История и поэзия Отечественной войны 1812 года - Федор Николаевич Глинка

историк! — Напрасно клевета легкомысленных иноплеменников силится уверить свет, будто русские управляются одним страхом или корыстию, будто слава не есть их единственная цель. Истина, водившая пером древних летописателей наших, явно опровергает клеветы сии. Народ русский, потомок славян, привык жить славою и для славы. Нужны ль примеры? — Им нет числа! — Там, в отдаленной древности, слышим воевод царя Иоанна Васильевича, говорящих друг другу задушевную речь: «Не бессмертными созданы мы от Бога. Рано или поздно умрем. Но не стократно ли предпочтительнее славная смерть безвестной жизни? Пойдем, постраждем смертию за Отечество! Отдадим временное бытие за право жить вечно в памятных книгах»[84]. И во дни наши, в чудесном походе величайшего из полководцев чрез горы Альпийские, когда воинство наше среди всех ужасов природы, под вечным шумом падающих рек, под гремящим разрушением снежных громад, среди зияющих бездн, терпя истому, голод и нужду, сражалось с препятствиями и врагами, слышим мы последние слова борющегося с смертию юноши к будущему историку его времени: не забудь меня в реляции![85] Он сказал и чрез две минуты умер. — Сколько подобных сему завещаний сделано усердными россиянами, падшими в 1812 году!.. Историк, ты их душеприказчик: исполни последнюю волю героев бывших, и тогда история твоя родит героев времен будущих.

В заключение, кажется, должно сказать что-нибудь и о слоге. Слог в описании событий 1812 года должен быть исполнен важности, силы и ясности. Более всего дорожить надобно собственноручными писаниями и изречениями действовавших лиц в сей войне. Позднему потомку приятно будет видеть всех их вместе, так сказать, в общей беседе и слышать их разговаривающих между собою языком, обстоятельствам и времени их приличным. Слог грека Фукидида, римлянина Тацита и нового Тацита — Иоанна Миллера без сомнения послужит образцом. Но отнюдь не должно упускать из виду и древнего славянина Нестора, которого рукою водила сама истина: должно напоить перо и сердце свое умом и духом драгоценнейших остатков древних рукописей наших. Я уверен, что никто из благомыслящих читателей не подумает, чтоб рассуждение мое об истории выдавал я за образец слога, каким писать ее должно[86]. Ясно видно, что слог повествовательный весьма отличен от того, каким написано рассуждение, имеющее более вид речи, как бы в присутствии некоего собрания слушателей, от избытка сердечных чувств произнесенной.

Одно прилежное чтение великих писателей научает слогу, одно искусное подражание древним придает совершенство сочинениям новейших времен. Тацит описывает войны Германские, мы читаем его спустя несколько веков и забываем о месте и времени. Мы видим мрачные области древней Германии и преселяемся на дикие брега Визургиса и Рейна. Читая о подвигах римлян, невольно сами становимся римлянами. С великим трудом вместе с ними идем по длинным мостам, продираясь сквозь чащу дремучих лесов. Нас застигает бурная ночь, окружают неприятели. Брега вод и холмы унизаны множеством пылающих костров, мы слышим шум и бряцанье оружия, дикие крики и песни варваров: боимся, надеемся и верим гаданиям, снам и предчувствиям. В глазах наших начинается бой. Длинные копья торчат из болот: сила стремит, проворство отражает их: первою обладают варвары, второе принадлежит римлянам. Болота зыблются, мосты гремят, кони и всадники падают с шумом, и треск оружия растекается далеко по необъятному пространству пустынных лесов. В пылу самого боя является Арминий, велик, могущ и дикообразен. Мы слышим громкий и сиповатый голос его и видим чудесные усилия храбрости. Но сражение проиграно, варвары рассеяны, и непоколебимейший из вождей их, намазав лицо кровью, чтоб не быть узнанным, бежит лечить раны и острить оружие во мраке неприступных вертепов для нового боя. Напротив того, благородный германин, привлекая победу к знаменам своим, скидает шлем, чтоб воины лучше видели бодрость и мужество на челе его! Прочитав Тита Ливия, кто не подумает, что он сам был очевидцем того несчастного случая, когда Понтий, полководец Самнитский, завлек и замкнул войско римское в ущелия Кавдийских утесов? А прочитав Фукидида, я точно могу быть уверен и других уверить, что находился лично в морском сражении афинян с сиракузцами при берегах Сицилии. Я могу рассказать все подробности, описать все обстоятельства. Я знаю, что затмение луны, устрашив суеверного Ниния, заставило его простоять трижды девять дней[87] на месте и опоздать отступлением, которое могло спасти флот и войско. Я могу пересказать от слова до слова все речи Никия и других военачальников; могу описать, как началось и продолжалось сражение, как, когда и какие именно расходились и сцеплялись корабли и что между тем происходило на берегу:

какие чувства изображались на лицах и какие таились в сердцах зрителей — и ко всему оному могу исчислить ошибки вождей и описать последствия оных. Вот что можно узнать из нескольких страниц Фукидида и вот как писали и как умели сохранять и малейшие подробности великие историки! Русский историк, подражай им! Но чтоб не затмить мыслей и чувств прямо русских выражениями чужеземными, историк наш постарается изгнать из писаний своих все слова и даже обороты речи, заимствованные из чуждых наречий. Он не потерпит, чтобы слог его испещрен был полурусскими или вовсе для русских непонятными словами, как то обыкновенно бывает в слоге ведомостей и военных известий. Но спрашивают:

где набрать довольно слов, наименований и выражений, объясняющих все разделения строев, все обороты, построения и движения войск и проч. и проч. — Отвечаем: разве предки наши, славяне и русские, не воевали, разве и прежде не было строев и движений? Нет, говорит история: были войны кровавые, были походы дальние; и прежде умели русские сражаться и побеждать: для новейших построений и оборотов воинских можно и должно сочинить новые наименования[88]. Степенные книги, синопсисы, некоторые книги славянские, разные предания и летописи суть источники, из которых писатель, знающий основательно язык свой, почерпнет речения для составления Русского военного словаря. Таковая книга была бы подарком для отечественной словесности. — Так! Слог истории, о которой мы говорим, должен быть чист, ясен и понятен не для одних ученых, не для одних военных; но для людей всякого состояния, ибо все состояния участвовали в славе войны и в свободе Отечества. Война 1812 года неоспоримо назваться может священною. В ней заключаются примеры всех гражданских и воинских добродетелей.

Итак, да будет история сей войны чистейшим приношением небесам, лучшим похвальным словом героям, наставницею полководцев, училищем народов и царей. Да узрит в ней любопытный взор отдаленного потомства, как в ясном зеркале, весь ряд чудесных событий, все величие России и лучезарное имя того, которого великому благоразумию и необычайной твердости обязаны народы