Люди долга и отваги. Книга первая - Борис Елисов

Стас, дорогой, назови меня именем Ква…

Долго стояла я на тротуаре, поглядывая, не появился ли наш желто-голубой автобусик. И вдруг в сердце кольнуло обломком километровой льдины, нестерпимым холодом — обожгло предчувствие беды.

Показалась «Волга» с зеленым огоньком, я махнула рукой и крикнула шоферу:

— Люсиновская, дом 16… Только побыстрее…

5

Я бегом поднялся по лестнице, вышел на балкон, посмотрел вниз. Ой, как далеко внизу город. Машины, как спичечные коробки, кукольные люди. Все, больше вниз смотреть нельзя. Перелез через перила и смотрел все время на стену дома, серую, толстую, перистую — такую прочную, надежную… Теперь надо устойчивее пристроиться. Ноги, не дрожите, предатели! Пружиньте сильнее, вернее…

Встал на закраине балкона и взгляд на соседний балкон переводил медленно, скользя глазами по стене. Надо точно примериться, ошибки быть не должно — внизу асфальтовая пропасть, мгновенная боль и — минус время. Нет, я должен прыгнуть точно, и я прыгну точно!

Прикрыл на несколько секунд глаза — главное, не смотреть вниз. Несколько раз глубоко вздохнул. Бейся, сердце, ровнее, дыхание тише! Теперь переложу пистолет в правую руку. Левая рука, не подведи — разожмись мгновенно, надо только перешагнуть через пустоту…

Снизу загрохотал, забился стук в дверь, взлетели разом крики: «Матюхин, открой дверь!», яростный лай Юнгара, треск выстрела.

Еще раз глубоко вздохнул. И прыгнул.

Приземлился сразу на четвереньки, разбил колени, но боли не ощутил — как под наркозом. Осторожно поднял голову и заглянул в окно. Спиной ко мне стоял верзила в разорванной синей майке, в руках ружье.

Рядом со мной валялся фанерный ящик из-под болгарских помидоров. Я взял его в руки, примерил перед лицом, как хоккейную маску, — может, от стекол защитит…

Приподнялся над подоконником, чтобы в прыжке выбить стекло.

Но тут Матюхин обернулся, увидел меня и выстрелил…

6

Я стоял за каменным простенком рядом с изрешеченной пулями дверью, думал, как там Тихонов балансирует над бездной, на узеньком краешке балкона, и прислушивался не к тому, что происходит в квартире, — я слушал тяжелые удары страха в сердце.

Можно что угодно изобразить, можно многое сказать, но себя-то не обманешь! В сердце был страх. В эти гулкие минуты пустоты и душевной потерянности пришла мысль, что если Тихонова сейчас застрелят, а мне надо будет завтра, собственно — уже сегодня, собрать бумажки и уйти в новую жизнь, где нет стрельбы, пьяных бандитов, ужаса ожидания пули — тогда получится, что я заплатил за все это жизнью своего бывшего друга.

Мне надо будет проклясть себя. У меня спринтерское дыхание, я наверняка не храбрец. Но я же честный человек?

Я зря занялся этим делом — оно не по мне. Только сейчас отступать нельзя.

За все долги в жизни надо платить. Я много лет выдавал себя за другого. Я не следователь, не капитан милиции.

Я — курортный водолаз. На курортах фотографы предлагают желающим сфотографироваться; декорация дна морского, по которому ходит водолаз. Надо только зайти за холст и засунуть лицо в дырку в водолазном шлеме. Я водолаз. Из окошка скафандра смотрит сейчас на мир лицо перепуганного насмерть человека. Посмотрите все на фотографию насмерть перепуганного водолаза.

Участковый подмигнул мне и стал ногой — по низку двери с силой колотить. И все снова заорали — Ма-а-ат-ю-юх-и-и-и… от-кр-ы-ы-в-а-а-а-й!.. Зашелся басовитым лаем Юнгар. И снова грохнул выстрел, и полетели щепки…

И когда страх подкатил к горлу, как рвота, все вдруг стихло на секунду. В глубине квартиры глухо, эхом бахнул еще выстрел, я понял, что он стреляет в Тихонова, и больше ни о чем не думая, я отбежал к противоположной стене, рванулся сверх всех сил и ударил плечом в дверь, плечом, рукой, грудью — и вместе с рухнувшими досками ввалился в квартиру.

7

Я видел короткий язычок пламени, брызнувший с конца ствола в синем клубе дыма и одновременно со звоном и лязгом раскололись перед моим лицом оба стекла оконной рамы. И, еще не веря, понял — жив! Он промахнулся!

Прыжком метнулся в комнату, ему навстречу, и не мыслью, а чувством, звериным инстинктом понял, что мне не добежать: он забьет в ружье патрон, поднимет ствол и успеет выстрелить в упор.

