Дом - Беккер Эмма

Почему я промолчала? Да потому что поток его речи не останавливался! Он вновь унесся на планету Клаус, битком набитую дымящимися теориями и семантическими пропастями. Он глаголил, что теперь я мать и он чувствует меньшую угрозу. Мне хотелось сказать ему: послушай, Клаус, я будто снова становлюсь матерью от созидательной силы твоих речей. Нам лучше больше не видеться друг с другом.

И будто этого было мало, чтобы вконец испортить мне смену, он решил добавить, что проститутки теряют немало клиентов, становясь матерями. Что, во-первых, неправда, а во-вторых, да пошел ты, старик. Да, так как ничто не сравнится с тем, как действуют на мужчин очень юные девушки. И, так как я знала, что он в чем-то прав, мне захотелось вырубить его ударами кулаков, но на часах я увидела, что, болтая глупости, он потратил почти все свое время. Остались лишь пять минут на душ. Я позлорадствовала и, начиная натягивать свои трусики, заметила, что, согласна, мужчины любят совсем молоденьких, но, по моему мнению, тем, кто предпочитает их, ужасно не хватает уверенности в себе. До смешного легко произвести впечатление на молоденьких с дешевыми расценками, не нужно даже быть способным на что бы то ни было. У мужчин, зацикленных на молодых, либо маленькие пенисы, либо они мало что могут в постели. А может, и то и другое. Вот что я думаю. А настоящим женщинам только не доставало идиотов, которым во что бы тони стало подавай нетронутые тела да сиськи, смотрящие в потолок. Разумеется, загнанный в ловушку Клаус, у которого на все найдется ответ, нетвердым голосом завел хлипкий монолог, объясняя мне, что он, конечно же, не такой. Нет, как ты могла такое подумать. Однако, заметив, что я одеваюсь, вид у него стал разочарованным, будто он забыл, где находился и сколько у него было времени, и вдруг очнулся. Когда-то давно я бы перебила его и сделала бы свою работу ради чистой совести, но, по факту, его проблема, если он болтлив. Он спросил у меня, может ли оплатить еще час. Словно двери ада разверзлись у меня под ногами. Я посмотрела на него, на его уставшие, как и он сам, кальсоны, на его бороду, как у доктора Диафуаруса. Этот бедняга старик воображает, что его сперма нарасхват у женщин, которые просто пытаются работать и оставаться вежливыми. Я ответила ему: «Извини, я занята до следующей недели».

Лорна прикуривает новую сигаретку от конца предыдущей, выдыхает первую затяжку и яростно фыркает:

— Видишь ли, этому дядьке семьдесят три, его жена сильно больна и слышать не хочет о сексе вот уже десять лет. Нет нужды долго гадать, почему он ходит по проституткам. Ему, должно быть, кажется, что он медленно угасает. Мне стало больно за него на секунду. А потом я сказала себе: блин, моя жизнь тоже не всегда легка, мне нужно растить ребенка и у меня куча проблем, помимо денег. И я действительно не нуждаюсь в психиатре, приходящем без спроса и говорящем мне, что я постарела, все мои клиенты убегут к молоденьким и я ищу замену отцу или символического осеменителя. Мне не нужно, чтобы меня расстраивали, когда сотня, тысяча других мужчин будут счастливы заплатить мне за мою работу.

В этот момент мимо нас пролетает Гита. Она куда-то спешит по работе. Лорна останавливает ее мимоходом:

— Гита! Что если я скажу тебе «Клаус»?

Та едва останавливается, хмурит свой красивый носик, будто ей в нос ударил запах канализации:

— Ты хочешь, чтобы у меня испортилось настроение?

