Емельян Пугачев (Книга 1) - Вячеслав Шишков

– Пожалуйста, граф. И тотчас возвращайтесь ко мне.

– Сочту священным долгом, государь.

– И передайте ей, что она будет повешена, как крыса! – он обнял Воронцова, и карета с гербом унесла канцлера в столицу.

А вслед за ним были посланы уже самим Петром князь Трубецкой и граф Шувалов с повелением удержать гвардию в повиновении. Царь сказал им, что если они сумеют поразить узурпаторшу кинжалом, имена их будут для него незабвенны.

– Гудович! Потрудитесь тотчас составить приказ верным моим голштинцам. Без промедления чтоб спешили из Ораниенбаума сюда со всей артиллериею…

Он вдруг стал бегать, подобно помешанному, часто просил пить, кричал:

«Стол, два стола, бумаги!» Диктовал приказы: гусарам ездить по всем дорогам к Петербургу, сгонять сюда из соседних деревень крестьян с топорами и лопатами, задерживать проходящие полки, привлекать их к Петергофу обещанием от государя милостей.

В Кронштадт был послан полковник Неелов с указом переправить в Петергоф три тысячи солдат с боевыми патронами.

Угнетенное состояние Петра сменилось вспышкой суетливой деятельности.

Он поискал Гольца взглядом, прусского министра близко не было. Тогда он сбросил с себя прусский мундир с прусской лентой и велел лакеям облечь его в мундир русский и возложить все знаки отличия Российской империи.

Придворные и четыре писца переписывали именные указы, царь подписывал их на ходу, где-нибудь на парапете шлюза. Гусары развозили их. Но в его противоречивых повелениях не было ни логики, ни зрелой мысли. Впрочем, указы Петра теперь никому не нужны, их никто не будет читать.

– Пить, пить! – требовал он.

Ему принесли воду, наливку, пиво, но пил он только московский, с изюмом квас, не касаясь до хмельного. Он принялся сам строчить безграмотные, на русском языке, манифесты, преисполненные ругательствами по адресу Екатерины. Писал, разрывал их на части и, наконец, засадил писать тайного секретаря Д. В. Волкова. А сам, встав в позу, грозно указывая на петергофские высоты, закричал так пронзительно, что все вскочили:

– Рыть в зверинце траншеи!.. Редуты!.. Ставить пушки… Трусы! Я сам буду командовать. Я засыплю картечью, ядрами всех ее проклятых янычаров вместе с ней. Я всем им устрою здесь хорошую могилу!..

– Государь, – твердой походкой приблизился к нему по кленовой аллее престарелый Миних. Он лелеял тайную мечту, что приспело время снова ему выдвинуться в первые ряды вельмож и снова стать, как при царице Анне, обладателем власти. – Государь, больше спокойствия, и – престол ваш будет спасен.

Опустошенный Петр вперил большие, детски-наивные глаза в сурового старика, опустил по швам обессилевшие руки.

Крупный, крепкий Миних, хмуря брови, взял хилого Петра под руку и повел по кленовой аллее прочь от людей.

Многие из оставшихся вельмож стали подумывать о бегстве в лагерь государыни, положение всех их было очень незавидное.

– Слушайте меня, великий государь, внимательно, – каким-то лающим, с удушьем, голосом начал Миних. – Чрез несколько часов ваша супруга может оказаться здесь с двадцатитысячным войском и сильной артиллерией… (Петр боднул головой, захлопал глазами.) Поверьте мне, старому вояке, что ни Петергоф, где мы находимся, ни окрестности не могут против превосходных сил удержаться более двадцати минут. А я знаю свойство русского солдата: ваше слабое сопротивление кончится тем, что озлобленные солдаты убьют вас, а окружающих ваше величество тоже убьют!

Петр резко отстранился от Миниха, задергал головой, заморгал правым глазом и сердито прошептал:

– Что вы говорите, фельдмаршал… Я не узнаю вас.

Фельдмаршал пожал плечами, в его строгих, под нависшими бровями, глазах – едва уловимые искры презрения. Несколько мгновений смотрели друг другу в лицо. Широко открытые глаза Петра вдруг испугались.

– Так что же нам делать, фельдмаршал? – растерянно спросил он.

Миних вновь взял его под руку, опять повел в глубь кленовой аллеи.

– Прежде всего, мой государь, спокойствие духа. Вы ж закаленный воин, вы ж друг великого Фридриха.

