Франкенштейн и его женщины. Пять англичанок в поисках счастья - Нина Дмитриевна Агишева

не с родителями. Нет, тетя все-таки была смелой, очень смелой и независимой, хотя сегодня некоторые ее рассуждения и кажутся легкомысленными и даже глупыми. Первая тетрадь кончалась возвращением троицы в Лондон, и Клер записала, что они всерьез обсуждают, как им «спасти» Хелен и Элизу — сестер Шелли, в то время еще учившихся в той самой школе, откуда он умыкнул Гарриет. Впрочем, мнение самих девушек на этот счет в дневнике осталось неизвестным.

Дома Паулина продолжила чтение и задержалась на записи от 7 октября. Тетя — тогда еще Джейн — по-дробно изложила там нечто, что произошло ночью в Лондоне в доме на Маргарет-стрит, где они все тогда жили, — и что так не вязалось со спокойным характером и трезвым взглядом на жизнь, которыми славилась жительница Флоренции синьора Клэрмонт.

Пятница, 7 октября 1814

Обедали с Пикоком, после чего он ушел, Мэри пошла в постель, а мы с Перси проболтали едва ли не всю ночь. Кстати, живот у Мэри уже очень заметен, и хотя она уверяет, что ребенок был зачат во Франции, меня она не обманет — это случилось как минимум на месяц раньше. В Лондоне, до побега. И когда мы плыли в июле в Кале, ей было так плохо на корабле именно поэтому. Да и где это видано, чтобы на втором месяце живот торчал под платьем? Меня мама просветила на этот счет, а когда я спросила ее, рассказала ли она то же самое Мэри, она ответила: «Зачем? Она же не моя дочь. Узнает все сама со временем». Лишь бы они с Гарриет не родили одновременно.

А мне — мне нравится играть с Перси… или это он играет со мной? Вот вечером я поднимаюсь в свою спальню, ставлю подсвечник на комод и вижу, что подушка лежит в изголовье кровати. Отворачиваюсь, чтобы глянуть в окно, а когда взгляд опять падает на кровать, вижу, что подушки там уже нет! Она каким-то таинственным образом переместилась на кресло! Но я готова поклясться, что в комнате я была одна. Стремглав лечу вниз и стучусь к Перси. Он выходит, поднимается ко мне, внимательно изучает комнату и предлагает такое страшное объяснение перемещению подушки, что я визжу от страха. Мне уже кажется, что все остальные вещи тоже поменяли свое расположение сами по себе или были подвинуты невидимой рукой. Мы сидим с Шелли всю ночь у камина и говорим о привидениях. Наутро мы с ним не можем проснуться едва ли не до обеда — Мэри ничего не может понять, дуется и уходит гулять одна.

Днем приходит Пикок, и Перси рассказывает ему о моих страхах: якобы я, как сомнамбула, бродила по дому, волосы спутались, взгляд безумный, и ему, Перси, пришлось всю ночь доказывать мне, что в доме нет привидений. Это притом, что он-то рассказывал мне одну историю за другой как раз о сверхъестественных силах, которые рядом с нами — только руку протяни! И еще неизвестно, кто кого ввел в транс: я Перси или он меня. Пикок хохочет, Мэри уходит и что-то записывает в свой дневник, с которым она теперь не расстается. А я снова жду ночи — с Перси проводить ее гораздо веселее, чем одной!

* * *

Боже, да она соблазняет его! Щеки Паулины запылали. О чем она думает? Две беременные жены у него уже есть, кредиторы не оставляют их всех в покое — что же такое было в этом Перси Биши Шелли, что тетя тоже совсем потеряла голову? Она постоянно пишет о книгах, которые они читают и обсуждают вместе, о прогулках втроем по паркам и полям, но легко прочесть между строк: в доме сгущается напряжение и происходит что-то важное. Ого, кажется, это уже начал осознавать и Шелли.

Пятница, 14 октября

Ссора с Шелли. Он обвинил меня в «бесчувственности и неспособности к самым малым проявлениям дружбы». Меня, кто разделил с ними все тяготы побега и возвращения! И всего-то из-за того, что вечером я опять постучалась в их комнату. Перси ответил: «Подожди, я скажу тебе кое-что важное. Мэри беременна. Иди наверх и спи». Как будто я уже не догадалась о ее беременности сама — подозреваю, намного раньше, чем это стало известно ему. А Мэри заявила утром, что он просто развлекается моими «галлюцинациями» и совсем не принимает их всерьез. Их негодование и попреки в мой адрес мне даже выгодны. Потому что я-то — в отличие от Мэри — хорошо понимаю людей и по-доброму к ним отношусь. Ненавижу ссориться — люди говорят друг другу гадости и оскорбления, которые в сущности ничего не значат, а только провоцируют горечь и разочарование. Ну и кому это нужно? Сказала об этом днем Шелли, когда он пришел повиниться. Не пошел гулять с Мэри — она отправилась в город с Пикоком — а остался дома, чтобы объясниться со мной.

* * *

Дальше запись этого дня была так испещрена зачеркиваниями и пометками, что разобрать что-либо было почти невозможно. Паулина лихорадочно искала подтверждения своим мыслям и продолжала читать.

Вторник, 25 октября

Виделась с Фанни. Проговорили с ней до трех часов пополудни: она передала пожелание мистера Годвина, чтобы я покинула Мэри и Шелли и устроилась работать гувернанткой или компаньонкой в богатый дом. Оказывается, он уже написал об этом своему другу мистеру Тейлору в Норвич с просьбой помочь в этом деле. Полагаю, в большей степени это желание мамы. До чего же они наивны! Как они себе это представляют? Недавно Хогг был у нас и рассказывал, что в Лондоне сплетничают по поводу Шелли и двух его жен. Потом он добавил с невинным выражением лица: «Я, правда, так и не понял, кого они имеют в виду — Гарриет и Мэри или Мэри и тебя, Джейн?» И кто же после этого допустит меня к своим дочерям? Да я вовсе и не хочу быть гувернанткой. Пока я с Шелли — мне это точно не грозит.

Фанни очень расстроена самоубийством своего несостоявшегося жениха мистера Патриксона. Говорят, ему нечем было платить за учебу, и он застрелился. Фанни горюет так, словно действительно потеряла близкого человека. Лучше бы подумала о себе — я сказала ей, пусть попросит папу похлопотать о том, чтобы ее, а не меня, взяли куда-нибудь гувернанткой. Вот уж в чьей добродетели никто не будет сомневаться.

Пятница, 28 октября

Получила два письма от Шелли (он