Поводырь (СИ) - Андрей Дай

Договорились вроде. Остался Миша по собственной воле. Тем же вечером я его с Варешкой познакомил. Они мой список существенно увеличили и тут же наполнением досье занялись. Штабс-капитан стал с целым десятком солдат приходить — одному-то столько дел, сколько Мише потребовалось, жандарму не утащить было.

Уже к православной Пасхе специально заказанное у столяра бюро наполнилось карточками с краткими характеристиками десятков людей. Особенно здорово эта картотека помогала в общении с туземным дворянством и купцами.

Все переплелось. Все были друг другу хоть и дальними, но родственниками. Все про всех все знали. Я только из Мишиных невзрачных листочков узнал, что Александр Ермолаевич Фрезе женат на дочери бывшего Томского губернатора Екатерине Татариновой. На счастье с Гериным предыдущим начальником, тайным советником Валерианом Алексеевичем Татариновым, начальником Государственной Контрольной палаты, тот горно-заводской клан Татариновых ни в какой степени родства не состоял. Иначе мне грозила преждевременное нервное истощение от нескончаемых проверок этого жесткого, даже — жестокого, вроде экономического отдела ФСБ, органа.

Одиннадцатого апреля, в православный праздник Входа Господня в Иерусалим, оно же — Вербное Воскресенье, в бывшем особняке Горохова, провел губернаторский бал. Ничего особенного интересного. Толпа наряженных господ и их спутниц. Обилие драгоценностей, возвышенных, но отчего-то кажущихся пошлыми, речей, дорогих вин и закусок. Необходимое для меня, как нового губернатора, мероприятие обошлось в полторы тысячи рублей. И если бы не навязчивая баронесса Франк — супруга томского полицмейстера — сначала чуть ли не требовавшая немедленно снять все обвинения с ее брата — Караваева, а потом принявшаяся сватать мне девиц на выданье, посчитал бы вечер удавшимся. А так, остался какой-то мерзкий привкус, от этого «высшего света».

Ах да. Чуть не забыл. Я переехал. Дом в наем, не смотря на все старания мещанина Акулова, я так и не нашел. Переехал в другую гостиницу. В «Сибирское подворье» на Миллионной.

Конечно, немного дальше от присутствия чем «Гостиный двор», зато гораздо престижнее и Общественный Сибирский банк прямо через улицу. Старому прибалту, развернувшемуся не на шутку в почти пустой финансовой системе города, стало гораздо удобнее. Нужно сказать, Гинтар уже на третьи сутки пребывания в Томске обзавелся арендованным у какой-то вдовы небольшим флигельком, где организовал прием жалоб от обиженных чиновниками людей.

Там же нашлась отдельная комнатка для Василины, задорно тратившей мои деньги на выписывание всей прессы, хоть с какой-нибудь периодичностью издававшейся в Империи. Газеты с журналами начали доставлять, только когда с Томи сошел лед, и открылось устойчивое паромное сообщение с левым берегом. Зато сразу много. Девушке пришлось воспользоваться моим предложением и привлечь к сортировке нескольких девочек из Мариинской гимназии.

У меня в приемной тоже появился стол, за которым мальчики из Томской Мужской гимназии могли делать домашнее задание, пока их услуги в качестве посыльных мне не требовались. Кстати сказать, за право оказаться в моей приемной среди пацанвы разгорелось настоящее соперничество. Хотя управление гимназии и проводило первоначальный отбор по установленным мной параметрам — дети должны были относиться к малоимущим семьям, быть физически здоровыми и демонстрировать устойчивое хорошее прилежание к наукам. Взамен мои бастроногие посыльные получали до полтины в полдня, помощь и консультации в учебе и право гордится собой. Карбышевым были заказаны у гравера несколько специальных нагрудных знаков, удостоверяющих право пацанов передавать записки или вести от моего имени. Особо отличившимся позволялось этот знак носить не только в часы работы, а и дома и в гимназии.

Крестьянскому сыну Пашке Кокорину, добившемуся этого права первым из детей, знак вручали в столько торжественной обстановке, и воспринято это было настолько серьезно, что даже мое сердце прожженного циника дрогнуло. Короткостриженый, веснушчатый и курносый тринадцатилетний парнишка с торжественным лицом, как живое воплощение тех людей, земляков, ради которых собственно все мною и затевалось. Может быть в тот миг, впервые в жизни, я взглянул в глаза народа, не как статистических единиц, а как сообщества живых людей. Эта мысль так потрясла, что до конца дня дела валились из рук и ни о чем другом я даже думать не мог.

