Россия за облаком - Святослав Логинов

– А чтобы было. Из соображений высшей гармонии. Тебе никогда не приходилось в школьные годы рассматривать карту Советского Союза? Чрезвычайно поучительное занятие. Смотришь и видишь, до чего нелепо Аляска пристёгнута к Соединённым Штатам и как ладненько она подходит к России. Опять же – Финляндия сидит на своём полуострове – ни богу свечка, ни чёрту кочерга. А к России присоединить, так ли округло получится, загляденье! Чухне было бы хорошо дачников принимать и на питерских рынках деньги зарабатывать. Петербургу тоже славно: граница от города отодвинута, и рекреационная зона не один Карельский перешеек, но вся Финляндия. Если бы не большевики, финнам в голову не пришло бы отделяться; Маннергейм до конца своих дней считал себя русским офицером. А на юге – Монголия и Афганистан: как красиво они смотрелись бы в составе России, прикрывали бы мягкое российское брюшко от Китая и англичан, что лезли через Индию. На контурных картах я всегда эти страны пририсовывал к СССР. И попробуй только усмехнись – зашибу! Геополитическая эстетика – великая вещь, государственные границы всегда определялись с учётом эстетического фактора. Исключение – советская власть, у наших чинуш всегда было недоразвито чувство прекрасного. Глянь на любую административную карту советского периода: даже между районами сплошная цепь мелких конклавчиков. И они надеялись, что такая страна выживет? Чехословакия была похожа на червяка и в результате распалась. Франция отняла у Германии Эльзас, поскольку на карте Германии он смотрится нелепо, а Францию округляет. И Польшу нельзя русифицировать, потому что на карте России она глядится инородным телом, этакий кукиш, вывернутый в морду панславизму…

«Мечты двоечника, скучающего над географической картой» – Горислав Борисович не посмел произнести эти слова вслух, но их напоминающая диагноз определённость впечаталась в мозг безжалостной характеристикой всех, кто жаждет передела истории. Легко посмеиваться над такими, когда знаешь, что историю можно делать, но нельзя переделывать. А каково теперь? Ведь он и впрямь сумеет перекроить политическую карту. И плевать, что он заботится, чтобы крови и слёз было пролито меньше, чем в реальной истории. Всё равно это будет уже не настоящий мир, а рукотворная вселенная майора… господи, да как же его зовут, в конце концов!

– Ну хорошо, – решился на серьёзное возражение Горислав Борисович. – На гуманизм вам плевать, на разум человеческий плевать, вернее, разума вы боитесь настолько, что готовы на всякий случай креститься. Мне именно разум и гуманизм не позволяют принять имперскую идею, в то время как вы не принимаете общечеловеческие идеалы. Это ваш выбор, и больше не будем об этом. Но ведь есть ещё и объективные законы развития общества. Все мировые империи рано или поздно распадались, причём от метрополии отпадали не только те провинции, где жили инородцы, но и области, населённые титульной нацией. Самый яркий пример – война за независимость Северо-Американских Штатов. Так что вся ваша работа пойдёт насмарку.

– Не скажи. Конечно, США отделились от Англии, Мексика от Испании, но все эти процессы происходили в странах, отделённых от метрополии океаном.

– Сибирские просторы будут похлеще иного океана. В России, как известно, две беды – дураки и дороги.

– А вот это – правильно. Как с дураками поступать, я уже сказал, но и со второй бедой тоже справимся. Imperium est viae.[1] Дорожное строительство – одна из основных проблем, которую мы будем решать. Прежде всего – железные дороги. Строительный бум должен начаться на двадцать лет раньше, и не так варварски, как Некрасов описывал. «Труды роковые кончены, немец уж рельсы кладёт». Нет уж, рельсы кладутся сразу, и на перегоне работает стоительный поезд. Это разом уменьшит трудозатраты втрое. Далее – речной транспорт. Подумать страшно, на Миссисипи давно пароходы дымят, а у нас баржи бурлаки таскают. В семидесятые годы бурлаки ходили даже по Неве, не говоря уже о Двине, Волге или Оке. Двести тысяч человек тянули лямку, ничем не отличаясь от скотины! А мы их высвободим и к делу пристроим. Кто из купцов не захочет на паровую тягу переходить – тот разорится. Пароходные компании будут не только на европейских реках, но и на Амуре, и в Сибири. Паромное сообщение с Аляской устроим. КВЖД и Транссибирская магистраль у нас к началу двадцатого века заработают. От кого, спрашивается, отделяться, если из Владивостока в Петербург можно доехать не за полгода, а за две недели?

– Из Парижа в Алжир можно было за три дня добраться, и французов в Алжире проживала не одна сотня тысяч, однако же это не помогло… – Горислав Борисович гордо посмотрел на майора, но тот не слушал, напряжённо всматриваясь в туман.

