Дом - Беккер Эмма

— Короче, знала я, что мне не стоило приходить. Бывают такие дни, когда чувствуешь какие-то плохие вибрации. Но я уже две недели не работала, и у меня вот такенная стопка неоплаченных счетов. За все утро у меня не было ни единого клиента. Я уже начинала думать, что могла с тем же успехом остаться дома, но тут приходит Соня и говорит мне, что меня зарезервировал какой-то Клаус. Мы, по всей видимости, уже знакомы, но она так говорит это мне, будто я в состоянии помнить сотни Клаусов, Гансов и Питеров, с которыми познакомилась здесь… Короче, приходит этот Клаус, бородатый старик, и сию секунду память возвращается ко мне. Я шепчу про себя: «О нет, блин, только неон…»

Только вот это был мой единственный за все утро клиент, и мне пришлось взять его. Я смутно помнила, что он был занудой, но была уверена, что быстренько смогу отправить его туда, откуда пришел. Уже в мужском зале он начал капать мне на мозги: говорить, как здорово, что мы снова увиделись, что он думал о том, куда же я пропала, бла-бла-бла… Вот я и сказала ему, что родила ребенка. Эти сведения выскочили из меня, а я даже не успела подумать, что говорю. И он сразу ухватился за это с глазами, округлившимися от информационной находки: «Я понял это, как только увидел тебя!»

Я и без того чувствовала себя огромной, но он продолжил: «Я почувствовал, что передо мной другая женщина, настоящая женщина. Больше не ребенок».

Спасибо, тупица. После все становилось только хуже. Он психиатр. Ну, во всяком случае, по его словам. Может, он врет, но у него настолько не все дома, что я склонна верить ему. Приходя к нам, он говорит сам с собой: наверное, развеивается от своих консультаций. Я лежала там, в Тропической, и смотрела на тело этого старика, лежащего рядом со мной. Он был не так уж плох собой на деле: чуть пожирнел с последнего раза. В мыслях я проматывала тот раз, когда он записался ко мне впервые. Это было поздно вечером, ближе к концу смены, и я уже от всего устала, но, когда ты начинаешь работать, твои запасы терпения просто потрясают. Меня восхитило то, что он психиатр. Скажем, восхищало до тех пор, пока он не стал говорить тем педантичным тоном, каким они все обзаводятся в их профессии. Ему приспичило угадать, кто я, почему занимаюсь проституцией, откуда. И я подыгрывала ему, рассказывала подробности, чтобы посмотреть, какое фрейдовское говно он вытащит из своей черепушки и сопоставит с моими детскими воспоминаниями. Говоря по правде, меня ошеломила его бесстыжесть. Он не боялся ни показаться смешным, ни риска, что я резко оборву его, сказав «Это совсем не то, абсолютно не в точку». Я не сделала этого, во-первых, потому что, даже несмотря на мой энтузиазм новенькой, у меня не было никакого желания давать ему повод снова пускаться в рассуждения. И, во-вторых, потому что, это было немного сродни гороскопу: многое из того, что он говорил, звучало правдоподобно. Если ты отправляешься в бордель с целью поговорить со шлюхой о ее отце и об отношениях с мужчинами, о том, как она относится к своей женственности и к женственности в целом… Боже мой, в четырех случаях из пяти ты попадешь в точку. Не обязательно быть психиатром, ни даже быть знакомым с трудами Фрейда. Я смотрела на нас: было поздно, я устала и была уже не так энергична. Даже не осознавая того, я вслух копалась в концепциях потерянности, понятии Эдипова комплекса, любви и ненависти к отцу и вдруг разрыдалась, как теленок. Сложно вспомнить, по какому поводу, но, должно быть, я задела что-то очень верное. В результате — я рыдала на груди у этого старикана. Вот уж что напомнило ему сеанс, и это наверняка понравилось ему — оттрахать пациентку. Мне было так неудобно проводить подобным образом оплаченный им час, что через какое-то время с горем пополам я взяла себя в руки. Я была опустошена. И тогда решила сделать то, что умею лучше всего, кроме жалости к себе из-за отца и боязни быть брошенной, — я захотела отсосать ему. В моих планах было сделать ему минет, заняться с ним любовью, а потом выставить за дверь, прибрать комнату, слушая в наушниках музыку группы Сап: что-то медленное, чтобы прийти в себя. Я надеялась, что он будет так любезен, возбудится и кончит побыстрее. Но ему уже было семьдесят лет, и, разумеется, у него не вставал. Моя деликатность в этот момент — вот что запутало его. Сегодня в похожей ситуации я бы начала рукой и все закончилось бы быстро. Но тогда я еще видела мужчину в каждом клиенте и боялась их взгляда. Я хотела быть проституткой, чья нежность искупит холодность всех остальных. Меня расстраивало, что у него не встает. На какие только уловки я не шла в том нервном состоянии, в котором я пребывала, однако вариант приступить к делу руками с очевидно профессиональным подходом и заставить его член прийти в форму побыстрее, чтобы появилась возможность надеть презерватив, смущал меня. Это смущало непродажную часть меня… А уж надеть презерватив на его вялый пенис… В общем, я отсосала ему без презерватива. Один презик был у меня под рукой, но когда эрекция стала появляться, я поняла, что кончит он очень быстро, и испугалась, что за время, необходимое на то, чтобы разорвать упаковку и натянуть презик, он сдуется. Ну я и продолжила. Он кончил мне в рот, я даже не подумала сбегать выплюнуть в раковину, к тому же с тем количеством микротрещинок, что есть у нас во рту, сглотнуть не так опасно, как пробежать по всей квартире со ртом, полным спермы. Хоп, сглатываем, и с этим покончено. Для меня все кончилось: так было лучше с практической стороны, — и я не вспоминала об этом до сегодняшнего дня.

