Ильгет. Три имени судьбы - Александр Григоренко

Старейшины закивали, оглаживая бороды.

Но тут заговорил другой почтенный:

— Ты так уверен в победе. Мы все в ней уверены. Но ты знаешь — судьба изменчива…

— Твоя правда. Тогда жертвой станем мы — все, от первого до последнего. Наверняка Ябто укрепил свое стойбище стенами, как это делают селькупы. Мы не поступим так. Наши семьи — жены, дети, немощные — останутся в нынешнем стойбище на берегу. Если Нга отвернется от нас, то Ябто придет и сделает с ними то, что мы сделаем с ним, если победим. Разве это нестоящая жертва?

Старейшины вновь огладили бороды.

Путь был долог. Несколько раз гремящие ветры загоняли людей под шкуры и ровняли снег над железным аргишем. Волки шли за нами, разумно надеясь на лёгкую добычу. Мы миновали устье Верхней Катанги и подошли к островам — они возвышались снежными глыбами и редким лесом.

По пути мы ждали, что на берегу появится стойбище, но берега были пусты, лес редок, и можно было не опасаться засады.

Войско село в снег. Рухнула ночь. Начальники приказали разводить костры. Желтое зарево приподняло тьму. Мы ждали увидеть такое же свечение где-то поблизости, но небо над островами оставалось черным. Послали разведчиков — они не вернулись.

Гром — старший над старшими — вопреки разумному совету товарищей — дать войску отдохнуть хотя бы в полглаза, запретил спать. Но сидевшие у костров — спали.

Утром войско людей Нга выстроилось во всю ширину русла и ждало врага. Расстояние до островов превышало несколько полетов стрелы и оставалось пустым.

Первый человек показался перед восходом солнца. Знамени при нем не было. Он подъехал близко, не опасаясь попасть под выстрел, снял с оленьей спины перекидной мешок, изо всех сил раскрутив его, бросил к нашим рядам и повернул обратно.

В мешке были головы разведчиков.

Прошло немного времени, и появился верховой человек с красным флагом войны. С тем же флагом один из наших вождей — это был Молния — двинулся навстречу. Сколь не велика была ненависть противников, обычай велел обговорить правила войны, даже если цель ее невысока, — вроде добывания крепкогрудых женщин без калыма и прощения. Но вместо этого посланец Ябто сказал:

— Вы, люди Нга, победите, если проснется бог, спящий на последнем небе и совсем не знающий о существовании людей, как и самого мира на Йонесси.

— Где Ябто Ненянг? — спросил Молния.

— Увидите скоро. Скоро увидите всё.

Сказав это, всадник направился к своим.

Ябто появился вдалеке, и только стоявшие в передних рядах могли узнать, что это вождь. Ябто было этого достаточно, ибо впереди стояли начальники воинов — Гром, Гроза и Молния. Широкий человек сел на помост, который несли следом за ним.

Взорам людей Нга являлся враг.

Двумя тонкими ровными ручейками он выбегал с двух сторон, отделявших острова от берега (где Ябто прятал войско в столь холодную ночь, осталось загадкой для вожаков), но не растекался по открытому пространству, а становился прямыми фигурами — ровными, одинаковыми, будто вытесанными топором умелого мастера. Каждую фигуру обрамлял панцирь сомкнутых, одинаковых, таких же прямых щитов из проклеенной кожи и дерева. Верха фигур блистали начищенным железом.

Вместо ненужного разговора об условиях воины, вместо взаимных угроз и оскорблений, распаляющих дух воинов перед схваткой, Ябто решил поразить врага чем-то иным — тем чудом, которое он вылепил из таежного сброда.

Ябто поднял пальму — и бисером из опрокинутого туеса рассыпались ровные фигуры. Через мгновение они стояли четырьмя длинными шеренгами, и линия щитов не покосилась, не повредилась ни в едином месте. Еще взмах — рассыпались линии и превратились в ровные круглые камни, что видны посреди русел обмелевших рек. Эти камни щетинились пальмами.

Войско стояло, онемев. Люди Нга хорошо знали войну, но подобное видели впервые.

Немоту нарушил Гром. Он говорил так, чтобы слышали многие:

— Хватит этих танцев. Их сотня, как и было раньше. Ябто танцует перед нами, потому что знает — мы выдержим его удар. К тому же у нас хватит людей обойти острова и окружить его. Даже если он прячет там засаду, она невелика. Оленей, я вижу, у него нет — только пешие.

— Больше не ждем. Пускай стрелу!

