Поводырь (СИ) - Андрей Дай

«Остапа понесло» — промелькнуло в голове. Доводить до абсурда не хотелось. Мне «охранка» еще много пользы принести должна.

— Мне сказали, Ваше превосходительство, что вас в первую очередь интересуют другие качества в сиих кандидатурах, — нахально перебил штабс-капитан. И фыркнул носом в густые усы. Носом! Вот же прохиндеи. Я перед ним тут туповатого чинушу корчу, а они с Кретковским давно меня просчитали.

— Вам верно сказали, — хмыкнул я. — Передайте Киприяну Фаустиповичу мою благодарность за оказанную им любезность… Но тем не менее, внешняя благопристойность — тоже немаловажный аспект для секретаря начальника губернии, согласитесь.

— Пожалуй!

— Так что, или оставьте мне документы до утра, или встретимся здесь завтра в девять. Но вы уж потрудитесь и молодых людей с собой привести…

Как у них, все-таки строго с документацией! Даже для первого лица в губернии исключение не сделали. Можно подумать — в тех бумажках Великая Тайна Российского Государства содержится. Афанасьев молча кивнул, сгреб со стола папки с бумагами, щелкнул каблуками. Думал — буркнет «Честь имею» и исчезнет аки привидение. Но нет.

— Киприян Фаустипович и вам, Ваше превосходительство, кое-что передавать велел…

Из отдельной, пугающе толстой папки с тряпочными закладками стали доставаться мягкие, с осыпающимися от старости уголками, листы бумаг. Документы поочередно укладывались на стол передо мной и убирались тот час после прочтения.

«Список из «Алфавита осужденных Томским городским судом» от января 1828 года». Коллежский асессор Иван Асташев подозревается в «беспорядочной покупке им в Ирбитской ярмарке для этапных и неэтапных зданий материалов». По результатам сенатской проверки определены убытки для казны в размере около двух тысяч рублей серебром, в чем подследственный признан виновным. Назначено наказание в виде словесного выговора — «тем и подтверждено ему впредь быть осмотрительнее».

«Список из Государственного реестра долевых вкладов золотопромышленной привилегии Удерейской золотопромышленной компании» от августа 1843 года. Господа А. Бенкендорф, В. Адлерберг, И. Якобсон, М. Брискорн, М. Позен и Н. Чернышевский уступают свои доли в золотодобывающем предприятии господина И. Асташева в связи с «превышением расходов над доходами с имеющихся в разработке приисков» за 43250 рублей ассигнациями.

«Список из «приемной ведомости Отдела по делам частного золотого промысла Алтайского горного правления» от ноября 1843 года. «Принято от купца 1-й гильдии Асташева золотого песку с самородками на сумму 366721 рубль серебром, притом заявлено расходов на добычу в сумме 156133 рубля». В уголке документа мало разборчивым стремительным карандашом — «экий наглец! Нам-то совсем о другом сказывал».

Еще документы: Список с жалобы золотопромышленника Рязанова о самовольном захвате золотонесущего ручья приисковой партией Асташева. Копия векселя на сорок тысяч рублей от господина Попова, с приложением о совместном долевом участии в разработке прииска. История становления десятимиллионного состояния богатейшего Томского жителя. История обмана, махинаций и близких к краю операций. Дражайший Иван Дмитриевич легко перешагивал через ненужных для его Дела людей, предавал соратников и не побоялся обмишулить всесильного главу Третьего отделения.

— Отчего же вы не удивлены, господин губернатор? — с детской простотой поинтересовался штабс-капитан. — Неужто раньше прознали о сих делах?

— Нет. Не знал. И удивлен. Отчего же господин Асташев ныне ждет меня к ужину в своей усадьбе, а не догнивает в каторжной шахте?

— Господин майор знал, что вы догадаетесь, Ваше превосходительство, — снова фыркнул носом Афанасьев.

— Видно, есть кто-то, кому не придется по сердцу такой поворот в судьбе этого человека, — кивнул я сам себе. — И этот кто-то ничуть не опасался даже графа Бенкендорфа.

— Князя Долгорукова тоже, — шепнул офицер, сгреб свои ненаглядные папки и, пристально взглянув в глаза напоследок, откланялся. Свою задачу он выполнил. Предупредил наивного губернатора от чрезмерной веры стареющего прохиндея.

Но дела с Асташевым все равно придется вести. Просто не найдется больше в губернии столь же значимого, уважаемого в купеческой среде человека. Предупрежден, значит вооружен. Пообещал себе быть предельно осторожным и тут же задумался о причинах такого трогательного внимания ко мне со стороны жандармов. Могли ведь не вмешиваться, наблюдать со стороны. Но нет, Кретковский специально послал человека — предупредить. Что бы это значило?