Он вернулся неделей позже. Весь горел. Меня взбесило видеть его снова. В первый раз он испортил мне настроение на весь день, и я вовсе не намеревалась снова дать себя расстроить. Только все вышло к лучшему, потому как он пришел не трахаться, не исследовать меня своими тупыми вопросами. Он пришел сказать, что не мог больше видеться со мной. Я до сих пор помню чувство облегчения и то, с каким трудом я изобразила брошенную любовницу. Он говорил, что в итоге станет слишком много вкладывать в отношения, а он женат, и ему вовсе не хотелось, да и недосуг влюбляться. А я была молодой женщиной, настолько полной жизни, чтобы такой старик, как он, рано или поздно не потерял голову. Я думала про себя: «Ну так проваливай, придурок».

Две недели спустя я стояла за занавеской и выглядывала клиента, который только что позвонил в дверь, когда на пороге появился Клаус. Я подскочила от отчаяния, думая, что он изменил свое решение, но он пришел к Гите. Для него настал период под названием «Гита».

Так или иначе, этим утром в комнате я выслушиваю, как он скармливает нам свои собственные размышления, и уже вижу себя, красивыми буквами выводящей на стикере «Никаких встреч с Клаусом», как вдруг он начинает говорить мне о Гите. Как Гита перестала принимать его после нескольких встреч, даже не объяснив, в чем дело. О том, что его больше не примут, ему рассказала домоправительница. Кстати, я отлично помню, как Гита говорила Соне, что больше слышать о нем не хочет, что это было выше ее сил: она бы охотно объяснилась с ним, но боялась, что скажет что-то обидное. Соня поговорила с Клаусом, однако он снова пришел под другим именем, чтобы посмотреть, авось получится добиться своего с помощью недопонимания. После он вынужден был пойти охотиться в другой бордель. И он рассказывает мне об этом происшествии, как о жутком оскорблении. Согласно его гипотезе, он и Гита стали придавать слишком много значения своим отношениям. Поэтому она пошла на то, чтобы убрать его с глаз долой. Заметь, он ни на секунду не воображает, что мог просто задолбать ее.

