Браво-Два-Ноль - Энди Макнаб

Спасаясь от тлеющей за ухом сигареты, я принялся отчаянно мотать головой, и повязка сползла с глаз на нос. Я наконец увидел солнечный свет. С завязанными глазами человека постоянно терзает страх, потому что он чувствует себя совершенно беспомощным и уязвимым.

«Если это мой последний час, — сказал я себе, — постараемся увидеть как можно больше». Небо было чистым и голубым. Мы лежали под маленьким фруктовым деревцом, на котором сидела птичка. Птичка зачирикала. Метрах в двадцати позади завелся двигатель, машина тронулась с места. Кто-то говорил. Все это было так умиротворенно и мило. Из-за стены доносился шум города, гудки клаксонов, рев машин и гомон голосов. Я услышал, как метрах в пятидесяти открылись и закрылись главные ворота, выпуская машину. Ее шум быстро затих вдали. Я чувствовал себя так уютно и безопасно, словно лежал в огороженном забором саду, где-то совсем в другой стране.

Я размышлял: «Я сделал все, что было в моих силах. Если этому суждено случиться, пусть лучше это произойдет прямо сейчас». У меня не было почти никаких мыслей о Джилли или Кэти. Я проходил через все это, лежа в канаве под мостиком: еще тогда я решил, что если все равно не в моих силах что-либо предпринять, сейчас не время об этом беспокоиться. В финансовом плане я постарался обеспечить их как можно лучше. Приготовил все необходимые письма и бумаги. И в конечном счете они знают, что я их люблю, и я знаю, что они меня любят. Так что никаких особых проблем не будет; им сообщат о моей смерти, и на том все закончится.

В настоящий момент я хотел сосредоточиться на другом. В фильме «Преступник Морант», посвященном событиям англо-бурской войны, когда героев приводят к месту казни, они берут друг друга за руки. Я не знал, хочется ли мне ухватиться за Динджера, хочется ли что-либо ему сказать. Но мне хотелось, чтобы в эти последние минуты между нами установилась какая-нибудь связь.

Подошли еще солдаты, они тоже присоединились к своим товарищам, отвешивая нам тычки и пинки. Глядя на две беспомощные туши, распростертые на земле, они от души веселились, хохотали и хихикали, словно ватага подростков, каковых среди них, наверное, было немало. Однако теперь все было далеко не так хреново, как прежде. Или у солдат уже прошло ощущение новизны, или я просто успел к этому привыкнуть. Я просто лежал, опустив голову и стиснув зубы. И я, и Динджер стонали и вскрикивали после каждого удара от боли — но дело было не в силе удара, а в том, что он накладывался на последствия предыдущих побоев. Иракцы поносили последними словами Миттерана и Буша, а увидев, что у меня с глаз слетела повязка, они принялись знаками показывать, как перерезают мне горло, и размахивать оружием, целясь в нас и изображая «бух-бух». Конечно, это можно было считать частью общего замысла, но мне почему-то казалось, что эти придурки просто развлекаются за наш счет.

Заработали двигатели нескольких машин. Из дома позади нас послышались крики и отрывистые приказания, и меня это здорово напугало. У меня в груди возникло жуткое щемящее чувство: ну вот, все начинается сначала. Ну почему нам не дали еще часок полежать на солнце? По большому счету, здесь довольно мило, мы получили передышку.

Мне хотелось надеяться, что этот шум подняли офицеры и он вовсе не означает, что у простых солдат проснулось второе дыхание. В действиях офицеров по крайней мере есть какая-то осмысленность; с ними можно побеседовать. А от рядовых можно ждать только ботинок и кулаков.

Захлопали двери машин. Общий гул бурной деятельности нарастал. Определенно, что-то должно было произойти. Я внутренне собрался, потому что это должно было произойти независимо от того, как я к этому отношусь.

Я никак не мог решить, что крикнуть Динджеру. Наверное, «Боже, храни королеву!». Впрочем, может быть, и нет.

Мне развязали ноги, но повязка на глазах и наручники остались. Меня грубо подхватили под руки и поставили на ноги. Мое тело поспешило расквитаться за краткую передышку. Все ссадины заныли с удвоенной силой. Порезы и рваные раны, которые начали было затягиваться, открылись вновь. Ноги отказывались меня держать, поэтому солдатам пришлось тащить меня волоком.

Меня зашвырнули в кузов открытого пикапа и приковали наручниками к кабине. Меня заставили нагнуться, и по обе стороны устроились солдаты. Я решил, меня повезут на расстрел. Неужели это последнее, что я увижу и услышу в этой жизни? Весь мой великий план крикнуть что-нибудь Динджеру полетел ко всем чертям, и я был страшно зол на себя.

