402 метра - Константин Костин

Неплохо бы залепить ей хорошую затрещину, чтобы мозги на место встали. Но при детях я не мог такого себе позволить. Может быть, потом. Впрочем, почему "может быть"? Потом — обязательно.

— Мы поехали, — кивнул я сам себе.

Ждет себе кого-то, и пусть ждет. Может, я и не был идеальным мужем и образцовым отцом, но, что точно — получше многих. Посадив Сашку на шею, и взяв Наталку на руки, я покинул фойе отеля.

На парковке мы разминулись с пожилым упитанным коротышкой, вышедшим из блестящего черным лаком Carlsson. Я бы его и не заметил, если бы не этот взгляд — насмешливый, пренебрежительный взгляд выцветших голубых глаз. В руке коротышка держал невероятных размеров букет темно-красных роз. Именно такие и любит Татьяна.

Так это он? Этот колобок с круглым пузом и ростом, от силы, метр шестьдесят в прыжке — и есть Танин хахаль? Интересно, где она его подцепила? Даже не смешно, плакать хочется. Я усадил детей в Ford. Сашка — мой пацан, сразу потянулся к кнопочкам на панельке, благо, их там хватало. Можно бы уже и отправляться, но оставить колобка безнаказанным я не мог. Месть всегда сладка. Поначалу я хотел оставить на боку Мерина след от ключа, протяженностью от переднего подворотника до заднего, но остановился. А, если, он приехал не к Тане? Наказывать стоит только отъявленных говнюков, иначе сам в такого превратишься. Дело-то нехитрое. Пришлось ограничиться мелкой пакостью.

Коротышке повезло дважды. В первый раз — когда я, вопреки своему обыкновению, решил сначала подумать, а потом сделать. А во второй раз — когда обнаружилось, что кортик остался в бардачке "десятки". Потому я поступил просто и сердито — скрутил золотники со всех четырех колес, и запустил подальше. Они только сверкнули в лучах солнца на прощанье. Если этот недоросток приехал действительно к Татьяне… что же, тогда это только начало.

От парка дети пришли в тихий ужас. Не спорю, в Манчестере такого количества пивных банок, оберток от конфет и шоколада и сигаретных пачек на дорогах не валяется. А я пришел в ужас от детей. Мало того, что они произносили русские слова с акцентом, так еще и постоянно переходили на английский язык!

Мы, не торопясь, шли по вымощенной булыжником дорожке. А куда, собственно, торопиться? Времени — вагон, до полуночи еще больше пяти часов. Погода, правда, не радовала. Стало совсем душно, пот с меня валил градом. И, что характерно, не было ни малейшего намека на ветерок. Насекомые попрятались — даже над мусорным баком не вилась, как это водится, тучка мух. Вдобавок, в воздухе повис запах озона. Как пить дать, к дождю. Даже, не к дождю, а настоящему урагану. Не приведи Господь — полоснет. Что я ночью на мокрой дороге делать буду?

Детей заботило другое. И Саша, и Наташа были слишком заняты поглощением пломбира в вафельных стаканчиках. Когда-то, очень давно, около четверти века назад, и я так же гулял с их дедом, моим отцом, по этим же дорожкам, и грыз точно такое же мороженное. Думал ли я, что когда-нибудь по дорогам Великобритании будут колесить автомобили, произведенные компанией "Alexandroff Engineering"? Какое! Конечно нет! Меня больше волновал совершенно другой вопрос: когда наконец-то я стану пионером? А кем я мечтал стать в детстве? Гаишником! Вот умора! Интересно, а кем мои дети мечтают вырасти?

— Наталка?

— Угу?

Девочка, пожадничав, откусила слишком большой кусок пломбира, и теперь жадно хватала ртом воздух, пытаясь согреться.

— Да не кусай столько, — посоветовал я. — Простудишься. Солнышко, а ты кем хочешь стать, когда вырастешь?

— Женой банкира, — убежденно ответила дочка.

Вот так так! В мое время, насколько я помню, девочки мечтали несколько о другом. Мечтали стать врачами, поварами и так далее и тому подобное. По большому счету, не это важно, каждое время накладывает на детей свой отпечаток. Важно то, что в свои шесть с половиной лет Наташка начинает мерить этот мир деньгами! А что деньги? Вот у меня куча денег, а принесли они мне счастье? Что-то незаметно. Впрочем, зачем врать самому себе? Был же я счастлив, выкладываясь на четверти мили? Был, конечно. А без денег хрен бы я свою красавицу построил. Но сейчас, со всем этим морем бумажек, я не могу найти свой кусок от пирога с выведенным кремом словом "счастье". Спер, что ли, кто-то? Убил бы гада!

Снова интересно. А у Сашки уже сложилось мнение на тему "кем я хочу стать, когда стану большим"? Вред ли. Хотя, чем черт не шутит? Черт, как я посмотрю, только этим и занимается.