Кстати, Пашка оказался родным братом Михаила Кокорина, прославившегося год назад на весь Томск, убив забежавшего в город волка. Семейка, видно, та еще. Ни чуть не сомневался, что еще не раз услышу эту фамилию.

Так вот. Все началось с бумажного водоворота, в котором «добрые» подчиненные пытались меня «утопить». Большую часть предложенных к рассмотрению дел я завизировал и передал в производство. А так как дел этих оказалось чрезвычайно много, пришлось коварным чиновничкам забыть о завершении рабочего дня в четыре дня. Начальник хозяйственного отделения — в мое время называемый Завхозом — пришел даже просить как-то сократить нагрузку на писарей «ибо свечи жгут без меры, окаянные». Отказал. За что боролись на то и напоролись! А свечных заводиков в одном Томске уже больше десятка было.

В одной из сводок, касающихся объема товарооборота Иркутского тракта, обратил внимание на упоминание на некоего Тюменского купца Юзефа Адамовского, обладающего Государственной привилегией на пароходное сообщение по рекам Кеть и Чулыму. Оба водных пути вели в Енисейскую губернию, правда, до Красноярска не доходили. Заинтересовался. Первая ветка железной дороги, по моему замыслу, должна была связать Томск со столицей соседнего региона, а, оказывается, нашелся уже человек занявшийся развитием этого транспортного маршрута. Причем по рекам.

Варешка с Карбышевым получили новую фамилию к списку. Через день штабс-капитан принес пухлую папку…

И снова просто обязан сделать небольшое отступление. О папках. Согласитесь, к хорошему быстро привыкаешь. Жили себе семьдесят с лишним лет без немецкой канцелярии, а когда она появилась, на древние папки-скоросшиватели и смотреть перестали. Мультифоры, док-паки, всюду лощеный пластик и импортные этикетки. Красиво и удобно.

Здесь же дела сшивали нитками и переплетали в мастерской. Закрытые дела выходили в архив этакими доморощенными книгами с толстенными картонными корками. Пока же дело оставалось в производстве, бумаги просто вкладывались между картонок. Жуть. Отправил пацанву за куском медной проволоки, клеем и тонким картоном. Когда все было доставлено, за пять минут научил деток склеивать запчасти в некое подобие скоросшивалки. Жаль, конструкцию дырокола вспомнить не смог. Пришлось толстым шилом обойтись. Но и то, мое «изобретение» произвело настоящий фурор. Записал себе в блокнотик: «привилегия на скоросшиватели». Как найдется потерявшийся где-то на Московском тракте батюшкин стряпчий — озадачу его и этим дельцем. Пока же разрешил писарчукам клеить папки по установленному мной стандарту самостоятельно.

Но, похоже, до жандармского управления новшество дойти еще не успело. Афанасьев припер прямо таки какого-то бумажно-картонного монстра. Бумажки торчали так и сяк, благо офицер не слышал комментарии Геры на явление этого «чуда» охранной бюрократии.

Адамовский оказался невероятно интересным персонажем. Над его досье я просидел несколько часов, делая обширные выписки. Частью в свой архив, частью в тактическую напоминалку. Кое-что пошло и в карманный блокнотик. Например, один из главных акционеров созданной поляком транспортной компании, Гоф-медик двора Его Императорского Величества Павел Иванович Круневич. Придворный лекарь — поляк. Если мне нужен был знак с Небес — то, что это, если не Знак? Скелет плана спасения жизни Наследника Престола стал обрастать плотью.

Сам же Юзеф был из бывших ссыльных. Отсюда и пристальное внимание к его деятельности со стороны жандармерии. Отбыв свое за участие в бунтах в первой трети века, отправился было на Родину, в Царство Польское. Ненадолго. Вернулся в Сибирь. Где взял деньги — непонятно, но почти сразу по возвращении заказал у англичан Гукса и Гуллета на их верфи в Тюмени сначала двадцатипятисильный пароход. Двумя годами после они же построили и шестидесятисильный буксирный тягач.

Довольно много в папке содержалось документов, посвященных вопросам соперничества, переросшего в открытую вражду, с Дмитрием Ивановичем Тецковым. Это тем городским головою, огромным, гризлиподобным мужиком, внесшим в Фонд взнос от всех торговых людей губернской столицы. Внес, кстати, переводным векселем, зато сразу на двадцать пять тысяч рублей ассигнациями. Капитал Фонда приближался к ста тысячам рублей. По Томским меркам — огромная сумма.