Пираты Гора - А. Захарченко

Я поднял руку к захлебывающейся от восторженных криков толпе.

— Вот он, Порт-Кар, — сказал я Вивине.

Она не ответила.

Люди на берегу продолжали неистовствовать и забрасывать цветами величественно двигающуюся меж высящихся по обеим сторонам центрального канала домов нескончаемую цепь кораблей.

Я стоял среди падающих вокруг меня цветов с поднятой в приветственном жесте рукой.

— Если бы я поместил тебя в какой-нибудь общественной пага-таверне, — кивнул я на беснующуюся на берегу толпу, — сотни из них стояли бы у ее дверей только ради возможности быть обслуженными той, кому некогда предназначалось стать убарой Коса.

— Лучше убей меня, — сказала она.

Я помахал рукой столпившимся на берегу.

— Что с моими девушками? — спросила она.

— Они — рабыни, — ответил я.

— А я? — спросила она.

— Тоже рабыня, — ответил я.

Она закрыла глаза.

В течение пяти дней, потребовавшихся нам из-за медлительности передвижения круглых кораблей, чтобы добраться до Порт-Кара после стычки с везущей сокровища флотилией, я, конечно, не держал Вивину и ее девушек связанными на носу кораблей и поставил их так только дважды — после одержанной мной победы и при вхождении в Порт-Кар.

Я вспомнил, как в первый вечер, довольно поздно, при свете факелов, Вивине приказали спуститься с носа флагманского корабля и привели ее ко мне.

Я принял ее в адмиральской каюте.

— Если не ошибаюсь, — заметил я, перекладывая лежащие на адмиральском столе бумаги, — в тронном зале убара Коса ты говорила, что тебе не приходилось бывать в гребных трюмах круглых судов.

Она посмотрела на меня с недоумением. Находившиеся в каюте мужчины рассмеялись. Женщины столь высокого положения плавают на кораблях — будь то боевые или круглые суда — не иначе, как в надежно защищенных, уютно обставленных каютах, и у нее, конечно, было самое роскошное помещение на флагманском корабле этой поистине бесценной флотилии — на этом самом корабле.

— Если память мне не изменяет, я спросил тебя тогда, приходилось ли тебе когда-нибудь бывать в трюме круглого корабля?

Она продолжала молчать.

— Ты, насколько я припоминаю, ответила, что нет, и тогда я сказал, что, вполне вероятно, однажды у тебя появится такая возможность.

— Нет, — пробормотала она, — пожалуйста, не надо!

Я обернулся к стоящим рядом со мной мужчинам.

— Спустите на воду лодку, — сказал я им, — и отвезите эту женщину на самый большой из круглых кораблей, на тот, где сидят на веслах захваченные офицеры с золотой флотилии. И посадите ее в трюме на цепь рядом с драгоценностями.

— Пожалуйста, — взмолилась она. — Прошу вас!

— Надеюсь, — заметил я, — условия плавания не покажутся тебе неподобающими.

Она собралась с духом и гордо выпрямилась.

— Я в этом уверена, — ответила она.

— Можете отвести Вивину в ее апартаменты, — сказал я охранявшим ее матросам.

— Пойдем, — бросил ей один из них.

Она повернулась и с достоинством, как подобает убаре, последовала за ним.

Однако перед тем, как оставить каюту, она снова обернулась.

— Насколько я понимаю, — сказала она, — закованными в цепи на нижних палубах круглых судов держат только рабынь?

— Совершенно верно, — ответил я.

Она гневно отвернулась и вышла из каюты.

И вот теперь, совершая триумфальный почетный проход вдоль центральных улиц Порт-Кара, стоя на носу флагманского корабля, я снова видел ее перед собой.

Я заметил, что она открыла глаза.

Она медленно проплывала мимо столпившихся на берегу, наблюдавших с крыш домов мужчин, женщин и детей, показывающих на нее пальцами, глумящихся и насмехающихся.

Я поднял две упавших к моим ногам талены и продел их под веревки у нее на шее.

Это вызвало у зрителей взрыв восторга.

— Нет, — взмолилась она, — только не талены.

Талена — это цветок, ассоциируемый горианцами со страстью и красотой. Гирлянды тален обычно надеваются победителям соревнований. Иногда девушки-рабыни, пылающие страстью к своему хозяину, но боящиеся об этом сказать вслух, вплетают в волосы талены, чтобы их повелитель знал, что они испытывают к нему не предполагающую взаимности любовь. Помещение тален под веревки на шее Вивины, было, конечно, только насмешкой, намекающей на ее вероятное предназначение — стать рабыней наслаждения.

— Как ты собираешься со мной поступить? — спросила она.

— Когда сокровища будут подсчитаны и оценены, что займет, вероятно, около четырех-пяти недель, — ответил я, — ты со своими девушками, в кандалах, вместе с полным перечнем драгоценностей и некоторыми их образцами предстанешь перед Советом капитанов.

— Мы являемся добычей? — спросила она.

— Да, — ответил я.

— Значит, капитан, — холодно заметила она, — впереди вас ждет, наверное, целый месяц триумфа.

— Да, — ответил я, снова приветственно помахивал рукой собравшимся на улицах горожанам.

— А что с нами будет после Совета капитанов? — спросила она.

