Спецназ не сдается - Михаил Нестеров

Это необычайно трудно, почти невозможно. Но Яков боролся из последних сил и отдавал себе отчет в том, что вскоре он не выдержит допросов, не вынесет последствий наркотика, от которого кружилась голова, мучила жажда и нестерпимо обжигало внутренности.

«Правдивая ложь».

Здесь, в Иране, он работал с английским корреспондентом в качестве оператора, но тот куда-то пропал вместе со всеми документами и оборудованием. По чистой случайности осталась крупная сумма денег, принадлежащая англичанину. И Якову, чтобы уехать из страны, пришлось заказать фальшивый паспорт. Кто тот человек, который открыл в аэропорту по полицейским огонь, он не знает. Он — маленький человек, кто вступится за него, тем более рискнет жизнью?

— Ваше имя?

— Роман Войцехович.

— Откуда вы родом? Из какого города?

— Кромержиж.

— Где это?

— Чехия. Небольшой городок на Мораве.

— На какую компанию работал англичанин?

— "Евроньюс".

— Его имя?

— Томас Смайт.

— Это точно?

— Да.

— Что ты слышал о взрыве на пароме «Мавритания»?

— То, что он взорвался. Боюсь, не был ли мой наниматель на его борту.

Яков отвечал на английском — на том языке, на котором были заданы вопросы. Но однажды ночью в камеру ворвались охранники. Его связали и начали избивать. После чего неприметный человечек с сероватым лицом стал задавать вопросы на чистом чешском. А на этом языке Моравец говорил без акцента.

Затем ему снова задали несколько вопросов на местном наречии. Яков умело делал вид, что плохо изъясняется на иранском. И из его уст звучала заторможенная от наркотика англо-иранская мешанина, к которой привыкли его соседи по камере:

— Но мифахман. (Не понимаю.)

И снова звучит чешская речь, в голосе соплеменника неприкрытая издевательская угроза:

— У нас много времени. У нас в тюрьмах много безымянных людей. Кормить вас — рыбы в Каспии хватит. Обычно самые молчаливые через полгода говорят, кто они такие. Потому что их пускают в расход. Под ружьями они говорят очень быстро. Но их уже никто не слушает. Тебя никто не ищет, значит, ты никому не нужен. Нам тем более.

Скорее всего, думал Яков, иранские спецслужбы выжидают, пока кто-то проявит к нему интерес. Тогда они точно будут знать, откуда он. Потом — кто он. И так далее. Только этим можно было объяснить то, что он еще не имел разговора, на котором настаивал первые два дня, с чешским консулом. Он мог выложить посольскому работнику ту же «правдивую ложь» с одной-единственной целью — потянуть время и избавиться от непереносимых пыток.

Во время очередной прогулки он через колючее ограждение поинтересовался у соседей, правда ли, что некоторых заключенных расстреливают прямо здесь?

Да, подтвердил один из них. Правда. Одного расстреляли несколько месяцев назад. Тоже был «безымянный». Вытащили на середину внутреннего дворика табурет, посадили на него заключенного. Даже глаз не завязали. Пятеро военных дали по нему залп из автоматических винтовок. Все заключенные это видели.

Залп...

Военные дали по нему залп...

...Этот аэропорт напоминал Шереметьево-2, а зал вылета едва ли копировал столичный. Справа и слева паспортный и таможенный контроль. Прямо — буфет, рестораны и магазины, консульский отдел и почта. На входе — информационная служба и стойка бронирования и оформления билетов.

От стойки отошли двое — Яков Моравец и Александр Ковалев. Лампы дневного освещения под матовыми плафонами окрашивали бледное лицо Якова в безжизненные тона.

Они улетали в Чехию, но с разницей в один день: сначала Моравец, а потом Саша Маленький. Куда потом? Яков мрачно отшучивался: «Наш путь прямой, как шпиль костела».

Перед глазами Москва, угнетающая сплошным потоком машин, берущая за горло выхлопными газами и дымом горящих торфяных болот. А над ней миражем нависло перевернутое Каспийское море, в котором отражались спешащие по небу облака и неутомимое в своем однообразном походе солнце — только в зеркальном отражении оно катилось в обратную сторону; красные, зеленые и белые навигационные огни самолетов превратились в ходовые огни кораблей. Было тягостно оттого, что попасть на небо было проще, чем на Каспий.

Часто в голову приходила сумасбродная в своей отчаянности мысль: просадить все деньги и вернуться нищим, таким, каким он когда-то отправился в этот манящий и завораживающий авантюрный поход. «Пошел за угол», как говорят моряки, в дальний-дальний поход. Неприкрытая ирония сквозила в этом: «за углом» ничего не оказалось, лишь пустота, пронизанная тоской и беспросветностью, находящаяся между двумя полюсами — притянув к себе и показав всю свою неприглядность, она отталкивала.

