Невеста из империи Зла - Эльвира Валерьевна Барякина

В ней уживались замашки потомственной аристократки и женщины из глубинки, которая привыкла тащить на себе весь груз житейских проблем.

Алекс пытался вообразить себе американку, которая утром изучает французскую поэзию, днем прет через весь город тяжеленные сумки с картошкой, вечером идет в оперу, а ночью вручную стирает простыни. Причем в холодной воде, ибо горячую отключили еще на прошлой неделе. В Америке такого просто не могло быть.

Марика вообще представляла собой немыслимое сочетание несочетаемого: отваги и беззащитности, хрупкости и тяжелой каждодневной работы, доверчивости и подозрительности. Даже язык ее был неоднозначен. Иногда в ее классически правильную речь вплетались жаргонизмы, а если ей было плохо или больно, то она запросто могла выдать фразу, достойную какого-нибудь бродяги.

Почему-то Марика казалась Алексу ребенком войны: только этим он мог объяснить себе все ее противоречия. Все хорошее досталось ей от «мира», от семьи, от умных книжек и добрых фильмов; все плохое было реакцией на «войну». Вероятно, точно такими же были юные барышни времен русской революции. Мирная жизнь кончилась, и их вышвырнули из блестящих гостиных в очередь за подтухшей селедкой. Только у Марики не было этого разделения на мирное и военное время: они переплелись в ее судьбе так, что уже невозможно было отделить одно от другого.

«Дитя холодной войны», — вновь и вновь повторял про себя Алекс.

И как же ему хотелось защитить Марику от этой напасти! Обнять, прижать к себе и тихо шептать, укачивая: «Не бойся, маленькая! Я с тобой!»

Лена упросила Марику, чтобы та пошла вместе с ней к гинекологу. Она всю ночь не спала: глаза были красные, руки и ноги — как налитые свинцом.

— Как ты? — спросила Марика, когда они встретились в метро.

— Боюсь… — тихо отозвалась Лена. — Слава богу, хоть ты деньги раздобыла!

— А Мишка как? Не подозревает?

— Вроде нет.

Ехать надо было на другой конец Москвы, в Черемушки. Лена всю дорогу молчала и тайно, через карманы пальто, трогала свой живот. «Я еду на казнь малышни…» — безостановочно крутилось у нее в голове.

Они поднялись на пятый этаж нового, только что отстроенного дома. Дверь у подпольного гинеколога была представительная — обитая деревянными реечками. Блестящие циферки номера, множество замков, на полу — связанный из лоскутков коврик.

Марика занесла руку, чтобы нажать на звонок.

— Не надо! — испуганно остановила ее Лена. — Давай постоим немного.

Они спустились на один пролет и подошли к окошку.

Чтобы скрыть подступившие слезы, Лена выглянула в окно. Внизу, у подъезда, был детский городок. Какая-то молодая мама качала сына на качелях. На нем была рыжая куртка в горошек и зеленая шапка, заколотая надо лбом яркой брошкой. Подлетая вверх, ребенок запрокидывал голову и громко верещал от счастья.

Лена резко отвернулась от окна.

— Пойдем!

Им открыла заспанная женщина с грустной прической.

— Вы к Сан Санычу? По записи? А это кто? — указала она на Марику.

— Это подруга… Можно она со мной? — проговорила, потупясь, Лена.

Женщина смерила Марику взглядом:

— Ладно, пусть подождет в комнате.

Они прошли в полутемную гостиную: цветы в горшках, старое пианино, обилие каких-то ненужных вещей. Над головой — пыльная люстра с хрустальными подвесками.

Женщина поманила Лену в дальнюю комнату:

— Иди, он тебя уже ждет.

— Ни пуха ни пера, — одними губами прошептала Марика.

Лена быстро-быстро перекрестилась:

— К черту.

Хозяйка квартиры ушла на кухню. Оставшись одна, Марика села на край красного дивана. В клетке на стене посвистывала канарейка, на улице шумели машины, а она все прислушивалась к звукам из-за двери, за которой скрылась Лена.

Воображение рисовало ей страшные тазы с кровью и частички детского тела, похожие на резиновые ручки-ножки сломанных кукол.

Из дальней комнаты донесся звук падения какого-то медицинского инструмента.

«Неужели режет?!» — в ужасе подумала Марика.

Ее родственница-акушерка однажды рассказала ей, как делается аборт:

— Берется ложка на длинной ручке. В середине у нее отверстие с острыми краями. И вот этой самой ложкой тебе выскабливают матку. Представляешь, как картошку чистят? Вот это то же самое, только внутри тебя.

Марика разве что в обморок не падала от подобных рассказов.

В квартире было все так же тихо. «Ленка наверняка сознание потеряла, — подумала Марика. — Или врач ей обезболивающий укол сделал? Ведь это же невозможно: по живому резать!»

Такие мысли лучше любых родительских наставлений отвращали от общения с мужчинами. Им-то что: встали, отряхнулись и дальше пошли. А женщинам — мучайся, подставляйся под нож кухонному гинекологу. Марика была готова поклясться, что ни за что на свете не допустит до себя никого. Даже по большой любви, даже Алекса.

Но ведь так тоже невозможно жить!

«Ох, Алекс, пообещай, что никогда не поставишь меня в такую ситуацию! Что защитишь и спасешь меня от этого!»

А что, если Лене какую-нибудь заразу занесут? А вдруг что-то пойдет не так? Какое-нибудь кровотечение или прободение матки?

«Бог! Если Ты есть, пожалуйста, сделай так, чтобы у Лены все было хорошо! — страстно молилась Марика. — Что Тебе стоит? Ну не виновата она в том, что случилось! Ну ей в голову не могло прийти, что так все обернется! Будь же милосерден!»

Дверь скрипнула. Марика вскочила.

— Что?!

Лена стояла на пороге — бледная как простыня.

— Врач сказал, что аборт делать поздно.

— Извините, но это уже детоубийство будет! — прокричал из комнаты хриплый мужской голос. — Вы бы ко мне еще на девятом месяце пришли!

Марика обняла рыдающую Лену.

— Он не хочет брать деньги! — всхлипывала она.

Чуть ли не силком Марика вывела ее в прихожую.

— Пойдем… Все как-нибудь образуется…

— Я отравлюсь… Я газ включу…

— Только попробуй!

— Скажите ей, чтоб пошла в женскую консультацию по месту жительства! — прокричал врач. — Пусть ее там наблюдают! Ей рожать скоро!

В очередном своем донесении Миша сообщил, что у Уилльямса с Седых завязался роман и они без разрешения покинули Москву и уехали в Выборг. Вопреки его ожиданиям эта информация ничуть не взволновала Петра Ивановича. Напротив, он даже обрадовался.

— Как раз с помощью подобного компромата мы и можем влиять на людей! — сказал он, любовно подшивая Мишин рапорт в серую папку. — Потребуется нам что-нибудь от твоих друзей, а у нас как раз бумажечка приготовлена: тогда-то и тогда-то Уилльямс