Давид Бек - Раффи

в руках божьих. Я так же верю в звезду Армении, как и в то, что есть на небе праведный судья, который, наконец, услышит голос отверженного народа и поможет ему избавиться от поработителей.

Они еще долго обсуждали и обдумывали планы, пока не заметили с удивленном, что ранние лучи солнца уже пробиваются сквозь узкие окна. Только тогда они поняли, что просидели всю ночь до утра.

XV[71]

В последние дни, крайне занятый приготовлениями к отъезду, Давид Бек почти забыл о той, что была дороже и ближе всех на свете. Он забыл о прекрасной Тамар. Мысли об освобождении родины так сильно овладели его умом и сердцем, что он впал в какое-то восторженно-мечтательное состояние, доходящее до самозабвения. И все, что не имело прямого отношения к захватившей его идее, отступило на задний план.

Однажды ночью, когда все необходимые распоряжения были уже отданы, Давид сидел в спальне и писал своему другу Степаносу. Агаси в дорожном платье ждал в приемной Бека, чтобы тотчас же отправиться в путь. Во дворе беспокойно переминался с ноги на ногу оседланный конь.

Давид сообщал в письме день и час, когда покинет Грузию и поедет на родину. Перечислял имена храбрецов, собирающихся ехать с ним. Он давал подробные указания о мерах предосторожности, которые следовало принять при встрече с ним, чтобы его появление в Сюнике оставалось на первых порах совершенной тайной… Назначал место, где они встретятся только со Степаносом для того, чтобы обсудить первые шаги восстания… И день, когда будет ждать его в условленном месте. Закончил он письмо извинением, что не отвечает на петицию епископов, духовных предводителей, меликов, старост и прочих именитых людей Сюнийского края главным образом потому, что среди такого множества людей оставить что-либо в тайне было бы невозможно.

Когда он запечатывал письмо, руки его вдруг задрожали и лицо побледнело как полотно. Только теперь он вспомнил о прекрасной Тамар. Это послание должно было разлучить их и, быть может, навсегда. Им вдруг овладело ужасное смятение, будто на него внезапно обрушился удар страшной силы. Он увидел полные слез глаза любимой, услышал ее умоляющий голос: «Куда ты уезжаешь?.. Почему оставляешь меня? Разве в этом мы поклялись друг другу? Разве такой был у нас уговор?»

Отложив в сторону письмо, Давид поднес руку ко лбу и закрыл глаза, сосредоточиваясь на своих мыслях. События последних лет, радостные и грустные, прошли перед его мысленным взором. Он вспомнил дорогие его сердцу минуты, которые провел с Тамар, вспомнил ее безграничную любовь и ангельскую нежность, скрашивавшие его жизнь на чужбине. Он дорожил ее любовью тем более, что изнеженная княжеская дочь полюбила его, когда он бедствовал, когда был ничтожным пастухом и не заслужил права быть даже ее слугой. А сейчас на вершине славы, когда он мог бы осчастливить Тамар, — он бросает ее и уезжает, быть может, навсегда. Это было тяжело, непереносимо для человека с таким благородным сердцем, как у Давида. Что сказать, как объяснить ей цель, которую он преследует, какими словами успокоить? Тамар же нельзя обмануть, будто он едет на богомолье в Эчмиадзин и скоро вернется. Ей надо честно сказать, что едет туда, где его ждут огонь и кровь, что он идет навстречу страшным опасностям и испытаниям. Выдержит ли нежное сердце любимой? Достанет ли у него самого силы и твердости перебороть свои чувства и не уступить ее слезам, когда он услышит: «Ах, не уезжай… без тебя я и дня не проживу!..»

Сотни подобных вопросов роились в его мозгу, тревожили и будоражили душу. И он, который не склонял головы ни перед какими трудностями, сейчас был в смятении и растерянности.

«Нет, — сказал он после долгих и мучительных раздумий, — Тамар выше женских слабостей. Думая иначе, я унижаю ее достоинство. Она сама вдохнет в меня веру, придаст силы и твердости успешно выполнить великое дело, к которому призывает меня родина».

И он запечатал письмо. Потом позвал Агаси, ждавшего в приемной.

— Ты готов? — спросил он.

— Да, господин. Во дворе стоит оседланный конь. Я хоть сейчас могу отправиться, — ответил гонец, принимая письмо и пряча его в кожаный бумажник.

— Вот что, Агаси, — сказал Бек, — если вдруг ты потеряешь письмо или оно попадет в руки врагов, мы многим рискуем.

— Об этом не беспокойся, мой господин, Агаси не ребенок. Видишь мою одежду? Она поможет мне пройти сквозь целые полчища зверей и добраться до нашей страны.

Он был облачен с головы до ног в одежду лезгина.

— Итак, не опоздай, в добрый час, — напутствовал его Давид Бек и протянул несколько золотых.

— Не нужно, — сказал Агаси, — если понадобятся деньги, я их достану в дороге.

— Каким образом?

— Отниму. Дам кому-нибудь по шее и отниму.

— Нехорошо это, Агаси, — произнес Бек.

— А я и не говорю, что хорошо. Но что поделаешь, привычка. — ответил бесстрашный разбойник и вдруг, опустившись на колени, припал к ногам Бека.

— Не задерживайся, мой господин, приезжай скорее. Нам дорого обходится каждая потерянная минута, — сказал он с мольбой. — Тебя ждет несчастный армянский народ…

Глубоко тронутый, Бек протянул руку и поднял Агаси. Он был очень удивлен, заметив в глазах юноши слезы. Держа его руку, Давид сказал:

— Если бы все наши крестьяне обладали твоим сердцем и бесстрашием, наша страна не погибла бы. Иди, желаю тебе доброго пути. А я буду на родине через неделю.

Еще раз поклонившись, молодой человек повернулся и вышел. Была темная ночь. Слуги, домочадцы Бека, собравшись во дворе, ждали Агаси. За несколько дней они привыкли к нему и расставались с огромным сожалением. Агаси попрощался с каждым из них, перекрестился, сел на коня и скрылся в ночном мраке.

XVI

В доме великого господина уже шли разговоры о том, что Давид Бек собирается на богомолье, даже перечислялись дорогие подарки, которые он везет церквям и монастырям своей родины. И лишь Тамар ни о чем не знала и очень тревожилась, что уже несколько дней не видит своего возлюбленного.

Полночь уже давно прошла, пропели петухи. В доме великого господина все спали, кроме Тамар. Она лежала в одежде на своей постели и грустно смотрела на пламя свечи, которое меняло форму, когда она открывала или закрывала глаза. Возле нее молча стояла верная служанка Като и с нетерпением ждала, пока барышня уснет, чтоб идти спать самой.

— Като, — обратилась к ней Тамар, — не случилось ли чего? Давида уже несколько дней нет.

Като, посредница в тайных свиданиях влюбленных, растерялась.