— Это ты сможешь узнать после его окончания, — ответил я.

— Отлично, — сказала она и отвернулась.

Цветы сыпались на палубу нескончаемым дождем, сопровождаемым потоком насмешек над связанной женщиной.

Был ли еще когда-нибудь в истории Порт-Кара подобный триумф, снова спросил я себя и радостно рассмеялся: нет, не было! И ведь это только начало, кульминационный момент наступит через четыре-пять недель на моем официальном представлении в Совете капитанов и принятии высочайшего звания заслуженного капитана Порт-Кара.

— Да здравствует Порт-Kap! — крикнул я бурлящей от возбуждения толпе.

— Да здравствует Порт-Кар! — единодушно откликнулись ликующие горожане. — И да здравствует Боcк, адмирал Порт-Кара!

— Слава Боску! — кричали мои приверженцы, — Слава адмиралу Порт-Кара!

Минуло пять недель со дня моего триумфального вступления в Порт-Кар.

Наконец в зале заседаний Совета капитанов состоялось мое официальное представление и подведение итогов нашей победы.

Я встал и высоко поднял кубок с пагой, принимая поздравления моих приверженцев.

Зазвенели заздравные кубки, и мы осушили их до дна.

Это были пять недель нескончаемых, следовавших один за другим званых приемов и праздничных пиров. Даже по самым скромным подсчетам учетчиков, богатство захваченных нами сокровищ превзошло самые дикие, самые необузданные ожидания. И вот сейчас, в этот вечер настал кульминационный момент сияния моей славы, когда после моей официальной презентации на заседании Совета капитанов и объявления результатов подсчета награбленной нами добычи верхушка Совета за проявленное мной мастерство и героические деяния присудила мне высочайшее, страстно желаемое мной звание заслуженного капитана Порт-Кара.

Сейчас, несколько часов спустя после окончания заседания Совета, в самый разгар празднества у меня на шее пылала широкая алая лента с золотой медалью, на лицевой стороне которой был отчеканен силуэт боевого корабля с поднятыми треугольными парусами, по абрису его обегала сделанная курсивом надпись «Совет капитанов Порт-Кара».

Я выплеснул на пол остатки паги из кубка.

Да, я действительно заслуженный капитан Порт-Кара.

Гордость распирала мою грудь. Когда содержимое трюмов круглых кораблей было извлечено, подробно описано и оценено, ко мне потянулись сотни людей с выражением готовности стать моим доверенным лицом или клиентом. Я получил десятки предложений о сотрудничестве и участии в спекулятивных и коммерческих предприятиях. Бесчисленные толпы людей приходили ко мне, чтобы поделиться своими планами и идеями. Мои охранники ежедневно спроваживали полусумасшедших изобретателей и судостроителей с их абсурдными проектами модернизации кораблей, как будто столь быстрые, маневренные, изумительной красоты корабли можно еще больше усовершенствовать.

Тем временем, пока я усердно занимался пиратством, военные и внутриполитические предприятия самого Совета также приносили свои заслуженные плоды. Был, например, сформирован Совет охраны общественного правопорядка или, короче, Совет охраны, в функции которого на бумаге входило осуществление охраны Совета капитанов, а на деле представлявшего собой органы городской полиции. Был основан также Совет Арсенала, остававшийся по традиции обособленной структурой со своей юрисдикцией внутри, скрытой от посторонних глаз организации. С другой стороны, после неудавшегося переворота сторонников Генриса Севариуса влияние четырех убаров — Чанга, Этеокля, Нигеля и Сулиуса Максимуса — значительно сократилось, и они вынуждены были отказаться от выполнения сколь-нибудь заметной роли в городском Совете. Впервые за долгие годы в Порт-Каре начал действовать независимый от политического влияния группировок городской Совет, слово которого стало законом не только на бумаге, но и на деле, хотя, конечно, внутри его продолжали образовываться новые группировки различных инспекций и подразделений, занимающихся разработкой свода законов и судебными разбирательствами, определяющих меры пресечения, взыскания и налогообложения. Однако, повторяю, впервые можно было рассчитывать, что закон будет един для всех живущих по обе стороны Большого канала. Позднее сторонники Генриса Севариуса были вытеснены Советом со всех занимаемых ими постов, лишены принадлежавших им в пределах городской черты владений и вынуждены были переместиться в единственную оставшуюся безопасной для них громадную крепость, представлявшую собой настоящий бастион, стены которо-то доходили до самого Тамберского пролива и вмещали в себя водное пространство, достаточное, чтобы разместить около двух десятков оставшихся в их распоряжении кораблей. Взятие подобного бастиона обошлось бы недешево, в связи с чем Совет предпочел занять выжидательную позицию и постановил окружить крепость на суше двойными стенами, а выход к морю заблокировать арсенальными судами. Таким образом, крепость могла продержаться лишь то время, на которое ее защитникам хватит запасов продовольствия и рыбы, находящейся в акватории, ограниченной морскими воротами цитадели. В дальнейших своих действиях Совет уже мог не принимать ее защитников во внимание. Они стали пленниками, обычными заключенными, одним из которых, по мнению Совета, следовало считать и самого Генриса Севариуса, этого мальчишку, лишь по общему недосмотру занявшего кресло убара.