– Внимание! – наконец произнёс он, перещёлкнув рацию. – Всем внимание!

Горислав Борисович вскинул взгляд и понял, что они приехали.

Под колёсами захрустело вполне реальное бездорожье, усыпанное мелким камнем, без каких бы то ни было признаков травы. Туман рассеивался, сверху проглядывало солнце. Потом справа появился смутный силуэт, через полминуты обратившийся в дерево.

– Что ещё за чудо? – удивлённо произнёс майор.

Дерево и впрямь было непохоже на то, что обычно встречается в Средней полосе. Толстый ствол, покрытый словно не корой, а грубой кожей, прилегающие к стволу ветви с мелкой хвоей, напоминающей не то тую, не то кипарис. Такое растение привлекало бы взгляды даже в ботаническом саду, а здесь оно вольно возвышалось среди каменистой россыпи, верхушка была обломлена ветром или грозой, земля вокруг усыпана сухими ветками и хвоей.

– Это вроде араукария, – подал голос возница. – Южное дерево, в Крыму таких много.

– Какого чёрта нас в Крым занесло? – майор повернулся к Гориславу Борисовичу. – Ты же говорил, географически мы никуда не передвинемся и, значит, должны быть на Северо-Западе России.

– Я откуда знаю? – пожал плечами проводник. – Я никогда не ездил в прошлое с таким количеством народа. К тому же караван вели вы. Увлеклись среднеазиатской политикой и заехали куда-нибудь в Герат или Хиву. На Крым это не больно похоже.

– На Герат – тоже. Я там ни одной араукарии не видал.

Уже совсем разъяснелось, можно стало разглядеть весь склон, сбегавший к небольшому продолговатому озерцу. Трещины в пересохшей глине показывали, что ещё недавно вода в озере стояла высоко, но засуха и жара сократили зеркало вдвое.

– Движемся… – произнёс майор. – Герат или не Герат, но в таких местах возле воды всегда след отыщется.

– Может, сначала повозки разделим? – спросил кто-то. – А то ползём как сороконожка.

– Потом. У биркета сделаем остановку и распутаем связку.

Спустились вниз. Уже на полдороге стало ясно, что перед ними не биркет, а остаток старого русла. По весне или в период дождей окрестности, видимо, оживали, по распадку шла вода, о которой сейчас напоминали лишь размывы окаменевшей красной глины. Ниже по руслу виднелась целая рощица деревьев, судя по всему – тех же араукарий.

– Вообще-то араукария – чилийская ель, – прозудело у майора в наушнике. – В Средней Азии – только саженная, да и то завезли недавно.

– Чили, говоришь? – пробормотал майор, кинув мгновенный взгляд на синеющие вдали горы. – Это что же, Кордильеры? Или Анды? – не помню, что у нас в северном Чили…

«У нас… – отметил про себя Горислав Борисович. – Он уже и Чили в мечтах присвоил. Тоже, наверное, что-нибудь округляет».

Обоз, по-прежнему скреплённый в единое неповоротливое целое, спустился к воде. Никаких следов человека не удалось заметить и здесь, пересохшая глина была испещрена массой трёхпалых птичьих следов. Иные достигали пяди в длину, по форме очень напоминая отпечатки журавлиных лап, какие по осени можно во множестве видеть на клюквенных болотах. Вот только журавлиная лапа вдвое меньше.

– Ну и птички… – пробормотал возница, останавливая повозку у самого уреза воды. – Marabou geant.

Странно было слышать французские слова из уст парня, замаскированного под лапотного мужика и ловко управлявшегося с тележной упряжью. Впрочем, подивиться несоответствию никто не успел: вода в полупересохшем русле внезапно взбурлила, и длинное, облепленное грязью тело ринулось на берег, мгновенно подмяв переднюю лошадь. Животное даже не пыталось биться, оно было перекушено едва ли не пополам. Перед глазами Горислава Борисовича мелькнула вытянутая морда с гребёнкой беспорядочно насаженных зубов, плоская в костяных бляшках голова, потом брызги и шматки жидкой грязи залепили ему лицо, мешая видеть. Телега накренилась, вывалив Горислава Борисовича в прибрежную грязь. В следующую секунду ударили автоматы, разом несколько штук, так что звук их слился в сплошной гром.

Чудовищная рептилия и теперь не выпустила добычу. Упираясь вывернутыми лапами, она старалась отползти назад, утащив за собой убитую лошадь, но ременная сбруя покуда выдерживала рывки, а сволочить в воду весь обоз не сумел бы и трактор. Невыпряженные кони дико бились, люди кричали, автоматы извергали грохот, и лишь чудовищный, небывало огромный крокодил, давно уже насмерть пробуравленный сотнями пуль, продолжал молча оттаскивать истерзанные останки лошади.