Россия за облаком - Святослав Логинов

– Не хочу я ужинать, и вообще ничего не хочу. Мне бы домой, до постели добраться…

– Егоров! – крикнул майор. – Гостевая комната готова? Проводи товарища. И ужин ему туда отнесёшь.

Горислав Борисович вздохнул и безнадёжно поплёлся вслед за услужливым сержантом, бывшим на подхвате у толстого завхоза.

Когда принесли ужин, Горислав Борисович не притрагивался к нему целых пятнадцать минут, но картошка со свиной тушёнкой и свежепросольный огурец пахли так соблазнительно, что Горислав Борисович, не уставая ворчать, что приступ холецистита ему теперь гарантирован, охоботал целую миску и, чувствуя, как начинает размякать, дал себе слово, что завтра ни на йоту не уступит, когда майор примется обрабатывать его на предмет следующего похода.

– Хватит, – беззвучно шептал он, – напродавался за чечевичную похлёбку, молочка вволю попил, за сто лет не разгрести. Всё, больше я в эти игры не играю, пусть хоть на дыбу!

И чем больше накручивал себя, тем яснее понимал, что завтра капитулирует и, проклиная всё на свете, поведёт караван прогрессоров строить Российскую империю, которая наверняка окажется ещё гаже, чем нынешнее убожество. Давно замечено, что любые улучшения только ухудшают существующее положение. А малодушно съеденный ужин сыграет не последнюю роль в завтрашней комедии. Неловко станет отказывать, и мир на этот раз окажется продан за малосольный огурец.

Молоко да огурчик – с какой стороны ни посмотри, несварение гарантировано.

В дверь постучали.

«Уже?!. Хотя бы до завтра не трогали, хоть несколько часов покоя могли бы дать!»

По счастью, это оказался Никита.

– Уф! – проговорил он, усевшись на стул и взъерошив пятернёй не успевшие как следует отрасти волосы. – Беда с этим майором. Упёртый мужик. Подай ему великую Россию – и всё тут. Одно слово, битому неймётся. В общем, так: уговаривать его бесполезно, спорить – глупо, добром он нас всё равно не отпустит. Пора делать ноги.

– Как? Я же тут под арестом, мне и за дверь выйти не позволят.

– За дверь выйти не проблема, весь коттедж в нашем распоряжении. Меня, кстати, во второй комнате поселили, так что соседей у нас не будет. Вот на улице мы сразу окажемся под наблюдением. Серьёзной охраны тут нет, всё-таки это не секретная лаборатория и не военная база, но силой продираться всё равно неохота. Так что попробуем прямо отсюда.

– Что – прямо отсюда? – не понял Горислав Борисович.

– Нам к своим нужно, в Ефимково. В девятнадцатый век. Отец уже, наверное, вторую лошадь купил, он в этом деле разбирается, купит хорошую: молодую, смирную и выезженную. Коров мы решили не продавать, коровы у нас тёмно-бурые, голландской породы, таких в девятнадцатом веке ещё нет, так что это, в прямом смысле слова, – живые деньги, особенно если Аглая или Роза бычка принесут. Но с коровами переселяться долго и муторно, так что время затягивать нельзя. Тут хорошо, а дома лучше.

– Понимаю я, что уходить надо, но как мы уйдём, из-под замка-то?

– Как и всегда. На улицу нас не пускают, значит, уходить будем отсюда. Коридорчик в коттедже от входной двери до сортира – шесть метров. Неужто не хватит?

– Я не знаю…

– Вот и узнаем. Собирайся, дядя Слава.

– Что мне собирать? Всё тут, ничего за жизнь не нажил.

– Вот и хорошо. А мне только ружьё отцовское взять. Майор у меня даже ружьё не забрал, расспросил только о бандюках, которые на Николку наезжали.

– И что ты ему сказал?

– Правду сказал, дядя Слава. А что ещё говорить в такой ситуации?

– Так кто этих людей застрелил, в конце концов?

– Я. Только это не люди, а опасные твари, даже не ядовитые, а заразные. Тюрк-баши у меня врагами были, но их я за людей считаю. С ними договориться можно, и помириться, и руку пожать. А это – заразная плесень. С ними только огнём. Я и майору так сказал.

– И он тебя отпустил?

– Как видишь, никуда он меня не отпустил. А что ружьё оставил, так ведь он не дурак, понимает, что в своих я стрелять не стану. Хорошее ружьё, жалко было бы бросать.

Они вышли в коридор. Никита на минуту скрылся в соседней комнате. Горислав Борисович покорно ждал. Хотелось спать и совершенно не хотелось бродить по коридору. Сдался бы он завтра майору, как пить дать, сдался бы.

Никита появился с прежним мешком на спине и ружьём, которому нашлось место за плечом, рядом с сидором. На поясе висела фляга. Всё ладно и подходяще. Ряженого Никита ничуть не напоминал, даже ремень и хромовые сапоги, купленные в военторге, не выдавали человека иных времён. Просто молодой мужик из богатой семьи, мельник или коннозаводчик собрался прохладиться охотой. Горислав Борисович рядом с ним смотрелся жалко и нелепо.

Никита отвинтил колпачок фляги, налил в него немного мутноватой жидкости.

– Что, дядя Слава, на посошок?

– Самогон? – спросил Горислав Борисович, принюхиваясь к сивушному запаху.

