Загадка Отца Сонье - Вадим Сухачевский

— Постойте, Дидье. Пока священник не приехал, Я кое о чем хотел бы тут с вами переговорить. Прошу вас, пойдемте-ка со мной.

Я последовал за ним.

Когда мы с ним подходили к дому, мужчины, принесшие гроб, спускались с крыльца.

— Преподобный отец, — решился спросить один из них, — часом не протухло у вас в доме чего? Так и тянет на всю деревню.

— Нет, это не тухлятина, — сказал другой. — Просто запах какой-то…

Кажется, отец Беренжер их не слышал, настолько был погружен в какие-то свои мысли, совершенно от всего этого далекие.

— Что?.. — отрешенно спросил он. — Ах да, спасибо вам, дети мои, — и с этими словами он протянул им целых двадцать франков.

Те, однако, не отставали с расспросами:

— И собаки выли с утра. Не знаете, с чего бы это, преподобный отец?

— Собаки… — так же отрешенно отозвался отец Беренжер. — Да, да, собаки…

— А гроб-то для кого? Кто покойник?

Нет, никак им не удавалось отвлечь его от каких-то далеких отсюда мыслей.

— Да, да, гроб… — рассеянно проговорил он. — Еще раз спасибо, что принесли…

С этими словами, так ничего им и не объяснив, он пропустил меня в дом и, войдя следом, поскорей, чтобы не слушать больше их вопросов, затворил за собой дверь.

— Пойдем в гостиную, наверх, — сказал он мне. — А то по первому этажу бродит Мари, она, ты видел, нынче немного не в себе, я не хочу, чтобы она нам помешала.

"Ну а кто вообще тут в себе?" – думал я, поднимаясь вслед за ним по лестнице. Даже по отношению к собственной персоне я, признаться, на сей счет уже изрядно сомневался.

Мой последний разговор с преподобным.

Бедный кюре Франциск!

Мы вошли в ту саму гостиную, где много лет назад, еще не побултыхавшись в бочке с дерьмом, я услышал от него про корабль под названием "Голубка".

— Диди… Давай-ка по старой памяти я так нынче буду тебя называть, — сказал он. — Так оно для меня привычнее. Тем более, что у истоков некогда стоял мальчуган Диди, а не господин Дидье Риве.

— Да, конечно… Как вам будет угодно… — ответил я так же рассеянно, как он сам отвечал мужчинам во дворе.

В эту минуту я даже почти не ощущал смрада, особенно сильно сгустившегося тут, в гостиной. И смотрел я вовсе не на отца Беренжера, а на этот самый гроб, тут как раз и стоявший на четырех стульях, на этот странный гроб, не обретший своего хозяина. Хотя мы были с преподобным наедине, меня ни на миг не покидало ощущение, что некто третий, кто должен был в нем лежать (а ведь кто-то же должен был!), также незримо присутствует здесь.

Я отвел взгляд в сторону – и там, клянусь, тоже было на что посмотреть. Там стояло огромное кресло, каких я никогда не видывал. Не кресло даже, а скорее трон. Сделан он был из красного дерева, с высоченной спинищей, на которой были вырезаны все те же странные письмена. Рядом с троном возвышался жезл, тоже испещренный письменами, обвитый лентами из золота с изумрудом на верхушке рукояти.

— А, вот ты чем любуешься? — перехватил мой взгляд отец Беренжер. — Это не что иное, как трон самого царя Давида. Не сам, конечно – тот исчез еще до разрушения Иерусалимского храма – а его точная копия, воспроизведенная прекрасными мастерами по рисункам, что были на свитках, которые мы с тобою нашли. А рядом столь же точно выполненная копия скипетра того же царя Давида, приходившегося мне, как ты знаешь, далеким предком. Помнишь, как речено в Писании: "И дана мне трость, подобная жезлу, и сказано: встань и измерь храм Божий и жертвенник, и поклоняющихся в нем…" Ах, мой славный предок! Видел бы он меня, восседающего на его троне в этой деревенской глуши, куда меня занесло!

— Принц, унесенный ветром… — пробормотал я себе под нос, вспомнив давнишний сон своего друга Пьера.

Отец Беренжер, однако, при всей его, казалось, отрешенности, меня услышал.

— Ветром?.. Да, ветром… — задумчиво сказал он. — Возможно… Только ветры своенравны, и никому не ведомо, в какую сторону они тебя занесут. Быть может, не туда, где беднягу принца ждет воцарение? Допустим, ожидало его Царствие Небесное, а он возжелал царствия земного. Как, по-твоему, такого принца называть?.. — И сам же себе ответил: — В этом случае имя ему – легион…

— То есть… — попытался уточнить я и тут же осекся, боясь лишний раз помянуть имя нечистого.

