На заре царства - Николай Сергиевский

Прочитав записку, «охмистерина» ухмыльнулась, повздыхала над ветреностью своей госпожи, положила записку на место и пошла доложить, что «хлопчик» отсутствует. Марина побледнела, догадалась, разгневалась, послала в разные концы за ним погоню, но «хлопчика» давно уже и след простыл. Он успел проселочными дорогами обогнать выступившую в поход рать и, счастливый от сознания достигнутой наконец свободы, мчался во всю прыть к Москве. Вслед ему неслись из города ликующие звуки пасхального перезвона и в лад колоколам ликовала одержанной победе воскресшая душа его. От греха, оставленного позади, он в день Воскресения Христова мчался в светлую даль новой, честной жизни.

Через двое с половиной суток он вечером достиг Москвы. Услышав еще в пути о тех бедах, которым Москва подверглась в последние дни, Аленин решил прежде всего наведаться к Матвею Парменычу. Случай помог ему благополучно проникнуть в город, но не для того, чтобы пережить радость долгожданного свидания с Наташей, а чтобы узнать о постигшей ее беде.

Получив согласие Матвея Парменыча на перевоз его в лавру и опасаясь с приходом ополчений рязанского воеводы и Заруцкого ратных действий в Москве, что ему вторично вряд ли удастся скоро проникнуть в город, Аленин решил переждать ночь в городе, позаботиться утром о Матвее Парменыче, а затем уже, устроив старика, повидаться с Прокопием Петровичем и вообще принять меры для спасения Наташи. Перетолковав с Мойсеем и согласившись с ним, что, чем скорее увезут Матвея Парменыча, тем лучше, он, несмотря на поздний час, отправился разыскивать в Москве старых знакомых, чтобы собрать дружину для охраны боярина. Увезти его сейчас из Москвы было делом нелегким; надо было подготовиться и собрать достаточную рать на случай возможного нападения поляков. Прежде всего Аленин решил расспросить знакомых об Алексее Наумове и Яше, судьба которых беспокоила и его, и Мойсея: прошла уже неделя, как они бесследно исчезли. Вероятно, они либо были убиты во время уличных стычек, либо ранены или взята в плен поляками.

Глава XXVI

Страшная расписка

Ополчения по разным дорогам дружно подходили к Москве. Во вторник на Святой пришел Ляпунов, занял подгородний Симонов монастырь и раскинул свой стан, плотно окружив его «гуляй-городом». На следующий день пришел Заруцкий и расположился по соседству с рязанским ополчением, рядом с Симоновым монастырем, по берегу Москвы-реки. Против Воронцова поля стали калужане, которых привел князь Трубецкой. Почти одновременно подошли владимирское, костромское и ярославское ополчения, расположившиеся у Петровских городских ворот. Нижегородцы и муромцы под предводительством князя Василия Федоровича Мосальского, суздальцы под начальством Артемия Измайлова, черкасы и казаки атамана Прасовецкого раскинулись станом у Сретенских ворот.

С нараставшей тревогой следили поляки с городских стен за постепенным приближением многочисленных ополчений. Слухи и догадки подтвердились. Русь поднялась на защиту своей Первопрестольной и с помощью преисполненных воодушевления ополченцев готовилась освободить свои святыни, захваченные дерзкими чужеземцами.

Окрестности Москвы, давно обезлюдевшие и словно вымершие за последнее время, теперь шумно оживились. Запылали костры, зазвучали песни, то заунывно-грустные, великорусские, то буйные казацкие, зазвенели наковальни походных кузниц. Ржание сотен коней, разноречивый говор тысяч ополченцев огласили начинавшие зеленеть берега Москвы-реки, недавно освободившейся от ледяного покрова.

Пестрой картиной раскинулись ополченские станы, и в них как будто улицы образовались: выстроились ряды телег с поднятыми оглоблями и привешенными на концах хомутами, возы с припасами, съестными и ратными — свинцом в свиньях, пулями и зелейной казной[100]. Огромными зелено-серыми кучами поднимались свеженаметанные стога сена, привезенного с собой или добытого в ближайших деревнях. Белели холщовые палатки простою ратного люда, и красивыми пестрыми пятнами нарядно выделялись под ярким весенним солнцем разноцветные шатры военачальников.