– Это монополька. Сто тридцать лет назад куплена. Такой она была, покуда Менделеев казённых заводчиков консультировать не начал.

– Не… я такого пить не стану.

– А мне – нужно. Экое заклятие ты на всех нас наложил…

Никита выплеснул водку в рот, скривился:

– И как её только беспартийные пьют? – потом подхватил Горислава Борисовича под локоть, направился в сторону туалета. На шаг не доходя, развернулся ко входной двери.

– А что, приговорка про беспартийных ещё жива? – спросил Горислав Борисович.

– Куда она денется? Правящая партия у нас теперь другая, а суть у неё та же самая, если не гаже. Поневоле начнёшь нашему майору сочувствовать, чтобы всей этой срамоты и в заводе не было. Скоро все партийные анекдоты под медвежью тематику переделаны будут, а покуда там по старой памяти коммунисты фигурируют. Шурке в роддоме историю рассказывали – говорят, взаправду было. Женщины при родах кричат всякое, чаще, что никогда больше с мужиком в постель не лягут. Но иная такое завопит, что акушерки потом друг дружке пересказывают. У роженицы схватки идут, а она кричит: «Вася, как ты мог? Ты же коммунист, Вася!»

Горислав Борисович понимал, что пустыми разговорами Никита старается отвлечь его от сиюминутных мыслей, чтобы легче было выйти на туманную тропу. Только удастся ли выбраться туда из тесного коридорчика? Семь шагов, разворот, ещё семь шагов… С детства Горислав Борисович ненавидел качели, карусели и прочие аттракционы. Родители усаживали его на деревянную, аляповато разрисованную лошадку, и немедленно начинала кружиться голова, к горлу подступала тошнота. А он почему-то не решался сказать, что карусель не доставляет ему ни малейшего удовольствия. Хождение по коридору очень напоминало карусель, и спасибо, что Никита хоть немного отвлекает его беседой.

– …Шурке с малышом одной трудно пришлось бы, а всей семьёй поставим мальца на ноги и не заметим. Но вообще, мне её Серёжа с самого начала был подозрителен. Если человек вместо «здрасте» первым делом заявляет, что он православный христианин, скорей всего это означает, что и человек он с гнильцой, и христианин фиговый. Кто взаправду верует, крест на груди под рубахой носит, на всеобщее обозрение не выпячивает. А Шурка связалась с ним, что с фальшивой монетой. И чего этому Серёже с ней не жилось? Сестрёнка у меня добрая, ласковая и на морду ничего задалась. Опять же, работящая… отец смеялся, что дома у них такой уют был – без тапочек страшно ступить, а он под конец по этому уюту сапогами прошёлся. И зарабатывала она лучше своего Серёжи. Какого рожна ему было нужно? Увидал козёл драный подол и помчался хвост задравши. А Шура теперь ни вдова, ни солдатка, ни мужняя жена – болтается как цветок в проруби. Боюсь, как бы она от таких настроений в монастырь не намылилась…

Горислав Борисович закрыл глаза, доверившись направляющей Никитиной руке. Семь шагов – поворот… семь шагов – поворот… можно ли куда дойти таким образом?

– Я теперь Шурке буду внушать, что будущее у нас изменится и, значит, её Серёжа вовсе не родится. Нет такого, не было и не будет никогда. Глядишь, потаскает баба вдовье платье да и отыщет себе хорошего человека. А то так и просидит век в разводках. Для неё это прозвище хуже шлюхи. Отец-то в бабьи дела не вмешивается, для него главное, что внучок при нём, Митрошка – свет в окошке. Мать только вздыхать да жалеть может. Значит, Шурку мне в разум приводить…

…семь шагов – поворот… Горислав Борисович сбился со счёта… в какую сторону они сейчас идут?.. к выходу из коттеджа или к сортиру?.. Семь шагов – поворот… Будь сейчас рядом майорский возница, он бы подсказал, что французский глагол sortir означает «выходить». Два выхода перед ними, и оба сортирные. Семь шагов – поворот…

– Опять же, Миколка, – рассуждал Никита, легко разворачивая Горислава Борисовича в сторону очередного выхода. – Как-нибудь потом я расскажу, что он учудил, а пока ясно одно: глаз да глаз за парнем нужен. Ну да ничего, он у меня теперь по струнке ходить будет, я, когда надо, могу авторитетней майора рявкнуть. Так что с какой стороны ни посмотри, нужно мне побыстрей к своим воротаться. Лето у нас, как ни крути, уйдёт, чтобы на новое место переехать. В Княжеве или Ефимкове поселяться, что гвоздь в сухостойное дерево вбивать. Так что насчёт Шушенского я не шутил. Выберем место, землю разработаем. Между прочим, заметь, кое-что из майорской программы в жизнь проводить станем. Переселенцам, а их в девяностых годах немало будет, от нас какая-никакая, но помощь. Ведь это у нас с собой денег на несколько лет аккуратной жизни, а другие с места не сами снимаются, их жизнь срывает в чём мать родила. Опять же, ссыльнопоселенцы… мне этим людям много есть чего сказать, так что не они меня грамоте учить будут, а я их. А то мне покою мысль не даёт, что лет через пятьдесят какой-нибудь нетрезвый Шапóшников явится раскулачивать Митрошкино хозяйство.