В этой бессознательной ясности расчета я схватил по дороге стул и на бегу метнул его вперед. А Матюхин успел пригнуться. Вот это мой конец.

Но внезапно со страшным треском вывалилась дверь, и вместе с ее обломками в комнату влетел Скуратов.

Матюхин рванулся на шум, не глядя, на вскидку, выстрелил.

Я свалил его одним ударом. Сопя, ползали с ним по полу Задирака и Одинцов, вязали его своими ремнями, где-то рядом плакал ребенок.

А я стоял на полу, на коленях перед Толей Скуратовым, который мимо меня смотрел в окно. Изо рта у него стекала струйка крови, тоненькая, как нитка.

— Ножницы! — крикнул я. — Дайте ножницы!..

Я хотел разрезать на нем китель — все правое плечо, верхняя часть груди были залиты кровью.

Он что-то шепнул, я наклонился к нему ближе, но он говорил непонятно:

— Я… не… водолаз… я не курортный…

— Пусти, пожалуйста, — услышал я. Поднял голову и увидел Риту.

8

Нет страха. И нет смерти. Только боль. Это легче, чем страх. Страх хуже, больнее боли. Нет страха…

Какое удивительное зеленое небо, огромное, во все окно.

Зеленое, как футбольное поле.

Как турецкий флаг.

Как листок.

Как еловая иголка.

Прямо в зрачок.

Боль — зеленого цвета.

Игорь Гаспль

НУЖНЫЙ ЛЮДЯМ ЧЕЛОВЕК

Уже давно подмечено, что если день начался с хорошо выполненной работы — большой или малой, то до самого его окончания все у человека будет ладиться. Пожалуй, это наблюдение можно отнести и ко всей людской жизни. Если с первого своего шага человек крепко и уверенно ступил на землю, то и весь свой судьбой отмеренный путь он пройдет также твердо и уверенно. И все у него будет ладиться. Вернее, почти все. Потому что в жизни все-таки гладких дорог не бывает. Но первое, добротно выполненное дело даст ему необходимое ускорение и столь нужную каждому уверенность в своих силах.

В жизни Ильманда Зянгова, капитана милиции, участкового инспектора в Харью-Ристи так, пожалуй, все и сложилось. Сейчас ему за сорок. И не в годах еще человек, но голову обильно присыпала ранняя седина. Видимо, капитан беды и горести других пропускает через свое сердце. У него есть семья — жена и дочь. В короткой характеристике, которая хранится в его личном деле, не склонные к сантиментам кадровики записали:

«К семье относится очень заботливо».

Впрочем, заботится Зянгов не только о своей семье… На участок сельсовета Падизе он был направлен в шестьдесят седьмом году после окончания Таллинской средней специальной школы милиции. И хоть тогда ему было около тридцати, а за спиной — годы службы в армии и три года учебы в школе милиции, все же, когда с инспектором Пилипенко, сдававшим свои «владения», они проехали по границе участка, Зянгова немного взяла оторопь. Участок был большой, и людей на нем жило много. Это сейчас он сократился наполовину, а тогда на его территории проживало более шести тысяч. «Как же успеть усмотреть за всем этим хозяйством?» — с долей растерянности подумал молодой инспектор с новенькими лейтенантскими погонами на милицейском кителе. Но робость робостью, а порученное дело делать надо.

Пожав Пилипенко руку, фиксируя этим прием участка, Зянгов подумал о деле. И не подумал о том, где он будет жить. Райотдел жилплощадь не гарантировал. Но многое ли надо молодому и при том холостому человеку? Первое время жил инспектор в помещении сельсовета. Хоть и не было особых удобств, но просьбами никого не обременял. Пока не сжалилась председатель сельсовета Агнес Лийвет, женщина немолодая, семейная. Вздохнув, она сказала:

— Перебирайся-ка, инспектор, ко мне, самим, правда, тесновато, но уголок тебе выделим.

Что и говорить, свет не без добрых людей. Это было в тот год, когда над Эстонией пронесся ураган, уложивший на землю деревья на многих гектарах. Поваленный лес надо было спасать, и в республику приехали заготовители из многих краев страны. Далеко не все они были передовиками производства, поэтому участковому инспектору, несущему ответственность за порядок на вверенном ему участке, забот хватало. К вечеру, а вернее, к ночи, валился он с ног от усталости, сразу засыпал крепким, беспробудным сном. Но телефонные звонки, особенно если случалась беда, настойчивы…

Вот такой именно звонок глухой, дождливой осенней ночью и поднял Зянгова с постели. Взволнованный голос, сбиваясь, прокричал в трубку, что в совхозе «Кунгла» горит животноводческая ферма… Зянгов уже был в «Кунгла», знал это хозяйство. «А ведь там восемьдесят голов скота!» — подумал он, торопливо натягивая сапоги.