Набат-3 - Александр Гера

И в тот день, когда в диспансер привезли некую личность без опознавательных знаков с покривленными мозгами. судьба стала благосклонной к Толмачеву. Во-первых, его назначили заведующим отделением и поручили заниматься только этим пациентом. Во-вторых, старая тетка главврач Скубникова не соглашалась с методой лечения, предложенной Толмачевым, и он пожаловался Воливачу. Тетку Скубникову сразу Отправили на пенсию. Кто стал главврачом? Правильно. Сергей Алексеевич. Кто с Воливачом, тому никто нипочем. Само собой, повышенный оклад, спецпаек и полная свобода действий.

Как считал Толмачев, разобравшись в специфике закрытого лечебного заведения, при Горбачеве этот профиль захирел, перевелись диссиденты, клиентура КГБ, безденежные и бездарные крикуны, а при Ельцине пошел стоящий контингент: солидные мамы банкиров, жены фирмачей, а то и сами банкиры и фирмачи.

Деньги за лечение родственников платились немалые, прибрасывали сверх оговоренного, лишь бы пациенты горя не знали, чтобы лечились, лечились и лечились. Хорошее наступило время, заматерел Толмачев внешне и внутренне, в маститые психиатры и психоаналитики вышел. К старым методам лечения новые прибавил, развернулся вширь, как засидевшийся в мэнээсах Гайдар или застоявшийся у цветочков Чубайс. Ельцина Толмачев не уважал, но разгул сумасшествия пенил: деньги на счет диспансера переводили большие, и главное — регулярно, а если вправду, он бы самого президента с удовольствием на аминазинчике подержал со всей семейкой и прихвостнями.

Любил Сергей Алексеевич поразглагольствовать на политические темы. Призовет к себе пациента и вызывает того на дискуссию. Сам дискутирует, оценки даст, сам себе и безгласный оппонент. Все у него плохо: в стране законодательной базы нет и не будет, так как в Думе ни одной приличной рожи нет, одни проститутки.

В правительстве одни воры вместе с паханом Черномырдиным, и в России никогда ничего путного не получится, поскольку само по себе правительство всегда антинародное по сути своей. Собеседники-пациенты попадались Толмачеву в основном грамотные, с тупыми Толмачев и не беседовал. Они главврачу не возражали, едва начинали ерепениться, отстаивая робко свое мнение, главврач терял к дискуссии интерес и аминазинчик собеседнику был обеспечен. Поэтому Толмачев ораторствовал безбоязненно.

Но с пугливым собеседником неинтересно, и Толмачев разрешал некоторое время поупражняться оппоненту, как кот мышке в его лапах. Демократия называется.

— Знаете ли вы, — начинал он дискуссию с очередной жертвой, — почему наши начинания всегда разваливаются? — щупал новенького Толмачев. — Не считая, конечно, жестоких сталинских?

— Ленинские были не менее жестокими, — вставлял пациент.

— Не скажите, — возражал Толмачев. — Это полная глупость — диктатура пролетариата, нонсенс, вроде того как кобель пытается кошечку оприходовать. А Сталин глупость исправил, засунул кошечку в валенок чекистский, чтобы не царапалась. Соитие произошло. Но для такого эксперимента надо быть Сталиным. А где вы найдете нынче вождя? Плюс безграмотную массу?

— Поумнел народ, — поддакивал собеседник и думал про себя, как бы разойтись с главврачом без ущерба для здоровья и выпросить пятый стол, где пища повкуснее.

— Кто вам сказал? — выпучивал глаза Толмачев. — Да его затрахали попросту экспериментами, он никому уже не верит и только призыва к бунту ждет. Вот, полюбуйтесь, — протягивал он собеседнику газету с карикатурой: лежит голяком дородистая баба и очень утомленная, а поодаль компания огольцов стоит с наглыми рожами; по ним угадываются Гайдар, Фильшин, Чубайс, Кох, похожий на мелкого кобелька, вожделенно трусится Кириенко, с другой стороны — Ельцин, взимающий плату, возле него Лившиц, Уринсон, Козырев. Чубайс Коха спрашивает: «Второй раз полезешь?» Кох сплюнул и презрительно отвечает: «На грязной шлюхе пусть Сирожа Кириенко тренируется». Каково? От такой откровенной карикатуры ума не прибавится, только злость. И когда придет озлобленный вождь, а он обязательно придет, вспомянет он и нашим и вашим. И кто билетами торговал в борделе, и кто бабу пользовал, и кто молча мимо проходил. Вот тогда народ и поумнеет. Русского крепко по башке надо стукнуть, чтобы мысль заработала. Правильно я говорю?

