Круг общения - Виктор Агамов-Тупицын

Утопия à la russe – это стремление создать что-то из ничего, включая самоубийство на пустом месте («русская рулетка»). Попытки критического осмысления современного искусства и его обустройства в истории – утопическая повинность. Особенно в России, где дефицит просвещенных мнений и экспертных оценок приводит к кластеризации консенсуса. «Своя среда лучше чужого четверга», – считал поэт Анри Волохонский. Среда в данном случае не день недели, а «круг общения» – the milieu, fraternity circle, reference group, cluster. В ареале гуманитарной культуры прямая сумма этих понятий автоматически превращается в институт лоббирования. Лоббирование интересов «круга» распространяется на его представителей, однако – в условиях взаимопроникновения «кругов» и с учетом возникновения новых форм коннективности – это связано не только с желанием заручиться поддержкой автохтонного кластера, но и с возможностью сделать гетеротопию своим страховым агентом. Под гетеротопией (в данном случае) подразумевается пространство множественного сочленения прерогатив и запросов, требующих переопределения ряда понятий. Пример – «круговая порука», которая в случае гетеротопии становится множественным феноменом.

В советские времена альтернативные кластерные зоны, существовавшие в режиме гетеротопии, отличались высоким уровнем внутренней коннективности и почти полным отсутствием толерантности по отношению к внешнему миру – к мейнстриму. В постсоветский период, когда сопереживание разрывов и отклонений утратило ритуальный характер, гетеротопия стала «общим местом». Если задаться вопросом «кто победил?», то это, конечно же, мейнстрим, обладавший разветвленной системой связей и оказавшийся более социально-мобильным, чем андеграунд. Возвращаясь к альтернативным кластерам, уточню, что речь идет о «кругах общения», ставших фабрикой современной культуры, т. к. в эти «круги» на протяжении тридцати пяти лет входили лучшие российские поэты, писатели и художники. Многие из них обрели относительную известность, однако советский мейнстрим (тот самый, что в начале 1990-х годов плавно перетек в постсоветский) до сих пор отдает предпочтение «своим»184. Теперь, когда кластерное сознание ветшает и становится раритетом, мейнстрим тоже теряет под собой почву, поскольку облитерация контрпространств и нехватка разрывов придают ему чисто церемониальный характер. Мнение о том, что современный мейнстрим – это гетеротопия, абсурд. Хотя бы потому, что общность и множественность – не одно и то же. Единственное, что их объединяет, – это идентичность дамы из «красного района», т. е. нечто нерушимое и одновременно ни к чему не обязывающее: нелицензионная гетеротопия, которая стала универсальной.

7. Нарциссизм и контроль

Интеллектуалы – control freaks185, и в этом смысле напоминают крыс и ворон. Их бесит, когда они теряют контроль над своими «зонами безопасности». Автору этих строк не раз приходилось бороться с неподконтрольным звуком (исходящим от соседей) посредством звука, т. е. классической музыки, которую надо было включать перед сном, а также днем, чтобы спокойно работать. Однажды, проснувшись посреди ночи и обнаружив, что что-то звучит, я начал злиться, пока не сообразил, что это «моя!» музыка. Сразу же наступило облегчение, и я радостно заснул, успокоив не себя, а свой территориальный инстинкт. Стремление к контролю распространяется на все сферы межличностных отношений.

Мания контроля сопряжена с нарциссизмом, с желанием индивида обратить на себя внимание каждого, кто способен разделить с ним его восхищение самим собой. В греческой трагедии восхищение озвучивается хором сатиров, и как только восхищенный другой становится множественным феноменом, власть захватывает означающее под названием «я». Множественность воспринимает этот захват как должное, получая взамен право на формирование лицензионной идентичности – национальной, расовой, религиозной, кастовой, гендерной, профессиональной, любительской, традиционалистской или трансгрессивной. Что, собственно, и есть «институт тотальных поставок» – независимо от того, как он себя позиционирует.

Олигарх Березовский отдавал предпочтение молодым женщинам в возрасте от 18 до 20 лет. Каждая из них была гораздо взрослее набоковской Лолиты, а Березовский старше Гумберта. Отелло годился в отцы Дездемоне, а Мазепа – дочери Кочубея. Все они – des noms du père, суррогаты фаллоса в терминологии Лакана. Не так давно приятель, которому за 60, попросил проанализировать его интерес к юным особам. Первое, что пришло в голову, – это синдром Фауста, тем более что Фауст и Мефистофель – сообщающиеся сосуды (сообщающиеся в рамках психической структуры личности). Есть мнение, что демонический искуситель вытеснен в подсознание, «структурированное как язык [этого] другого». Скульптурный образ охотника возле павильона охотничьего хозяйства на ВДНХ – образ Фауста. Дичь, которую он держит в руке, дар Мефистофеля в обмен на «понятно что». Моему приятелю, как и Фаусту, казалось, что ум и талант (плюс послужной список) суть обменный фонд, конвертируемый в успех у женщин. Особенно в поздний период жизни, когда для реализации символических ценностей на телесном уровне необходимо более бескомпромиссное вхождение в роль Фауста со всеми вытекающими отсюда последствиями186. Что я ему и посоветовал.

Быть может, это совет Мефистофеля? Если да, то я тоже нуждаюсь в терапии. Так или иначе, психоаналитик не должен давать советы, иначе он станет частью интриги, о которой писал Гете. Вопрос, почему красотки (едва достигшие совершеннолетия) так падки на символическое и почему они путают удовольствие от сублимации с удовольствием от «молодежного» секса или от какой-нибудь заурядной объектификации желания? Ответ подсказан орнитологией: курицы предпочитают петуха с избыточной плотностью гребешка, т. к. это означает повышенное содержание тестостеронов. В случае титулованных старцев непрерывное упоминание своих заслуг и педалирование собственной важности создает ощущение массивного гребешка. Символические тестостероны вводят в заблуждение либидо. Объект желания и нехватка реального оборачиваются подменой и того и другого.

Не последнюю роль здесь играет автоэротизм и, в частности, любовь к себе-в-другом, который становится объектом желания. Такие объекты воспринимаются как частичные, неполные, «недосотворенные». Дефицит полноты – повод для соучастия, чаще всего эротического. Вот почему, попадая в молодежный контекст, зрелость выдает себя за компенсационный ресурс, «необходимый» для преодоления парциальности. Либидо не нуждается в алиби – учитывая, что в случае старческих домогательств в адрес объекта желания, чей возраст не превышает 20 лет, геронтологическое «я» субъекта перевоплощается в ювенальное. Образ себя-в-другом на порядок «моложе» себя-в-себе, поэтому стареющий фавн (он же нарцисс) чувствует себя более чем комфортно в кругу юных существ, всегда уже им конституированных. Нарциссизм и когнитивный диссонанс суть вещи совместные.