«Обратная сторона луны». Все и всё знают о ней, но никто ни разу не видел.

«Выйти в море может любой дурак, а вот вернуться — только настоящий моряк».

Что к этому можно добавить?

Они возвращались, но настоящими ли моряками?

Возвращались вслепую, как на подлодке, видя лишь то, что передавала на пульт носовая телекамера: тяжелое и мутное движение вод.

— Ну что, Саня, будем прощаться?

— Давай, — откликнулся Ковалев со слабой улыбкой.

— Скоро увидимся, — Яков хлопнул товарища по плечу и пожал руку.

— Береги себя, командир.

— Ты о чем? — обернулся Моравец. Он стоял в нескольких шагах от Ковалева, одетый в стильный серый костюм, походивший на тот, что был на нем на борту «Мавритании». В руках кейс и дорожная сумка, на носу очки с неокрашенными стеклами и нулевой диоптрией; на фотографии в паспорте он был запечатлен именно так.

Саша был одет не так по-деловому: темный пиджак и легкие свободные брюки.

Они не выделялись из общей толпы международного аэропорта, где иностранцев было больше, чем местных жителей. Рядом стояла пара, общавшаяся на немецком, чуть поодаль — английская съемочная группа с грудой багажа.

Ковалев покачал головой:

— Нет, все нормально.

Успешно пройдя таможенный досмотр, Яков облегченно выдохнул. Осталось пройти паспортный контроль. Он обернулся и увидел Сашу Маленького, вставшего в конец очереди к таксофонам, заметил едва приметный жест и кивок: «Удачи».

Моравец протянул паспорт офицеру. Тот раскрыл документ, всматриваясь в фотографию, потом перевел взгляд на его владельца. Перелистал, надолго задержал свое внимание на въездной визе, затем снова вернулся к первой странице...

Кнопка вызова полицейского наряда находилась под крышкой стола. Офицер тронул ее коленом, и на его беспристрастном и смуглом лице не дрогнул ни один мускул. Он знал свою работу. Как и его коллеги, прибывшие к стойке через полминуты после получения сигнала. Двое блокировали стойку со стороны летного поля, двое прошли через таможенный терминал.

Старший, лет сорока, иранец со сморщенным, как печеное яблоко, лицом взял в руки паспорт и, не заглядывая в него, попросил Якова на английском, изобразив вполне дружелюбную улыбку:

— Пожалуйста, пройдемте с нами.

— Это надолго? — насколько Моравец был уверен в успехе, настолько шокировал его этот инцидент. Он пытался проанализировать возникшую, казалось бы, ниоткуда ситуацию. Где произошел прокол? Связан ли он с «Мавританией»? Или же дело в паспорте? Что в нем не так? Виза? Печать? Фотография? Из-за того, что на ней он в очках?

— Нет, всего пара минут, — продолжал улыбаться старший. — Небольшая формальность. Пожалуйста, передайте ваш багаж полицейскому. — Улыбка стерлась с лица иранца, видевшего нежелание пассажира выполнить его просьбу. — Пожалуйста, — уже жестко повторил он.

Моравец протянул сумку и кейс полицейскому.

— Хорошо, следуйте за мной. — Наверное, он любил повторяться, поскольку бросил через плечо: — Всего пара минут.

От таможенного терминала они шли наискосок. Полицейский участок находился на нулевом этаже, куда вели два эскалатора, расположенных по обе стороны информационного табло. Они миновали ряд телефонных аппаратов и пункт обмена валюты. Между почтой и консульским отделом полицейский, замыкавший шествие и несший дорожную сумку Моравеца, вдруг резко подогнул колени и рухнул на пол. Вслед за ним Саша Маленький, покинувший свой пост наблюдения, положил второго.

Он стрелял из бесшумного пистолета, и поначалу ни полицейские, ни пассажиры не поняли, что произошло. И сам Ковалев не смог бы объяснить свой поступок. Наверное, это был порыв помочь товарищу, наверное, в нем была доля безысходности: все летело кувырком с самого начала.

Он не мог бросить товарища на произвол судьбы. То, что своими действиями он усугубляет его положение, в расчет почему-то не брал. Потому, наверное, что наклонная, на которую они ступили, не давала вернуться назад и не позволяла стоять на месте. Вот и фортуна не стоит, а оборотнем вертится в бешеном танце, показывая то свой счастливый лик и стройный стан, то обезображенный затылок с пучком свалявшихся волос и искривившийся позвоночник. Вперед! — не чуяла она под собой ног. Только вперед!