— Да, Диди, — кивнул кюре, — ты думаешь в верном направлении. Кстати, поведаю тебе, откуда взялось в писании это слово – "легион". Легионом называлось большое, вроде нашей пехотной бригады, подразделение римской армии, а поскольку евреи отождествляли язычников-римлян с тем самым, о ком ты со страхом только что подумал, и так же, как ты сейчас, не желали его лишний раз поминать, то отсюда и легион ему имя… Отсюда же, к слову сказать, и его цифровое обозначение – 666. Тут, уверяю тебя, нет никакой каббалистики, скорее некоторое недоразумение. Иудея была столь мала, что полновесного легиона, по крайней мере до третьей Иудейской войны, в глаза не видывала. Максимум, что могли там, в Иудее, увидеть и пересчитать – это римский полк, то есть когорту. А в ней было, как известно, шестьсот солдат; прибавь сюда шестьдесят командиров манипулов, то есть десятников, и шестерых центурионов – как раз те самые шестьсот шестьдесят шесть и получатся, если правильно сложить. Так что…

— Но вы же… — прервал я его, — вы же не творили зла!

— Вопрос, пожалуй, дóлжно ставить иначе, — ответил отец Беренжер. — Творил ли я добро – то, которое кровь, текущая в моих жилах, кровь Грааля обязывала творить?.. Нет, я жил жизнью какого-то царька выдуманной мною Септимании и благоденствовал с своем царствии земном. А знаки были, о да, те самые знаки из Апокалипсиса. Да какие! Дракон, спустившийся на землю с Небес!

Мне показалось, что он бредит.

— Какой еще дракон? — с робостью спросил я.

Вместо ответа преподобный открыл книгу Святого Писания и прочел:

— "Дракон сей стал перед женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца." – И, отложив Писание, спросил: — Ну, много ли у меня наследников, Диди? Всех их во младенчестве пожрал дракон. Господь лишил меня наследников, Диди, — это явный знак. А я себе безмятежно царил в своей Септимании. И даже когда буду мертвый смердеть на всю округу…

"Ах, да вы и сейчас смердите, отец Беренжер! — подумал я. — И если бы вы знали как!"

— …даже тогда, — продолжал он, — я буду восседать на этом троне. Таково мое пожелание. И, заполняя смрадом округу, буду напоминать своим тленом о том, имя кому было легион. О том, кто возомнил себя едва ли не Богом, а сам палец о палец не ударил, чтобы уберечь от гибели этот несчастный мир, уже катящийся в тартарары…

И голос его, и слова были столь страшны, что я ожидал – вот-вот грянет гром Господень.

А в следующую минуту и действительно грянуло. Только то был не гром. И уж тем более не Господень, это точно. То была всего лишь пьяная Мари Денарнан. Просто за словами отца Беренжера я не услышал, как она, пошатываясь, вошла в гостиную. Услышал только после того, как она спьяну зацепила небольшой, должно быть очень дорогой столик с перламутровым покрытием, на котором стояла тоже, видимо, недешевая фарфоровая ваза, и он, с грохотом упав, вместе с вазой рассыпался на куски.

— Понаставил тут!.. — сказала она и вдобавок пнула ногой отвалившуюся ножку столика. — Сидишь – а там тебя кюре дожидается.

— Отец Франциск?

— Я почем знаю? Все вы тут отцы бездетные!.. — Она пьяно прохихикала. — Так чего, звать в дом или пускай гиену в зверинце исповедует?

— Оставайся тут, — сказал ей отец Беренжер, — а то ты в таком виде…

— В каком еще "виде"!? — возмутилась Мари. — Платье за двести франков! И румяна из Марселя! — Нарумянена она в самом деле была так, что и лица не разглядеть. — Чем тебе, спрашивается, мой вид не угодил!?

Преподобный только бессильно махнул рукой и крикнул в открытое окно:

— Приветствую вас, отец Франциск! Натали, проводи отца Франциска в кабинет на первом этаже, я через несколько минут спущусь! — Затем обратился ко мне: — Еще сказать хочу тебе, Диди. Ты скоро увидишь много странного, так вот, не удивляйся сверх меры ничему.

А то я мало странного уже успел повидать!

— И еще у меня к тебе просьба, — продолжал он. — Здесь текст телеграммы, — он протянул мне сложенный листок бумаги. — Попроси кого-нибудь, чтобы съездил на почту и отправил по назначению. Прощай, Диди! Не знаю, свидимся еще когда-нибудь на этом свете.

Спускаясь с крыльца, я повстречал кюре, от царящего повсюду смердения прикрывавшего нос платком – надо понимать, того самого отца Франциска из Каркассона, приехавшего за исповедью. Натали вела его в дом. Он был совсем молод, этот отец Франциск, не старше тридцати, розовощек, из-под шапочки виднелись черные, не тронутые сединой волосы. И несмотря на адскую вонь вокруг, был он до того улыбчив, что и на кюре не походил. Даже осеняя меня крестным знамением, когда я приложился губами к его руке, продолжал улыбаться открытой детской улыбкой.