Побочный эффект - Рэймонд Хоуки

— Что это? — спросил президент, шагнув к письменному столу за очками.

— Список бывших пациентов Снэйта. Его только что передали по фототелеграфу из Майами.

Президент начал просматривать список.

— Черт побери! — захихикал он. — Интересно, что скажет председатель Национального комитета республиканской партии, когда узнает об этом.

— Читайте, читайте…

Президент с неподдельным интересом стал просматривать вторую страничку. Дойдя до половины, он поднял глаза.

— А кто этот человек, однофамилец моего брата?

— Господин президент, это и есть ваш брат. — Форрестол извлек из кармана свернутый в рулон фотоснимок и передал президенту. — Нам в руки попали видеопленки операций, проведенных Снэйтом. Он утверждает, будто снимал их на видеопленку для разработки методики трансплантаций, на самом же деле он просто хотел обезопасить себя. Я попросил наших людей в Майами прокрутить видеопленку, где снята операция, сделанная вашему брату, затем переснять и увеличить некоторые кадры и переслать их мне по фототелеграфу. Боюсь, что никаких сомнений в отношении того, кто был этот пациент, ни у кого не возникнет…

Несмотря на грим, нанесенный на лицо президента для выступления по телевизору, видно было, как он побелел.

— Но как же так? Когда он успел сделать эту операцию?

— Года два назад. Мы проверили по газетным сообщениям — газеты писали тогда, что ваш брат лег в больницу для «незначительной» хирургической операции.

— Правильно. Ему вырезали грыжу…

Форрестол покачал головой.

— Ему пересадили почку. Хотя вполне возможно, он и не знал, что донор был умерщвлен Снэйтом. Возможно, ваш брат просто считал, что покупает себе место под солнцем. Но если сейчас этот факт станет достоянием гласности, это погубит и его, и вас.

Президент обогнул письменный стол и подошел к окну. С минуту он стоял молча, уставившись на памятник Вашингтону сквозь зеленоватое пуленепроницаемое стекло. На улице быстро темнело, шел дождь. Не оборачиваясь, президент спросил:

— Если мы даже договоримся со Снэйтом, то как избежать гласности? Ведь уже слишком много людей знают о его операциях, верно?

— Не так уж много, если посчитать. Те, кто знакомился с вещественными доказательствами его дела, сами захотят, чтобы все было шито-крыто. Так что это не проблема. А если Снэйт будет осужден — неважно за что, — то и ФБР успокоится.

— Но ведь есть еще десантники! Как быть с ними?

— Только Экланд да еще три-четыре человека своими глазами видели все его художества, — ответил Форрестол. — Заставить их замолчать ничего не стоит.

Президент обернулся и посмотрел на него долгим взглядом.

— Я правильно понял, что́ вы имеете в виду?

— Очень жаль, господин президент, но мы не можем заниматься сантиментами в такой момент. Слишком многое поставлено на карту.

— Ну а как быть с Фицпатриком и Теннант? Ведь они, Хэнк, даже не американские граждане! Уж не думаете ли вы, что и их тоже надо заставить замолчать?

— С Фицпатриком все просто. Он уже мертв.

У президента отвисла челюсть.

— Не может быть!

— Формально мертв. Его объявили погибшим после того, как была обнаружена яхта. В память о нем даже отслужили молебен в какой-то церкви на Флит-стрит.

— Хэнк, но он наверняка уже куда-нибудь позвонил — каким-нибудь родственникам или в свою газету и сообщил, что жив и здоров.

Форрестол покачал головой.

— Всем лицам, связанным с этой операцией, запрещены какие-либо контакты с внешним миром до тех пор, пока в семь пятнадцать не закончится ваше выступление по телевидению. Мы решили предупредить таким образом утечку информации.

— Ну хорошо. Но ведь остается девушка. А как быть с ней?

— Мы можем попросить Тедди Кеннеди отвезти ее домой, — ответил Форрестол с легкой ухмылкой.

В глазах президента сверкнули огоньки гнева.

— Хэнк, подумайте, что вы говорите!

— Извините… — Форрестол продолжил свою мысль. — Может, вы сочтете, что я захожу слишком далеко, но что, если отдать ее Манчини?

— Отдать Манчини? Что за чушь вы несете?

— Понимаете, мы должны найти какой-то способ заставить этого сукина сына держать язык за зубами. Из-за этой истории со Снэйтом Манчини лишился двух миллионов, а пересадку ему так и не сделали. Если он узнает, что Снэйт отделался легким испугом, он подпрыгнет до потолка и тогда нам несдобровать!

