После дождика в четверг - Владимир Орлов

Он даже заулыбался и, пробираясь в грязи к сейбинскому спуску, представлял, как все произойдет, и видел любящие Надины глаза.

23

– Сапоги у тебя не дырявые? – спросил у Олега Рудик Островский.

– Нет.

– А у меня дырявый левый сапог. И дырочка-то всего ничего, как от гвоздя, через нее вода заходит, а из нее – шиш. И хлюпает, и хлюпает. Дай-ка я о тебя обопрусь.

Олег, обхватив маленького Рудика за плечо, поддерживал его, а Рудик, покачиваясь и поругиваясь, стянул с себя сапог и потом с удовольствием вылил из него воду.

– Возьми у меня левый сапог, – сказал Олег и наклонился с готовностью.

– Зачем, зачем! А ты?

– Я только пришел, – великодушно сказал Олег, – а вы тут крутитесь. Как-нибудь выдержу.

– Нет, нет, у тебя и сапог-то больше размера на четыре. Нет, нет, и не думай. Слушай, прекрати. Я сейчас побегу в сушилку, там мы свалили сапоги со склада.

Рудик уходил, ковылял и прихрамывал, спешил, как будто без него могли произойти здесь события чудовищные, оборачивался часто и махал рукой, подбадривая Олега. Олег смотрел Рудику в спину, и ему было жалко, что Рудик отказался от его помощи, и все же Олег радовался собственному великодушию и готовности к жертвам ради других. «Вот видишь, – сказал он самому себе, – видишь, как все хорошо, а теперь надо встать в цепочку со всеми…»

Наверху, в поселке, было много суеты и беготни, и думалось, что у моста, внизу, варится большая каша, от которой горячие брызги летят по Саянам. Олег удивился, оглядевшись, спокойствию оберегающих мост людей и тишине водяной осады, тишине, потому что к шуму Сейбы привыкли, а люди были молчаливы и их нынешние враги – прижавшиеся к воде упрямые, темные стволы – были тоже молчаливы. Худые багры или просто ободранные наспех стволы молоденьких деревьев без всякого почтения прыгали на спины сытых намокших великанов и толкали их, погоняли их, учили их уму-разуму, как нашкодивших недоростков, за шиворот тащили их к пенистым промывам между бревенчатыми срубами. Багров-погонял было много, и они то и дело, покачиваясь, ныряли в Сейбу.

– Ну вот видишь, Олег, сапожок-то ничего! Понял?

Олег обернулся. Рудик уже стоял рядом, руки воткнув в боки, с удовольствием пританцовывал, показывая, какой он раздобыл хороший сапог.

– Ничего, – сказал Олег, – только у тебя оба правых.

– Наше дело правое, – сказал Рудик, – мы победим. А чего ты стоишь? – спросил он тут же. – Пошли.

– Куда-нибудь, где погорячей, – обрадовался Олег.

– Пошли, пошли.

Рудик тянул Олега за рукав к мосту, как будто бы минуту назад Олег сопротивлялся и только силой можно было заставить его идти к воде. Олег шагал, посмеиваясь, поглядывая на суетливого в движениях Рудика со снисходительной добротой взрослого человека, но был благодарен ему, потому что, не явись Рудик, проболтался бы он без дела долго, неприкаянный, брезентовой тенью на синем фоне, растерянным инспектором-надзирателем, так бы и не знал, где ему назло стихии приложить физические усилия. Бригад тут не было, все смешалось, никто никем не руководил, да и не надо было руководить, подгонять кого-то, все знали, зачем они здесь, как знали и то, зачем они отправились в Саяны из теплых сухих мест с асфальтом или хотя бы утоптанной, желтой в зелени тропкой под ногами. Каждый сейчас словно бы импровизировал, как в изобретательном диксилендовом оркестре, делал то, что умел, не суетясь, но со злостью, уж если ввязались в передрягу с Сибирью, недреманным оком помаргивающей тайгой, коренастыми и крепкоскулыми, как Батыевы всадники, колючими горами, прячущими в холодных долинах мокрые ветры, раз уж пробились в медвежьи хмурые владения, отступать было нельзя ни на шаг, ни на пядь, ни на пролет моста.

Олег шагал, узнавал своих молчаливых товарищей, кивал им, улыбаясь, словно не видел их долго, и они улыбались ему, вспоминали, наверное, вчерашнюю свадьбу.

– Сюда, сюда, – сказал Рудик. – Тут я стоял. И ты тут пристраивайся. Вот палки валяются, хватай…

Здоровые, неошкуренные жердины с отбитыми сучками лежали на траве, порядочных, всамделишных багров было в поселке мало, пришлось в последние часы в суматохе губить молоденькие деревья, времени не оставалось на сожаления. Олег выбирал себе шест неторопливо, но все же долго, а Рудик уже орудовал, тыкал в летящие стволы, уворованные Сейбой из лесозаводской запани, ржавым костылем, вбитым в жердину, вмятым в сочную еще мякоть осинового туловища.

