Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник) - Марина Воробьева

…Оля знала много причин, по которым женщина может ненавидеть женщину. Мало кто способен на убийство, но все же. Перстни Тисифоны сверкают воспоминаниями. Они как бы в честь каждого ужаса твоей жизни, поименно, перечень, листинг, ТОП-100 ужасающего. И рука опускается – как бы очень медленно – увлекая за собой вниз зажатую страшными пальцами шею твоего ребенка, а затем резко отпускает ее, и висок ударяется о подоконник, его угол врывается в череп, и больше ничего не видно, даже раны, потому что все заполняет кровь. Иногда они выживают после самых страшных ударов, но чаще, конечно, нет. Так же – может быть, как форма патологии, он любит тебя до гроба, но чаще, конечно, нет. Ты ведь даже не знаешь, правда ли делала ее по любви, хоть по какой-то искре… скорее всего, да. Возможность социального лифта и предвкушение – это ведь тоже искра. Ты просто пристально смотришь на пальцы Тисифоны. Бесчеловечная красота. То, что ты делаешь всю жизнь, но как бы исподволь, обнажено в ее фалангах. Нет, ее руки никогда не делали ничего, что не делала бы рука человека. Фурии – это ремейк, высокобюджетная ретроспектива. Все, что было значимого, значительного и цена всего этого – в одном месте, в ее пальцах, и кольцами на ее пальцах.

Сны вернулись, как только она сделала Парцифаля своей памятью. До того, как встретила Олю, и нашла причину ее ненавидеть. Парцифаль сдал навязчивой идеей Юлии, первой любовью, которую ты портишь своей человеческой натурой. Акт I возвращений в шварцвальд был вполне невинен. Она поднималась вверх по холму (и с каждым разом это давалось все труднее), и ветер напоминал ей, что тело лишилось всякой эротической напряженности, ничего внизу ее тела больше не пульсировало навстречу романтическим возможностям, ее красивое лицо уже вобрало в морщины отсутствие таких возможностей. Она всегда поднималась наверх и смотрела на Алекто. Черный глаз правды. А потом входила в дом и обследовала его. Каждый раз в нем что-то менялось, какая-то невидимая деталь или штрих, то есть по каплям Парцифаль переставал быть только ее и демонстрировал новых хозяев. Фигурка синего львенка на каменной полке. Юлия никогда не купила бы подобную дрянь. Новые шторы на кухне и новый смеситель. Что-то становилось чужим, и нельзя вернуться в детство. Теперь похабные тайны, которые рассказывал ей дом, становились еще чудовищнее, ведь медленно превращались в сплетню. Дом пересказывал историю ее семьи новым хозяевам – и Юлия чувствовала это – он хохотал о трех проститутках, об избитой матери. Он хохотал над ее мещанской пошлой кровью. Над тем, как однажды она взмокла на своего начальника, а потом ее повысили. Нет, правда взмокла, так совпало. Но никто не поверит. И теперь – все узнают. Каждый изъян твоего тела в пересказе бывшего возлюбленного становится разомкнутой грудной клеткой. Ты никогда не остановишь кровотечения прошлого. Фуриям только и оставалось, что отдать возмездие в руки людей. Их привычки сами разрушат мир. Вся твоя жизнь – станет грязной историей, твой образ – сатирической новеллой. А вот и второй синий львенок на каминной полке. Юлия продала Парцифаль, потому что больше ничего не хотела знать о человечестве, она не могла быть женой безысходного пророчества, и теперь дом-чудовище хотел от Юлии того же, что и фурии. Его волшебные стены теперь укрывали кого-то еще. Тех, кто покупал синих львов. И новые шторы. А вот новые часы. И все тайны Юлии выскальзывают из сердца дома в новые головы. И однажды он расскажет, почему демоны мщения преследуют ее. Он расскажет новым обитателям дома ее самую страшную историю. Парцифаль такой же, как люди, и любая доверенная ему тайна рано или поздно станет достоянием истории.

Это был декабрь, когда пришла пора рассказать – настоящую сказку. Подарок на Новый год, страстный поцелуй под омелой. Шварцвальд выхватил Юлию из пьяной темноты, ее дыхание, пахнущее текилой, омрачало хрустальный лес. Она вновь поднимается вверх. Алекто все так же меланхолично лежит на скале и бесстрастно демонстрирует распоротую от локтя до запястья руку. Руку ли? То, что у демонов как бы в пародию над людьми является рукой. И вена ли(?) или какой-то другой неизвестный Юлии символ… может быть, бурление ненависти, и то, что ничего другого и не циркулирует по кровеносной системе. Парцифаль горел рыжими огнями. И внутри поселился кот. Коты ведь как бы защищают человека от мыслей, что однажды все кончится. Ты упадешь с лестницы или северного обрыва. Или что Тисифона разобьет твой череп о подоконник. Юлия услышала звуки любви. То есть – звуки любви, и эхом эти отвратительные звуки, с которыми вспотевшие яйца бьются о ягодицы. Очень хочется вырезать из любви ее физиологию и хотя бы мысленно излечиться от грибка стопы. Пусть все будет иначе. Так, как не бывает в жизни. Юлии нужно было узнать, кто она, кому Парцифаль продал ее потроха. Кто живет внутри ее единственной настоящей любви. Бледные волосы или зеленые глаза? Какой у нее подбородок. Есть ли мимические морщины и, может быть, в губах силикон? Возможно, ей стоило понимать, что фурии наносят самые страшные оскорбления из возможных, в них нет компромиссного массмаркета. Она заходит в комнату. Ту, где камин и где на полке убожество синего цвета. Она видит тела на полу. Вначале ничего не понятно. Женщины к этому не готовы. Две или три проститутки – может быть, но не это. По-крайней мере приличные женщины. Парцифаль хохочет, о, как он хохочет, и эти звуки, с которым одно тело входит в другое, и, конечно, запахи всего этого, о, как он хохочет! Мужчины на полу с какой-то неясной ей нежностью целуют друг друга, у одного борода с сединой, то есть она рыжая, но с яркой благородной сединой. Юлия хочет найти в них изъян, но нет, их тела – с поправкой на возраст – весьма впечатляют. Она знает, что мир античности приносил в жертвы весталок, потерявших девичество; что Геката окружена не только сворой псов, но множеством более страшных существ; что Платон любил мальчиков и называл это настоящей любовью. Возможно, и Парцифаль тяготел к рыцарской любви. Этого Юлия не знает и не хочет знать. Две бороды сливаются в одну, это похоже на какое-то кошмарное животное. Катоблепас, Тиамат, Анфисбена? Мойры плетут нити судьбы двух мужчин и сплетают две в одну так же, как мужчин и женщин. Фурии приходят к тем, кто нарушает движение подлинности, необратимости. В той комнате, где Юлия узнает о том, что отец избивал мать, двое мужчин – один на другом, слитые в одно, но разделяемые оттенком кожи – ебутся в сочельник. Им Парцифаль рассказывает ее тайны, укрепляя сомнения в женщинах, множа их связь друг с другом. Двое мужчин, кот, уродливые львы, Парцифаль – дом-чудовище, дом, в который не входит зло, или дом, который хранит в себе зло. Это просто вопрос восприятия. Инверсия: глаз Алекто преследует Юлию, но игнорирует этих мужчин – им рассказана чудовищная история, случившаяся с маленькой девочкой в четырнадцать лет. Ты сама во всем виновата, ты сама накажешь себя, и они – сами накажут себя разрывами прямой кишки, геморроем, изменами и болью. К счастью для разума, Юлия не только не верит в любовь между мужчинами, она вовсе не верит в любовь.