Воины-ополченцы, отдохнув и подкормившись после долгого пути, так как была Пасха, почистились, принаряжались и, переходя из стана в стан, заводили знакомства, обменивались впечатлениями, угощали друг друга привезенными с собой припасами. Некоторые были одеты попроще — в кошули-тулупы, крытые крашениной, в кафтаны из толстого белого сукна, в серые армяки, подпоясанные пестрыми кушаками; иных облегали кафтаны-тегиляи[101] с короткими рукавами, железные юшмана и байданы[102]. Реже мелькали малиновые, желтые, лазоревые и других цветов кафтаны и полукафтанья боярских детей побогаче с дорогими, шитыми золотом или серебром воротниками-ожерельями. Изредка виднелись в толпе и богатые шубы боярские, покрытые шелками и бархатами. А над толпой мелькали разнообразные шапки, косматые бараньи кучмы, наурузы, колпаки, железные шишаки и шеломы с разноцветными еловцами[103] на трубках. В стороне от станов паслись табуны лошадей; тут были преимущественно низкорослые, узкобрюхие, с тяжелой головой на короткой шее татарские астраханки, неказистые на вид, но быстроходные и выносливые; попадались принадлежавшие богачам персидские и арабские красавцы и статные белые, как снег, кони, которыми любили щеголять знатоки-лошадники того времени. Словом, картина ополченских станов была очень нарядна, разнообразна и живописна.

В пятницу на Святой новые ратники привлекли общее внимание. Численность их была невелика. Но впечатление произвел внешний вид их и как они пришли. Казалось, будто две струи — одна ярко-красная, другая черная — вливаются одна за другой в общий людской поток ополченцев: то пришли стрельцы в красных кафтанах и шапках с остроконечными тульями, вооруженные бердышами и саблями, а за ними следом — монастырские слуги от Троицы в черных одеждах, черных клобучках и скуфейках с тяжелыми мечами, а иные с пищалями. Этот отрад, посланный архимандритом Дионисием и келарем Авраамием Палицыным, вел двоюродный брат его, Андрей Федорович Палицын. Помощником отрядного головы был пятидесятник Аленин, который доставил благополучно Матвея Парменыча в лавру и теперь, с благословения архимандрита Дионисия, шел в бой смывать кровью позор прежней жизни. По званию боярского сана и ввиду ратной опытности ему была поручена команда в пятьдесят человек. Отряд этот стал у Тверских ворот под начало к князю Мосальскому.

Когда воины разместились в быстро раскинутых шатрах и палатках, Аленин отпросился у своего начальника Палицына сходить к рязанскому воеводе.

— Ступай, — отпустил его тот, — да скажи Прокопию Петровичу, скоро-де и сам я к нему с поклоном буду. Порядок только налажу здесь.

Аленин отправился разыскивать стан рязанского воеводы к Симонову монастырю, думая, что Ляпунов по-прежнему стоит там. Но по дороге он узнал, что воевода с утра продвинулся ближе к Москве — к Яузе и Коломенской башне Земляного города. Тогда он свернул в этом направлении, вскоре нашел стан Прокопия Петровича и посреди его издали увидел огромный шатер воеводы из пестрой персидской ткани, возле которого помещалась палатка меньших размеров, где расположилась походная его канцелярия. Шатер и палатка были наскоро обнесены легким частоколом. За оградой во дворе стоял караульный отрад, охранявший шатер, а перед ней, на земле, расположились несколько подсменных ополченцев; одни из них дремали, другие вели беседу, а один рязанец, молодой, русый малый, с добродушным веснушчатым лицом, тянул тихим звучным тенорком какую-то песню. При приближении Аленина он замолк и с любопытством посмотрел на него. Лежал певец ближе других к ограде и поэтому с вопросом, как увидеть воеводу, Аленин обратился к нему. Малый мотнул головой в сторону караульного десятника и затянул новую песню.

Пока десятник ходил с докладом к воеводе, Аленин прислушался к песне, начальные слова которой привлекли его внимание: он услыхал имя «вора» и вместе с ним ненавистное имя Марины.

Поизволил вор-собака женитися, —

несколько в нос, однообразно-уныло тянул малый, —

Не у князя он берет, не у боярина,Не у нас он берет, в Каменной Москве,Берет вор-собака в проклятой Литве,Проклятой Литве у Юрья, пана Стредомирского[104],Берет он Маринку, дочь Юрьеву.А свадьба была на вешний праздник.На великий праздник, Миколин день.Миколин день был в пятницу,А у Гришки свадьба в четверток была…

Десятник вышел из шатра и сообщил, что воевода совещается с князем Трубецким, и потому велел Аленину обождать. Получив ответ, Аленин продолжал слушать песню, всецело поглотившую его внимание.