– О да! – не поняв насмешки, напыщенно воскликнул Петр, выпятил, как индюк, грудь и проткнул тростью воздух. – Дальше, фельдмаршал…

– Спасение ваше, государь, в Кронштадте: там снаряженный флот и верный гарнизон. Счастье переменчиво. Лишь бы выиграть один день. И все это ночное бунтарство в столице само собой иссякнет. А ежели б и продолжалось оно, то на вашей стороне, государь, будут грозные силы, которые могут заставить трепетать восставший Петербург… Тр-ре-петать! – с треском произнес Миних и погрозил в сторону столицы.

Петр вырвался от Миниха, как с привязи щенок, и, помахивая тросточкой, помчался к толпе придворных с криком:

– Господа, мы спасены.

В Кронштадт немедленно отплыл на шлюпке генерал голштинского отряда Девьер и князь Иван Сергеевич Барятинский с высочайшим повелением приготовить крепость к принятию государя. А первый приказ о присылке в Петергоф военной силы в три тысячи штыков – отменить.

Из Ораниенбаума подошли тем временем с развернутыми знаменами голштинские войска и небольшие русские части. Одушевленный их приходом и советами фельдмаршала, Петр впал в воинственное настроение. Велел привести отряд в боевой порядок, а свите запальчиво сказал:

– Мне не подобает бежать, не сразившись с неприятелем. А вы все трусы, трусы! И Миних трус.

Приказал войскам занимать высоты в зверинце, рыть окопы, выставить все пушки. От Петра утаили, что у артиллерии ядер очень мало, а картечи вовсе нет. Общее командование голштинским отрядом и русскими частями Петр поручил своему любимцу генерал-майору Измайлову.

– Михайло Львович, я тебя почитаю своим другом. Будешь ли верен мне?

– Буду, государь.

– Клянешься ли?

– Клянусь!..

Было четыре часа дня.

В этот час у Зимнего дворца начался маскарад с переодеванием: коптенармусы привезли в особых фурах старые елизаветинские мундиры; солдаты срывали с себя ненавистную прусскую форму, бросали каски, облачались в прежнее обмундирование.

Выйдя из Зимнего еще недостроенного дворца, чтоб перебраться в Елизаветинский, что у Полицейского моста, Екатерина не узнала своих переодевшихся войск, так же шумно приветствовавших ее.

В Елизаветинском дворце состоялось совещание генералитета: как быть с низложенным Петром и вообще что делать дальше? И опять спешно строчились указы, приказы, именные повеления, опять летели во все стороны гонцы.

Никита Иванович Панин предостерег:

– Нам страшней всего Кронштадт.

Императрица тотчас собственноручно написала коротенький указ на имя адмирала Талызина, бывшего на совещании:

«Господин адмирал Талызин от нас уполномочен в Кронштадт, и что он прикажет, то исполнить.

Июнь, 28 дня 1762 г.

Талызин поспешил сесть в простую шлюпку и тайно выехал в Кронштадт.

Но туда, как сказано, еще ранее направился посол Петра, генерал Девьер.

Предстояла встреча двух врагов. Кто кого пересилит, перехитрит, за тем останется и Кронштадт.

Деликатный вопрос о личной судьбе Петра III разрешился быстро.

Понюхав табачку из золотой табакерки государыни, Панин начал:

– Понеже двум государям один престол занимать невместно…

– Бывшего императора арестовать, – смело закончила его мысль Екатерина.

Генерал-майор Савин получил повеление немедленно отправиться в Шлиссельбург, чтобы приготовить приличное помещение Петру. Было указано на тот самый дом, который строил Петр для заточения Екатерины.

А войска все подходили и подходили из окрестностей столицы и примыкали к восставшим, выстраиваясь вдоль Мойки и по Морским улицам.

Наконец, из Ораниенбаума прибыл к Екатерине канцлер, граф М. Л.

Воронцов. Через набитые людьми дворцовые залы он едва протискался до кабинета, где с лихорадочным жаром шло заседание.

– Ваше величество, – взволнованно обратился он к Екатерине. – Я как верноподданный своего государя и присягнувший ему…

– Знаю, – прервала его Екатерина, прищурив глаза и загадочно улыбаясь, – вы прибыли с поручением бывшего императора доказать мне незаконность моего поступка или убить меня… (Воронцов изумленно развел руками и отступил на шаг.) Но, милый граф… – Екатерина встала, взяла канцлера под руку, подвела к окну. – Взгляните на это людское море, на лес штыков и – поймите меня. Не я действую: я повинуюсь желанию народа.

В ее взгляде сквозили усмешка и презрение к раздавленному недругу.

Голова канцлера кружилась, сердце изнемогало, мысль кричала: «Выбирай скорей, решай, решай: смерть или измена».

После мучительных колебаний канцлер Воронцов, как и прибывшие вслед на ним Шувалов с Трубецким, беспрекословно присягнули ей и к ожидавшему их Петру не возвратились.