«Видишь, по сути, для меня так тоже было лучше, — говорит он мне, — иначе это бы плохо кончилось. Гита — ладно уж, в жизни ее зовут Джулия, но никому не говори этого (будто ты мне Америку открыл, козел), — я мог бы сделать ей ребенка».

Он выдает мне это так запросто, я аж остолбенела. К тому же он использовал слово «оплодотворить», будто возомнил, что на нем лежит миссия продолжать немецкий род или еще что, не знаю. И он угадал в ней более или менее осознанное, но уж точно очень сильное желание быть оплодотворенной, ну тут все очевидно… Я смотрю на него краем глаза и изо всех сил стараюсь ничего не сказать. Не знаю, хочу ли я рассмеяться ему в лицо или, скорее, — наградить его парой пощечин, как вдруг он начинает болтать, что и со мной было так же. Ко всему прочему, если память ему не изменяет, он перестал со мной видеться и не прибегнул для этого к помощи домоправительницы. Нет, он сделал все самостоятельно. Должно быть, в моем молчании он почувствовал вопрос, потому как принялся в буквальном смысле бредить — других слов не подберешь — и рассказывать мне о том, насколько я тогда была восприимчива. Я пришибленно перевариваю то, что он понимает под словом «восприимчива». Это, по его мнению, значит «готовая к восприятию». Тут уже я, в свою очередь, дико анализирую его: хочется увидеть, как далеко он готов зайти в своем заблуждении, не получая с моей стороны ни единого признака поощрения. Я прошу его пояснить мне, что же такое восприятие. От того, как он произносит это слово, у меня складывается впечатление, что я прилегла на груди у доктора Менгеле. А он рисует мне бредовый портрет меня самой двумя годами ранее: молодой, полной жизни, гормонов, вываливающихся у меня из ушей. Первым признаком моего согласия, по его мнению, было то, как я дала волю слезам у него на плече, когда мы говорили о моем отце. Второй знак, который так и пригвоздил его к месту, — то, что я проглотила его семя. Черт подери!.. В этот момент я понимаю, что есть вещи похуже хламидиоза, что можно подхватить, отсосав мужику без презерватива. Вещи, от которых у тебя не будет ни выделений, ни раздражения, но которые бросят тебе в лицо годами позднее, тогда, когда ты уже и думать про это забыла. Ну раз я проглотила его семя, ничего не прося у него взамен, полностью жертвуя собой, то это говорит о самом неистовом желании материнства. Я пребываю в состоянии шока и решаю корчить из себя идиотку, чтобы он оказался один на один с собственной глупостью. Вот и отвечаю ему, что таким образом уж точно не могла забеременеть. Он же принимает самый знающий вид, на который способен, и объясняет мне, что я наверняка в курсе, но этот рот и тот, что внизу, воплощают одно и то же с точки зрения психоанализа. Что в обоих случаях речь идет о том, чтобы впитать в себя мужское семя. На меня накатывает желание рассмеяться, да так рассмеяться, чтобы описаться. Только бы он ушел, хлопнув дверью, но мне опять мешает нездоровое восхищение перед тем, что происходит в его голове. Мне нужно знать, действительно ли он верит в то, что несет. Представляю, как вытянулось лицо Гиты, когда он посвятил ее в эти размышления… Конечно, представляю, как было бы приятно ответить ему: толстячок мой, да единственная причина, по которой я отсосала тебе без резинки, — это то, что у тебя не вставал. Ты тогда слишком задолбал меня, чтобы терять время, исхитряясь с твоим членом. Мне не терпелось пойти домой и выкурить косячок размером с ядерную боеголовку. И раз уж тебе так неймется поговорить о психологии, я тоже изучала ее в университете. Тебе кажется логичным, что молодая девушка предпочитает быть оплодотворена тобой, а не парнем своего возраста, обладающим внешностью и аурой подходящего родителя? Если уж ей так сильно хочется быть оплодотворенной в борделе. Благодарю тебя, но я сплю с четырьмя мужиками за один день, и многие из них были бы более соблазнительны в качестве потенциальных отцов, чем ты, пыльный тупой старик.