Шест, выбранный Олегом, был тяжеловат и не слушался его рук, короткая рогатина шеста соскальзывала с мокрых спин бревен или только чуть-чуть утапливала темные громадины, но они тут же выныривали и летели дальше, так и не свернув со своей дороги, и ребятам, стоявшим ближе к мосту, приходилось толкать их усердно к пенистым промывам. Олег огорчался поначалу, но потом он решил, что сразу ремеслу плотогона не научишься, а кто-нибудь исправит его неловкость, людей стоит за ним много. Сейба била в его сапоги, холодила ноги и пахла травой и листьями смородины, за спиной Олега темнел откос уцелевшей насыпи, парни, что теснились ближе к мосту, вынуждены были шагнуть в воду глубже, и Олег завидовал им. Он старался перехитрить ворочавшийся в его руках шест, подчинить его себе, чтобы как пальцами, деревянными и гигантскими, прихватывать бревна и тянуть их к стрежню промоины. И когда вдруг он рогатиной шеста ловко ухватился за обрубок сука, когда он словно бы вцепился в загривок невиданного сейбинского зверя и отволок его прямо к багру своего соседа справа, он обрадовался и закричал Рудику:

– Видел, как мы их! Мы еще им покажем!

Рудик закивал и ткнул ржавым костылем в бок соснового кита.

А Олег все еще радовался своей удаче, он знал, что теперь будет орудовать ловко и умело и, пусть натрет на ладонях волдыри, спуску тяжеленным стволам не даст, повернет их на путь истинный. И на самом деле все у него пошло хорошо, редкие бревна ускальзывали теперь от рогатин его шеста, Олег тянул их, напрягаясь, вперед и вправо и приговаривал миролюбиво: «Давайте, голубчики, не подводите, шишек мосту не набейте».

Теперь, когда дело у него пошло и появилось сознание, что он не хуже других и пользы приносит не меньше других, Олег успокоился и, орудуя шестом, стал посматривать по сторонам, разглядывать, что тут у моста творится. Бревен было все же не так много, и шли они не густо, деревянное их стадо разбрелось по водяной дороге. А потому люди успевали оберегать ряжи да еще покуривали по очереди. Сейбинские жители стояли на берегу, на откосах насыпи, на горбине моста, стыли в воде перед крайними ряжами, живые волноломы, покрепче бетонных, и Олег подумал, что возле ряжа расположился Терехов, и ему самому захотелось перебраться на то боевое место. Но пока он все отправлял бревна к багру соседа, и занятие это Олегу стало надоедать.

– Что-то мало их, – сказал он Рудику, – так уснешь.

Рудик покачал головой, протараторил, что это все цветочки, а надо ждать худшего, пока прутся, наверное, самые нетерпеливые бревна, что будет, если явятся целые косяки этих мокрых чудищ. Пока он говорил, словно бы в подтверждение его опасений одно из бревен, неловко направленное шестами, шмякнулось в третий ряж, и звук столкновения был неприятен. Еще Рудика беспокоил березовый залив слева от моста, куда затягивало бревна, и они прибивались к берегу, приживались там на время. Сейба собирала в заливе у лукоморья резервный отряд, чтобы в случае чего бросить его в бой на подмогу осаде. Несколько бревен кое-как вытащили на берег, выкатили их, остались они негаданным трофеем, чтобы потом пригодиться в хозяйстве, но их было мало, а все остальные крутились потихоньку в заливе и огорчали Рудика.

Олега они не пугали, осада казалась ему уже спокойной и нудной.

И хотя по-прежнему его радовала ловкость собственных рук и подчинившегося ему шеста, хотя прикрикивал он иногда на укрощенные бревна со смаком, занятие и вправду надоедало Олегу. Прошел час, второй, третий, темнота потихоньку подбиралась в неугомонную долину, а он все стоял под дождем и толкал вперед и вправо сосны и ели. А бревна все летели и летели, и не было им конца.

«Хоть бы происшествие какое случилось, – мечтал Олег, – заварушка какая бы началась».

Он уже чувствовал, как портянка снова натирает ему пальцы, как горят ладони и ноет спина, и ему было не по себе, и он боялся, как бы не забрало его снова ненавистное состояние апатии и безволия.

«А какие молодцы вокруг, – думал Олег, – тянут свою лямку, не ропщут и не устают, и уж который час подряд, вот люди!» Он вдруг понял, что его молчаливый брезентовый сосед справа не кто иной, как Испольнов, а за ним, наверное, стоял Соломин. Понял Олег и то, что он ошибся: Терехов был не в воде, а на мосту, секунду назад он распрямился, крикнул Чеглинцеву и Севке, чтобы включили свет в своих механизмах, и вспыхнули фары, прожекторы не прожекторы, но и от их жидких желтых лучей, посеченных дождем, стало веселее и спокойнее.