пришел к единому мнению, что Мао Цзэ-дун переоделся со смыслом: он дал понять всем и каждому, что партия ему враждебна и против нее, против затаившихся в ней своих врагов он и направляет удар «культурной революции». Зеленая армейская форма напоминала, что за всем шумом, гамом и столпотворением стояла сила штыка, верная лично Мао Цзэ-дуну армия, которую маршал Линь был готов бросить в дело по мановению его руки, если понадобится…

«Распространять опыт культурной революции — дело хорошее!» — таков с первых же дней был лозунг «молодых революционеров». Уже в июле в Пекин хлынула потоком молодежь из провинций. Студенчество и учащаяся молодежь съезжались в столицу со всей страны «перенимать опыт» и «устанавливать связи».

Столица задыхалась под наплывом миллионных масс, население Пекина, по меньшей мере, удвоилось.

Иногородние хунвэйбины, приезжавшие в столицу за «революционным опытом», толпами бродили из вуза в вуз, всенепременнейше посещали площадь Тяньаньмэнь и Гугун — бывший императорский дворец. Они добивались права лицезреть самого председателя Мао, и он принимал их по миллиону сразу, показываясь на правительственной трибуне центральной площади. Был даже такой случай, когда он спустился с трибуны и прошелся по площади среди расступающейся в истерическом экстазе толпы.

В сентябре масса направлявшихся в столицу хунвэйбинов запрудила железные дороги страны. Ехали они и на автобусах. Даже грузовики были реквизированы для перевозок хунвэйбиновских отрядов. Дело дошло до того, что хунвэйбины пытались отобрать транспорт у воинских частей и армейских учреждений.

«Товарищи с периферии», благо погода стояла еще сносная, располагались на ночлег где придется, но потом стало худо — осень в Пекине в 1966 году была необычно пасмурной, с частыми дождями. Приехавшие хунвэйбины запрудили все университеты. У нас они заняли шестиэтажный административный корпус, аудитории филологического факультета, библиотеку. Под конец, чтобы как-то устроить их, начали уплотнять семьи преподавателей. Уплотняли по простой схеме: из трех жилых корпусов один высвободить для приезжих. В освобожденном здании полы во всех комнатах застелили камышовыми матами, чтобы можно было спать вповалку.

Надо сказать, что пекинские хунвэйбины недолюбливали приезжих, и неприязнь порой доходила до стычек. Они требовали ограничить их пребывание в столице жестким сроком в десять дней, ввести ограничения в питании — люди, мол, приехали в Пекин изучать «идеи» председателя Мао, а не обжираться, и поэтому запрещали продавать приезжим фрукты, мясо, яйца.

Иногда столкновения возникали на политической почве. Особенно ожесточенным было столкновение у медицинского института. Там у ворот повесили транспарант: «Нереволюционные приезжие с периферии — катитесь вон!»

В Педагогическом университете для приезжих, когда они прибывали крупными, организованными партиями, устраивали «выставки» осужденных, которых пригоняли десятками с фанерными щитками в руках. Провинциалы могли воочию убедиться, что прежде почитаемые профессора, преподаватели и партийные работники беспомощны перед ними, «молодыми революционерами».

Обычно освоение «революционного опыта» шло гладко и приносило зримые плоды. Так, студенты Цзилиньского педагогического института, переняв опыт пекинцев, по возвращении устроили у себя такую же «культурную