Ненавижу опаздывать! Не люблю людей, позволяющих себе наплевательски относиться к чужому времени, и себе этого не прощаю. Но к Ивану Дмитриевичу все же опоздал. Не на много, минут на пятнадцать — но и этого достаточно, что перенервничать и разозлиться. А все Артемка. Привез одежду и сидел под дверью — ждал, пока позову. А я что? Телепат? Он там ждал, а я в кабинете. Разглядывал наполняющиеся сумерками улицы любимого города, думал и ждал.

И поторопиться побыстрее приехать не получилось. Сани шли рывками — за один теплый день снег на взгорках стаял. На счастье будущий Краеведческий музей от будущего Сибирского физико-технического института не слишком далеко. Томск в 1864 году — едва ли десятую часть Томска из моего времени занимает. Так что — сейчас здесь все не далеко.

Почти у самой усадьбы припомнил забавный случай, связанный с этим комплексом помещений. Из моего времени, конечно. Жила была одна интересная женщина, в чьей власти было определить — представляет здание историческую ценность или нет. А нужно отметить, что Почтампская второй половины девятнадцатого века — это проспект Ленина моего Томска. Самый центр. Офисные или торговые площади здесь — лакомый кусочек. Только свисни — очередь выстроиться!

Не знаю, была там очередь или нет, только та дама взяла да и вычеркнула из списка охраняемых государством объектов на территории Усадьбы Асташева пристройку для слуг. А и правда — ну какой это шедевр архитектуры? Обычный дом. Вон даже деревянные конюшни из-за него торчат. Тем не менее, арендаторы тут же затеяли реконструкцию. Им ведь до крайности обветшалые жилые помещения ни к чему. Им торговый зал нужен был…

В общем — поднялся шум. Патриотов родного города много нашлось — грудью встали. До Москвы дело дошло. Прокуратура засуетилась, комиссии понаехали. Вернули Краеведке их ненаглядные комнаты для прислуги. А заодно и бюджет на реставрацию выделили. Провели конкурс. Определили подрядчика. И все бы ничего, да только стал тогдашний губернатор вожжи отпускать. И появилась в определенных кругах мысль — под шумок на ключевые должности совсем других людей поставить. А там и главному креслу хозяина поменять. Вот к концу того самого ремонта Усадьбы снова та тема и всплыла. Дядьки серьезные были, «погоны» у них с руки ели.

Сначала убрали ту даму, потом прокуратуру на подрядчика натравили. Те откопали, что государственный подряд был по конкурсу отдан фирме, не имеющей лицензии на проведение работ по реконструкции памятников архитектуры. Ай-яй-яй! Как же так!? Как же так можно!? Главный областной строитель на сердце пожаловался и улетел в клинику Мешалкина в Новосибирск. И уже оттуда заявление об увольнении по состоянию, так сказать, написал. С сердцем у него, кстати, все в порядке оказалось. Он еще и меня, своего приемника, пережил. Так вот, во многом благодаря Асташевскому дому, сделал я следующий шаг по карьерной лестнице. Стал начальником Департамента архитектуры, строительства и дорожного комплекса Томской области.

Главный дом был на месте. И хозяйственный флигель. И здание управления приисками. Из-за его угла торчал тот самый злосчастный домик для прислуги и каретный сарай с конюшнями. А вот двухэтажных складов еще не было. Пара чахлых кленов и огромный, серый и некрасивый сугроб, в который превратились построенные чьими-то руками снежные горки для детворы. И Архиерейской церкви тоже не было. И вход в сам дом оказался не в глубине западного дворика, а прямо с улицы — в левом углу западного фасада.

Полу-стеклянные двери вели в обширный вестибюль, где швейцар принял у меня пальто и Артемку, которого я не стал отпускать в гостиницу. Провинился, так пусть теперь чаи гоняет со старым слугой, а не с молоденькими горничными заигрывает.

Богатая мраморная лестница привела меня на второй этаж. По отполированным ступеням гладкие подошвы столичной обуви скользили, и невольно приходилось сбавлять шаг, чтоб не упасть. Маленькая приемная с красной банкеткой и пейзажем с изображением этого самого, Асташевского дома.

Семь торопливых шагов, еще одни застекленные двери и вот я на пороге большой желтой залы. Большие окна на юг и запад, прекрасные, достойные Эрмитажа, малахитовые вазы на постаментах, мебельный гарнитур из красного дерева с коричневой обивкой на невероятно красивом, звездами, паркете из ценных пород дерева — палисандрового, эбенового, розового. Дом приличный не только для сибирского миллионщика, но и для преуспевающего питерского вельможи.