— Сашка?

Пацаненок в ответ кашлянул. Еще не хватало, чтобы мой ребенок слег из-за меня в постель с температурой! Я забрал у малолетнего бандита мороженое и бросил туда, куда и принято в этом парке — в кусты. Лишенный лакомства ребенок состроил мину, и, поняв, что пломбир к нему уже больше не вернется, оглушительно завопил. У меня сигнализация тише орет, ей-богу!

Да, не умею я с детьми обращаться, что теперь поделать? Я никогда и не мнил себя знатоком детской психологии. Но заткнуть этого карапуза надо — и так уже все оборачиваются. Блин, как же эти штуки, в смысле — дети, затыкаются-то? Несмотря на довольно зачаточные знания в области педагогики, я прекрасно понимал, что покупаются и продуются все, даже дети. Сашка продал свое молчание достаточно дешево — за клубничный "чупа-чупс". Но пока разбойник не получил вожделенную мзду — вопил, будто его режут. Теперь, когда буря миновала, я смог задать свой коварный вопрос.

— Сашка, а, Сашка. А кем ты будешь, когда вырастешь?

— Алексадлом Алексадловичем! — ничуть не сомневаясь заявил карапуз.

Сказал же — мой пацан! Помню, я, маленький, так же орал. Правда, продавался не меньше, чем за коробку конфет. Но и это научится — какие его годы? Душа согрелась ощущением того, что я не зря прожил на этом свете — мне есть чем гордиться, и не только своими победами на асфальте. Моя гордость — вот этот пацаненок, который, когда вырастет, будет достойным сыном своего отца.

— Daddy? — подняла глаза Наталка. — Ой, папа?

— Да, доченька?

— Не делай больше маме больно, хорошо?

Я остановился, как вкопанный. Кирпичная стена, внезапно выросшая у меня на пути, и то не остановила бы меня так быстро, как слова моей маленькой девочки. Делать Татьяне больно? Смешно! Она сама кому угодно больно сделает!

— А ты с чего взяла, что я сделал маме больно? — осведомился я у дочери.

— Она вчера всю ночь плакала, — сдала ее с потрохами Наташа.

— А ты-то откуда знаешь?

— Ну… — девочка уперла взор в землю. — Вчера, когда ты приходил, я проснулась.

— Ах, вот оно что, — протянул я.

— Так ты обещаешь? — уточнило солнышко.

— Обещаю — что?

— Не делать маме больно, — напомнила Наталка.

— Ах, это…

Как объяснить? Как объяснить шестилетней девочке всю сложность сложившейся ситуации? Я никогда не желал Тане зла, никогда не хотел делать ей больно, и никогда не делал этого просто так, с бухты-барахты. Только в ответ. Что касается вчерашнего — тут она сама виновата. Она сама сделала себе больно.

Господи, Татьяна, что же ты творишь-то? С собой, со мной, с детьми? Неужели, так сложно переступить через себя, сказать, что я тебе нужен? Ведь я все еще тебе небезразличен! И ты мне тоже… неужели, так сложно сделать шаг, маленький шажочек. Неужели, я не отвечу тебе тем же? Зачем ты отворачиваешься от меня каждый раз, когда я пытаюсь сделать этот шаг? Зачем?

— Ну?

Наташа ждала от меня ответа. Ответа, которого я не мог дать, поскольку не привык врать ребенку. Но она ждала. И что-то мне подсказывало, что леденцом здесь не обойтись. Сашка продолжал беспечно сосать "чупа-чупс", для него весь мир сосредоточился в этой маленьком комочке жженого сахара. Где мои четыре года?

— Эх, Наташка, — вздохнул я. — Понимаешь…

Но понять или не понять ей было не дано. От объяснений, бессмысленных и бесполезных, меня спасло то, что обычно является предвестником грядущих неприятностей. В общем, телефон зазвенел на редкость вовремя.

— Чего тебе? — поднес я трубку к уху.

— Тебя где черти носят? — дружелюбно осведомился Дима.

— С детьми в парке гуляю, — ответил я. — А что?

— С детьми? В парке? — взревел полковник. — Ты вконец из ума выжил? За тобой гонятся этот долбанный гонщик, а ты сверкаешь, как вошь на лысине, да еще и с детьми! О себе не думаешь — детей пожалей!

Опаньки! Живя продолжительное время вдали от цветов жизни, я как-то упустил тот факт, что через них, через Наташку с Сашкой, можно оказать на меня давление, притом — нешуточное. Вжав голову в плечи, я воровато оглянулся. Расера видно не было, да и откуда ему взяться в парке, среди узеньких дорожек и высоких, прямых, словно стрелы, сосен? А, с другой стороны, он мог находиться на расстоянии вытянутой руки от нас, а я и не буду знать, что он рядом!

— Так, — я резко развернулся. — Пошли к маме.

— Еще рано, — закапризничала дочка.