С меня сняли повязку, и я прищурился, спасая глаза от яркого солнечного света. Впереди нас ничего не было. Оглянуться мне не позволяли, поэтому я не мог сказать, находится ли Динджер сзади. Солдаты колотили ладонями по крыше, водитель и тот, кто сидел рядом с ним, тоже высунули руки и хлопали по металлу дверей. Повсюду царил счастливый гул.

К нам подошел один из офицеров.

— Мы сейчас будем показывать тебя нашему народу, — сказал он.

Я все еще пытался привыкнуть к свету, очарованный шумом и солнцем. Наша машина заняла место в колонне из пяти или шести совершенно новеньких «Тойот»-пикапов и «Лендкрузеров». В некоторых машинах сиденья до сих пор были обтянуты полиэтиленом. Однако все машины были покрыты толстым слоем пустынной пыли, и солдатам пришлось, отодвинув меня в сторону, оттирать ее с заднего стекла, чтобы водитель смог хоть что-нибудь видеть.

Открылись большие двустворчатые ворота, выпуская машины из лагеря, и нас встретил нарастающий рев толпы, словно участники финального кубкового матча выходили на поле стадиона «Уэмбли». Впереди стояла сплошная стена людей — женщины с палками, мужчины с оружием или камнями, все в халатах, размахивающие портретами Саддама Хусейна. Кто-то прыгал от радости, другие что-то возбужденно говорили, тыча в нас пальцами и швыряя камни. Солдаты попытались их унять, потому что доставалось и им.

И все это началось, не успели мы выехать за ворота. Я подумал: «Ну вот и все, теперь нас несомненно расстреляют. Нас быстро провезут по городу, заснимут на видео, а потом займутся делом».

Мы свернули направо на центральный бульвар, и вокруг нас сомкнулось бушующее людское море. Нам тотчас же пришлось остановиться. Солдаты пытались заставить толпу расступиться, водитель то и дело яростно тыкал кулаком в клаксон. Мы медленно поползли вперед, стараясь пробраться сквозь толпу. Люди скандировали: «Долой Буша! Долой Буша!», а я стоял, словно президент во главе своего парадного кортежа.

Солдаты растерянно суетились. Все палили в воздух. Даже десятилетние мальчишки сжимали в руках «Калашниковы» и выпускали вверх длинные очереди. Я мог думать только о том, что рано или поздно одна из пуль в меня попадет. А день был такой теплый, такой прелестный.

Мне то и дело доставалось палкой или камнем. Стоявшие по обе стороны от меня солдаты возбужденно скакали на месте. У меня на ногах были только носки, и время от времени один из них приземлялся на меня тяжелым армейским ботинком. Я полностью обессилел, и мне хотелось опереться на кабину, но солдаты всякий раз заставляли меня выпрямиться, чтобы я был виден всем.

Справа от меня появился Динджер. Его тоже везли в кузове «Тойоты»-пикапа. Когда наши машины поравнялись, нам удалось встретиться взглядами и обменяться слабыми улыбками. Это было лучшее, что произошло со мной за целый день. Динджер выглядел так, как я себя чувствовал. Он и в лучшие времена был тем еще страшилищем, но сейчас, глядя на него, я думал: «Твою мать, а я даже не догадывался, что он может стать еще уродливее». Несомненно, это был самый счастливый момент с тех самых пор, как я попал в плен. Динджер мне подмигнул и слабо улыбнулся, но большего мне и не нужно было. Этот простой жест придал мне необычайные силы. Все дело заключалось в вере в себя. «Раз Динджер может терпеть все это и ухмыляться, — думал я, — твою мать, я тоже смогу». Меня захлестнула волна теплой признательности к Динджеру, и хотелось надеяться, что он испытывает ко мне такие же чувства. Я был уверен, что вижу своего товарища в последний раз.

Наш караван медленно тащился по главной улице города. Толпа скандировала и потрясала кулаками. Шум стоял невообразимый. Эти люди даже не знали, кто мы такие и что из себя представляем. С таким же успехом мы могли бы быть инопланетянами, но одно не вызывало сомнений: мы были плохими.

Некоторые солдаты скандировали вместе с толпой. Другие метались вокруг машин, пытаясь сдержать толпу. При этом все не забывали уворачиваться от камней и палок, предназначавшихся нам. Повсюду гремели выстрелы; солдаты, сопровождающие нас, также нещадно палили в воздух.

— Долой Буша! Долой Буша!

Люди выскакивали из маленьких арабских магазинчиков, чьи витрины были закрыты защитными жалюзи. «Не укради», — призывает Коран, но повсюду на Ближнем Востоке витрины магазинов закрыты подобными ставнями, защищающими их от собратьев-мусульман. Везде красовались портреты Саддама; люди указывали на него, целовали его изображение и кричали, взывая к аллаху.