Наша встреча роковая - Анастасия Туманова

Наутро Юлька постаралась как можно лучше покормить своего спасителя и готовилась уже проститься с ним, понимая, что тот и так много сделал для нее, но Митька начал расспрашивать, и понемногу она рассказала обо всем, пожаловавшись, что теперь не знает, куда идти. Митька сморщил лоб, подумал, почесал в затылке и совершенно спокойно предложил:

– Пошли со мной до моего табора. Женой моей будешь.

Разумеется, ни о какой любви даже речи не было: Юлька хорошо понимала, что, беря ее замуж, Мардо просто спасает ее. Никто из цыган не видел ее свадьбы с Зуркой, зато все знали, что она, просватанная невеста, за которую честь по чести заплатили золотом, сбежала с ним от законного жениха. Все это оказалось бы полной ерундой, если б они с Зуркой сыграли честную свадьбу и Юлькина рубашка была бы выставлена перед всеми цыганами. Но они не успели. И Юлька, оставшись невинной, теперь не смогла бы доказать этого. Выход был единственный – новое замужество, свадьба в таборе, рубашка с непременной «розой». Без последнего ее – не невесту, не жену – не приняли бы ни в одной цыганской семье, Юлька это понимала. Понимал и Митька. И сразу же сказал ей все как есть:

– Я, девочка, вор, и семья мне не нужна. Так что играем свадьбу, ты год-полгода в таборе живешь – и иди куда хочешь и с кем хочешь, тебе уже слова никто не скажет. И свекровка у тебя золотая будет. Так что подумай.

– А тебе зачем?.. – пискнула Юлька.

– Да так просто, – пожал плечами, усмехнувшись, Мардо. – Ты девочка, вижу, хорошая, жалко. Чего тебе пропадать-то?..

Так все и вышло. И оба они, и Юлька, и Мардо, уверены были, что через полгода после этой свадьбы расстанутся, с тем чтобы не встретиться больше никогда. Но получилось по-другому. Юлька сама не могла сказать: как, в какой день, отчего вышло так, что ей уже ничего не нужно было, кроме этих узких глаз, некрасивой черной физиономии, насмешливого недоброго взгляда… Отчего? Что такого оказалось в этом бандите, чем Мардо взял ее – он, никогда ни минуты ее не любивший? Копченка не знала, хотя уже который год ломала над этим голову.

Оказавшись в Митькином таборе, она поняла, что муж не обманул ее: свекровь приняла ее как родную дочь, другие невестки не обижали, хотя и посмеивались иногда над тем, как она, румынская цыганка, забавно коверкает русские слова. Впрочем, Юлька всему училась быстро и через месяц-другой говорила по-русски прекрасно. А когда выяснилось, что во всем таборе нет такой лихой добисарки, как она, ее зауважали по-настоящему. Митьке Юлька была искренне благодарна и старалась делать все так, чтобы ему хорошо жилось с ней: с раннего утра уходила из табора «добывать» и возвращалась на закате солнца с раздутой торбой; успевала штопать, стирать, готовить так, что на запахи из ее медного котелка сбегался весь табор, и даже умудрилась пошить новый шатер. Никто никогда не видел Копченки в плохом настроении; всегда, даже после самого тяжелого дня, она была готова до упаду плясать у большого костра, веселя табор, или пела придуманные ею же самой песни, от которых цыгане смеялись и плакали. «Золото, а не цыганка! – говорили люди. – Ведь за короля выйти могла, а живет… тьфу… бог знает с кем! И отчего только дуракам везет?» Митька, слыша такие разговоры, лишь ухмылялся: на мнение цыган ему было наплевать, да и в таборе он появлялся два-три раза в год, а то и реже. С появлением Копченки это правило не изменилось, но Юлька не теряла надежды. И ни разу не задумалась о том, чтобы найти себе другого мужа. Бывало, от долгих месяцев одиночества душа ныла от черного отчаяния, и тогда Юлька, убегая от чужих взглядов подальше в степь или в лес, плакала вдоволь, до хрипа в горле. А потом утешала себя тем, что муж все-таки цыган, что, может, ему придет пора угомониться, что она родит ему сына, что Митька устанет когда-нибудь от лихой воровской жизни, от тюрем, от погонь и допросов. И что, в конце концов, он всегда рано или поздно возвращался. И возвращался к ней, к Копченке, – пусть не любя ее, пусть ни минуты не думая о ней. Мысли о том, что приходил Мардо не к ней, своей жене, а просто в табор приемных родителей, Юлька старалась от себя гнать. Ведь не взял же он себе другой жены, не взял за столько лет? Не приглядел никого лучше? Значит, пока еще все хорошо и можно ждать. И Копченка вытирала слезы и медленно, чтобы успели сойти красные пятна с лица, возвращалась в табор – чтобы петь и плясать как ни в чем не бывало у большого костра.

Но все ее надежды рухнули, все полетело кубарем, когда в табор пришли московские цыгане, среди которых оказалась Динка. Динка Дмитриева, городская певица, взглянув на которую Копченка разом поняла: ей до этой московской артистки не допрыгнуть никогда. Дина была, пожалуй, ненамного красивее Юльки, но держалась как царица. Ее серые, огромные, прозрачные глаза выглядели так удивительно, так маняще на смуглом строгом лице, тяжелые косы падали до колен, стройная фигура смотрелась изящно даже в рваных таборных нарядах. Все это было не так, как у кочевых цыганок, по-другому, по-чужому… И чужой в таборе оказалась эта городская красавица, не умевшая ни просить, ни гадать. Не умевшая и не собиравшаяся учиться – словно можно было в кочевье прожить чем-то другим. Надменная Динина манера держаться выводила Копченку из себя еще и потому, что Юлька, кажется, одна из всего табора заметила, какими глазами смотрит на эту кралю ее муж.

«Почему? Почему, почему?» – безнадежно шепчет Юлька в бархатную черноту ночи. Почему, зачем сдалась ему эта чужачка, которую и цыганкой-то назвать язык не поворачивается, которая знать не хотела их таборной жизни, открещиваясь от нее как от чумы? Динке было наплевать на то, что весь табор смеется над ней, и Копченка невольно даже зауважала ее за это: легко ли, в самом деле, жить, когда тебе постоянно хохочут в лицо? Но Юлька видела, как смотрел на нее Митька. И сердце каждый день саднило все отчаянней, и с каждым днем Копченка все отчетливей понимала: ее муж пропадом пропадает по другой. И это не какая-то гулящая девка, не русская проститутка, к которым смешно ревновать, да и мало ли таких раклюшек у каждого цыгана наберется… пустяк, и говорить не о чем. Это – цыганка. Своя цыганка, на которой нужно жениться. И она видела, что Митька женился бы без оглядки на этой городской красавице… если б та хоть раз в сторону его посмотрела. Дина была с ним неизменно вежлива, как со всеми таборными мужчинами, была благодарна за то, что он спас ее саму и ее семью, но, к отчаянной радости Юльки, Митька девушку не интересовал, и взглядов его она искренне не замечала.

Копченка ждала весны как избавления, надеясь, что табор тронется в привычное кочевье, а проклятая Динка, которую тошнит от законной цыганской жизни, упорхнет в какой-нибудь город к уцелевшим господам распевать свои романсы. И, наверное, так бы и вышло… но бог не захотел помочь Юльке. И весной, за день до того, как табор тронулся с места, случилась беда.