— Вот видишь, — продолжает Лорна, — когда такое? банальное имя, как Клаус, немедленно напоминает тебе об определенном клиенте, это плохой знак. Короче, я так много хотела ему сказать, такого, что поставило бы его на место по щелчку пальцев. Его я не виню. Их целая армия таких, кому хочется ответить что-то гениальное после их ухода. Что по-настоящему убивает меня в этой профессии — так это возможность, данная тебе как женщине, одним махом раздавить мужскую гордость, что как на дрожжах растет от всего, пусть и не обоснована ничем. Только ты не пользуешься ею. Некоторым это удается, но не мне. Мне неохота проводить час, даже полчаса, даже десять минут подле мужчины, которому я только что сказала, что нет, его пенис не такой большой, как ему кажется; что, хоть он и смазливенький, ему все же приходится платить женщинам, так что давай поспокойнее со своим характером… Уходя, все эти мужики убеждены, что довели девушку до оргазма. Или те, кто забирает презерватив с собой в ванную комнату, потому что услышали (интересно от кого?), что некоторые проститутки вводят себе шприцем сперму клиента, собираясь его шантажировать. Представляешь, сколько всего им можно ответить? Все эти реплики собираются, с течением времени они, словно киста, биение которой я слышу внутри себя, — вот здесь, в моем животе. И я никогда не смогу написать об этом книгу. У меня вовсе нет таланта, и это будет выглядеть так, будто написано в отместку, но, блин, из этого надо бы состряпать книгу. Над такой книжицей я бы посмеялась.

Над ней все шлюхи посмеялись бы. И все остальные женщины, потому как бордель, в сущности, это увеличительное стекло, в котором все мужские недостатки, все их пороки, что мы терпим изо дня в день, становятся как раскаты грома.

В самом начале я понимала Лорну хуже, чем остальных, потому что она постоянно спорила с другими немками на берлинском диалекте. Собеседницы Лорны не больше, чем она, старались быть понятыми. И нельзя сказать, что Лорна засовестилась и решила лучше артикулировать, видя, что глаза мои бегают, будто я смотрю теннисный матч между ней и Биргит, но я привыкла. Сталкиваясь постоянно с этим жующим большую часть слов и выдумывающим все остальные акцентом, я стала воспринимать голос и интонации Лорны как знакомую музыку. И однажды я с восторгом осознала, что понимаю. Я стала понимать ее, и, более того, я уже хорошо знала ее и могла попросить повторить выражения, смысл которых ускользал от меня. Однажды утром я сама не поняла, как ответила Allet Juht, то есть «пойдет», одному из клиентов, спросившему у меня «как дела?» тоном Лорны, когда она приходит утром. Как дела, чувиха?

Немецкий, на котором я говорю, — это странная лексическая смесь берлинского жаргона и плохо склоняемых мною умных слов. Это единственное достижение, которым я смогла похвастаться перед моей опешившей от удивления семьей. Смешно, да, что я нахваталась такой лексики в борделе, общаясь с немцами из разных уголков страны? В особенности — общаясь с Лорной, Биргит, которые неосознанно дали расшифровать себя, как одна из тех великих книг, что дочитываешь до конца только в университете после семестра в компании строгого учителя. Они — мой монолог Молли Блум. И да, попав туда раз в жизни, преодолев все препятствия, вознаграждение, получаемое так редко, радует вас до глубины души.

Summertime, Janis Joplin

Тем утром посреди списка клиентов на день я увидела записку, прикрепленную к расписанию степлером: «Светлана бросила работу». Она не уехала на каникулы, речь идет не о перерыве — нет, она бросила работу. Думаю, что нормальный работодатель написал бы: «Она уволилась». «Бросить» — это не обычное слово. Сразу же, по инерции, хочется дополнить: она бросила глупости. Хотя нет, нет нужды в каких-либо уточнениях: она просто бросила. Она больше не из таких. Она больше не проститутка. Я, конечно же, интерпретирую по-своему, но в выборе глагола чувствуется негласная договоренность между Домом и Светланой: не звонить ей больше, даже если дело идет о разовом эскорте, не напоминать о Доме раз в два месяца: обычно это делают для девушек, начинающих по неизвестным причинам появляться реже, им дают понять, что двери для них всегда будут открыты. Ее фото исчезли с сайта. А со шкафчика пропала этикетка: теперь внутри пусто, как в комнате, из которой выехали, и только шпилька для волос завалялась.

Исчезла проститутка — естественно, остальных это наводит на размышления. Биргит как-то сказала — это, должно быть, была первая шутка на немецком, которую я поняла, — что каждый раз, когда женится мужчина, на свет появляется проститутка. Я напрасно ищу аналогичную шутку, способную объяснить их пропажу.