Чаще всего в собеседники Толмачев выбирал Забубенного, ту самую личность с покривленными мозгами, с прибытием которой для Толмачева начались перемены в лучшую сторону. Аккуратно он вызнал биографию пациента, узнал, что бывший избранник народа так насолил и вашим и нашим, что дальше некуда. Даже себе надоел: совершал суицидную попытку, когда за ним санитары приехали. Пребывание здесь в жилу ему не пошло. Года три как замкнулся в себе, слово клещами приходится вытягивать, а Толмачева его молчание только подзадоривало — вот с кем можно будет душу отвести, если разговорится, полыхать станет святым гневом! Толмачев в Забубенном не ошибался, считая того коряжистой головешкой, тлеющей изнутри постоянно.

Он мог сломать сто большими дозами аминазина или же подобрал такой супчик из нейролептиков, от какого и слон медузой станет, но тогда расшевеливать станет некого, эксперимент смажется: хотелось Толмачеву более менее естественным путем сломать волю Забубенного. Остальные пациенты лишь отдаленно напоминали графьев из рода Монте-Кристо. Бросили их в психушку и забыли, как подобных Эдмону Дантесу. А Забубенный был фигурой, расставаться с ним не хотелось.

— Кем вы себя ощущаете? — примерно раз в месяц вопрошал у Забубенного Толмачев. — Наполеоном?

— Почти, — угрюмо отвечал Забубенный, — когда он стал генералом Вандемьером у пушек на улице Сент-Оноре.

— Блестяще! — ликовал Толмачев. — Я сделаю из вас вождя!

— А вы, надо понимать, Господь Бог? — угрюмо поднимал глаза Забубенный.

— А за подобные вопросики, — хихикал Толмачев, — получите добавочный кубик гексамидинчика. Господину Саваофу вопросов не задают, ваше дело телячье: обделался — стой.

Толмачев представлял, как будет расползаться естество Забубенного, как мучительно он будет выползать из-под чудовищной тяжести препарата, прижавшей его. Однажды, ради познавания, он вколол себе аминазин, слабенькую дозу, и сутки потом ощущал себя дряхлой развалиной. Господи, помилуй!.. А Забубенный? Держался. Сохраняя внутри себя несговорчивый характер и боевитость справедливца. Гвозди бы делать из таких…

С год назад Толмачев докопался до эпифиза, шишковидной железы то бишь. Железа эта управляет сексуальностью человека и дает ему возможность заглянуть в иные измерения. Все эпилептики несут бред во время припадка, рассказывают о невероятных приключениях после. У них шишковидная железа увеличенных размеров, страдающих падучей называют блаженными, глашатаями Всевышнего. А бабы таких любят за высокую потенцию! Такими были Пушкин, Достоевский, царь Иван Грозный, сам Наполеон со своими выдающимися талантами полководца и трахальщика. Все они и подобные им страдали падучей в тех или иных проявлениях, когда вспышки гнева, как молнии, озаряли их. Так свершились Аустерлиц и храм Василия Блаженного, «Пляска ведьм» и «Москва— Петушки», и каждый из гениальных был сексуально озабочен, как того требовал отросток шишковидной железы..

Толмачева залихорадило, и он усиленно просвещался по этому вопросу. И вот что он выкопал.

Первым из людей такого сорта был Моисей. Тогда он не был еще Моисеем в сознании потомков. Возглавив поход евреев из Египта, он на правах старшего требовал приводить к себе девственниц из рода Левия в ночь, а днем перебивался молодайками. Как совокупление, так выдающаяся речь перед племенами Израилевыми, как речь, так новое наставление евреям. На чужих жен Моисей не посягал. хотя многие сами желали породниться с ним. И грех чужеложества был записан Моисеем третьим в Заветах. Третий тост, как водится, за женщин.

Сам Толмачев сексуально озабоченным не был, но мысль о проведении эксперимента запала ему в душу, благо подсобного материала хватало. Использовать для этой цели Забубенного Толмачев не рискнул — мало ли какие побочные мнения он разбудит, а для опыта избрал другого думца из команды Жирика, который то ли дорогу перешел вождю либерал-демократов, то ли разонравился ему и, согласно принятому закону, думца Свинько отправили на принудительное лечение. С козлиной бороденкой, маленький и вшивенький как мужчина, плешивенький и зачуханный как мыслитель из разряда умственных людей, Свинько тем не менее готов был перетрахать всю планету, но скрывал зверя в себе, понимая, что любая из слабого пола соплей его перешибет, лишь неистово изнурял себя онанизмом, насмотревшись обнаженных гадостей на НТВ. Одним словом, попал он к Толмачеву, где тот отметил вождистские наклонности Свинько и сразу понял причину перехода мерзавца в пациенты закрытого психдиспансера: Свинько посчитал себя умнее Жирика. Зря. Кто может одной рукой писать стихи, другой считать на счетах, слушать говорящих и ораторствовать одновременно? Какой там Цезарь — только Владимир Вольфович, краса русская! А тут некто козлобородый. Козлы, они такие, так и тщатся дорожку настоящим мужикам перебежать. То Рыжик Жирику, то Познер Рознеру, то Умельцин Ельцину. В общем, Толмачев откровенно предложил Свинько: либо нимб над главой установлю, либо аминазином утруплю.