— А почему бы и его не заставить замолчать?

Форрестол не уловил иронии в словах президента.

— Здесь все не так-то просто. Посудите сами: мы знаем, что сердце Клэр Теннант было специально подобрано для Манчини. Поэтому в обмен на обещание молчать мы отдадим ему сердце девушки — на блюдечке с голубой каемочкой и с пожеланием быстрейшего выздоровления. Мы даже, черт побери, можем все упростить, если дадим сообщение в печати, что на обратном пути с острова она разбила голову.

— Но, может быть, Снэйт вырастит ему новое сердце? Почему обязательно нужно сердце этой девушки?

— Ну, во-первых, Снэйт будет за решеткой. А во-вторых, если мы решили закрыть все щели, чтобы ничего не просочилось наружу насчет пересадок по желанию пациентов, то исключений не должно быть ни для кого.

— Минуточку… — сказал президент, приложив кончики пальцев к седеющим вискам. — Нет, я далек, бесконечно далек от мысли, что мы должны поступить так, как вы советуете, но если обстоятельства вынуждают нас прибегнуть к таким мерам, то почему бы не убрать Снэйта? Ведь если, черт побери, не будет Снэйта, то некого будет судить и все наши неприятности кончатся.

Форрестол покачал головой.

— Этот номер не пройдет. Разделаться со Снэйтом таким способом нам не удастся.

— Почему?

— По той же причине, по которой мы в середине семидесятых годов не смогли избавиться от Филипа Эйджи и Виктора Марчетти, когда они начали поливать грязью ЦРУ. Убери мы их тогда, мы бы слишком наследили. Вы представляете себе, какой поднимется шум, если Снэйт погибнет в то время, как он находится в руках полиции?

— А что начнется, если станет известно, что около дюжины наших главных свидетелей погибли?

— После убийства президента Кеннеди погибло в три раза больше свидетелей, но я что-то не припомню, чтобы это заставило правительство уйти в отставку!

Президент опустился в кресло перед письменным столом и закрыл лицо руками.

— Конечно, если сделать то, что я предлагаю, текст вашего выступления нужно еще раз тщательно отредактировать, — продолжал Форрестол, листая странички. — Но я думаю, что это нетрудно сделать, если вычеркнуть абзац, начинающийся словами «Выдающийся государственный деятель Бенджамин Дизраэли однажды сказал, что справедливость — это правда в действии» и так далее… до слов «вот почему министр юстиции Форрестол, действуя по согласованию со мной, сделал все необходимое, чтобы эти преступления не остались безнаказанными…» Смысл остается, но мы не расшифровываем, что это за преступления. — Форрестол бросил листки на письменный стол.

— Правда, теперь вам придется читать текст с листа, а не с телеподсказчика. И пожалуйста, не спешите, иначе вы закончите выступление раньше запланированного времени. В остальном проблем никаких не будет.

— Хорошо. Правда, прежний текст моей речи уже направлен в наши посольства, но, наверное, еще не поздно его отозвать. Мы сообщим, что после ознакомления с вещественными доказательствами мы были вынуждены сократить список обвинений, предъявленных Снэйту, чтобы сохранить ему жизнь. — Президент поднял голову. Казалось, за несколько минут он постарел на десять лет. — А сообщение для прессы? Как быть с ним?

— Я дал команду приостановить его, прежде чем отправиться сюда. — Форрестол взглянул на часы. — Ваше выступление начнется через шесть минут. Итак, что вы решили?

Президент с неохотой протянул руку к тексту выступления.

— Отметьте сокращения.

Форрестол облегченно вздохнул.

— Я знаю, господин президент, вам нелегко было принять такое решение. Но, поверьте мне, мы тщательно проанализировали ситуацию и пришли к единодушному мнению, что ее следует изменить и это единственный для нас путь.

— Погодите! — с возмущением остановил его президент. — Хорошенько зарубите себе на носу: я это делаю лишь для того, чтобы выиграть время время, которое необходимо нам, дабы выйти из создавшейся ситуации и предупредить смерть невинных людей.

На пульте селектора замигал огонек, и президент схватил трубку.

— Я слушаю.

Некоторое время он слушал молча, уставившись ничего не видящими, воспаленными глазами на министра юстиции, затем сказал:

— Скажите, что я сейчас приду. Да, и передайте, чтобы они убрали фотографию этой парочки, — добавил он. — Мне она не понадобится!