Стрела, черноперая, с подобием свирели вместо наконечника, вышла откуда-то из глубины рядов, и еще недопела свою тягостную песню, как воины Нга сорвались с места. Задние ряды бежали вслепую под снежной пылью от бегущих впереди.

Пока не сшиблись сражающиеся, Ябто дал третий сигнал, и речные валуны распались, слившись в единый огромный наконечник копья. Остриём своим он глубоко вошел в грудь вражеского войска. Такого не ждали, и удар был настолько силен, что вожак по имени Гром, стоявший в самой середине, едва не погиб. Удар сшиб его со спины чернолобого быка, и бык хрипел под ногами людей, пытаясь подняться, но так и погиб.

Вожак выжил. Он рубил направо и налево, кричал воинам, чтобы держались плотнее. Голоса других вождей разносились над битвой, и каждый из людей Нга знал, что войско живо. Скоро удар невиданного железного клина начал слабеть и вязнуть. Воины Нга возвращались к привычному им бою сила на силу.

Где-то там был и я… Где же я был? Я рубил пальмой по сторонам и многих ли убил, не знаю. Сердце сонинга, явившегося когда-то мне в облике маленького раба и сотворившее чудо в стойбище Хэно, уже не говорило во мне — я был человек, как все люди. Но пока кругом меня гибли, я оставался жив.

Кто-то из старших воинов рванул меня за рукав и велел бежать к краю леса, где собирались стрелки.

— Толку от тебя здесь мало, — весело сказал он. — Бей по врагу, когда начнет отступать. Бей по своим, если побегут. Понял?

И я помчался, куда было сказано: древко моей пальмы обломилось, остался только широкий нож, но лук был цел и колчан полон.

Стрелки цепью вытягивались воль берега, со стороны я видел, как войско Нга с кровью и муками заглатывает железный шар, придуманный Ябто. Слышались голоса Грозы и Молнии — голоса старшего над старшими уже не было. Среди стрелков говорили, что задние ряды войска топчутся без дела и скоро вожди прикажут окружать острова.

Наверное, так и должно было случиться. Я видел, как в глубине войска началось движение. Всадники спешивались — воевать верхами на валунах смерти подобно — и собирались вместе. Что-то кричали начальники, и по всему было видно, что скоро они двинутся вперед…

Но случилось другое — такое, от чего замерла битва.

Пространства между островами и берегом почернели людьми.

И чей-то голос прокричал на все кровавое поле:

— Кондогиры!

Каждый, от старшего и сильнейшего до мальчишек и раненных, присматривающих за обозом, каждый знал, что тунгусы не поддержат войну, что Ябто противен своему тестю. Но Кондогиры — люди в ярких бисерных нагрудниках и в таких же затейливых узорах на лицах — пришли. И это известие ударило войско Нга сильнее, чем человеческий клин в начале боя.

Уже кто-то кричал проклятья Молькону.

В миг, когда остановилась битва, Ябто приказал своим воинам выстроиться ровным брусом. Он встал с возвышенности и закричал под слепящим ледяным солнцем:

— Вам уже говорили, люди Нга, «когда проснется бог последнего неба, не знающий о том, что есть люди и сама земля…»

Широкий человек обернулся и распахнул объятья, готовясь к встрече.

Тот, кого он ждал, был Алтаней. Он один из всех Кондогиров ехал верхом, его бык шел не спеша, безошибочно находя путь среди обледеневших валунов. Сын Молькона слез с оленя, обнял Ябто, кровного своего собрата. Потом, не глядя, протянул руку в сторону своего войска, и в руке оказалось знамя.

Красным полотнищем оно походило на все другие военные знамена. Это было красное знамя, с которым ходят на войну все. Но знамя Алтанея было таким, каким его не могли представить даже в самые жестокие времена.

Вершину древка венчала седая голова — голова Молькона.

Бой начался перед рассветом. Сейчас солнце блистало на ясном небе, и каждый, от стоящих первыми, до обозных людей, мог увидеть, — этот человек сделал своим знаменем голову отца.

Алтаней воткнул древко в снег, и они еще раз обнялись с широким человеком.

Среди даров, которые вместе с судьбой достаются всякому человеку, старший сын Молькона, помимо редкостной красоты лица и стати, получил удивительную понятливость. Он не слышал того, что говорил Ябто Ненянг своим воинам о воле, ведущей по гребню скалы, но разглядел эту мысль, только увидев широкого человека. Скрепляя ладони кровью, Алтаней уже знал, что пойдет дальше, чем сам Ябто. И широкий человек, столь же проницательный, понял это. Об одном молчал его верный демон между лопаток — наверное, он уже разучился видеть такие вещи.