Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

Герцог учредил в Нидерландах Совет по делам о мятежах, прозванный «кровавым советом», и за пять лет отправил на костер и эшафот более восьми тысяч несчастных еретиков. И если Казимир Валишевский не прошел мимо деяний Альбы, то почему не сослаться на отрывок из вечной книги Шарля де Костера «Тиль Уленшпигель», где изображены нравы при дворе Филиппа II: «Инквизиция осудила в это время одного фламандского скульптора, католика по вере: какой-то монах, заказав ему вырезать из дерева изваяние Божьей матери, не уплатил ему, сколько было условлено; тогда художник исковеркал резцом лицо статуи, ибо, сказал он, лучше уничтожить свою работу, чем отдать ее за позорную цену.

Обвиненный по доносу монаха в кощунстве, он был подвергнут страшной пытке и присужден к сожжению.

Во время пытки ему сожгли подошвы, и по пути от тюрьмы к костру он все время кричал:

— Отрубите ноги! Отрубите ноги!

И Филипп издали с наслаждением слушал эти исступленные крики».

Шарль де Костер продолжает эпизод, но о его финале представится случай поговорить, быть может, в другом месте.

Никакой новгородский погром, учиненный Иоанном и Малютой впоследствии, не в состоянии сравниться с тем, что происходило в Монсе и Гарлеме. Разница в статистике зависит от источников, но цифры в любом случае настолько велики, что несовпадения нельзя признать существенными.

Упоминание Шарлем де Костером об инквизиции вполне коррелируется со следующим фрагментом из Казимира Валишевского: «Не забудьте и инквизиции, и сорока протестантов, сожженных двенадцатого марта 1559 года в Велладолиде, а также Варфоломеевскую ночь во Франции».

Ни одна русская царица не упивалась видом гибели собственных подданных, как Екатерина Медичи, принадлежавшая к славному роду, давшему миру Лоренцо Великолепного, синьора Флоренции и выдающегося поэта. Русские царицы никогда не устраивали дьявольской резни, в которой бы умерщвлялись тысячи детей.

Варфоломеевская ночь во Франции — время Иоанна Мучителя. Но кто более заслуживает это прозвище — королева Екатерина или Иоанн?

«Вспомните Генриха VIII Английского, его казематы и виселицы», — призывает Казимир Валишевский, имея в виду современника Иоанна из династии Тюдоров, который стал героем Реформации, разгромил папство, провел секуляризацию монастырей, подверг репрессиям массы католиков и сам возглавил англиканскую церковь.

Этот герой Вильяма Шекспира обладал жестокостью Аттилы и самоуверенностью Чингисхана. Его преемница Мария I Тюдор, заключившая брак с Филиппом Испанским, отличалась от покойного короля лишь приверженностью к Римскому папе и католицизму. Влияние римской курии она возвращала в Англию с не меньшим рвением, чем Генрих VIII его изгонял. Мария Католичка, в народе именуемая Кровавой, обменивалась грамотами с Иоанном через Ричарда Ченслера, преследуя знать куда более методично и злобно, чем ее случайный корреспондент.

«Голова епископа рочестерского Фишера, — продолжает Казимир Валишевский, — гнила на решетке лондонского моста в то время, как король в белом шелковом одеянии вел к алтарю Анну Сеймур на другой день после того, как он приказал обезглавить Анну Болейн!»

Вот времена, вот нравы! Далеко Иоанну с его относительно невинными проказами и даже злодеяниями до английского короля.

А ведь Генрих VIII любил вторую жену, развелся ради нее с Екатериной Арагонской, наконец, порвал с Римом и начал вводить церковные реформы, несмотря на яростное сопротивление многих бывших сторонников и народа. Всего через три года после заключения брака он велел казнить новую супругу, заподозрив, а потом и обвинив в неверности.

Рядом с Генрихом VIII русский царь выглядит вовсе не плохо. Он любил царицу Анастасию, и если бы она осталась в живых, вероятно, Россия развивалась бы по иному пути.

Но как фрагменты европейских ужасов напоминают то, что происходило в Московии! Здесь есть над чем поразмыслить. И в абсолютно неожиданном аспекте.

«В той исторической среде, из которой вышли все эти кровавые призраки, они получают свое воплощение в русском царе», — считает Казимир Валишевский. Замечание заставляет заподозрить, что описания Московии, вышедшие из-под пера чужеземцев и давшие основание большинству отечественных историков и литераторов создать ее нелицеприятный облик и зловещий образ Иоанна, учитывали уже хорошо известную составителям европейскую фактуру, преувеличивали и легендализировали — извините за столь неуклюжее словцо! — нравы и обычаи, характерные и общие для русского и нерусского средневековья. Они — речь идет о кровавых призраках — не только воплощались в Иоанне, благодаря одинаковым обстоятельствам жизни, но и их воплощали в личности царя чужеземные авторы разного рода источников.

«Если мы примем в расчет различие в культуре, — подводит итог Казимир Валишевский, — впрочем, не столь значительное, как об этом принято думать, — Иван не покажется слишком далеким от цивилизованного христианского мира европейской эпохи».

Скажу более: он очень близок к изображенному польско-французским историком жестокому миру и если отличается от него, то нередко в лучшую сторону.

«Если нравы эпохи оправдывали жестокость на Западе, то то же приложимо и к Ивану», — приходит к вполне сбалансированному умозаключению Казимир Валишевский, и здесь с ним вряд ли стоит спорить.

Есть почти неуловимая, но существенная разница между альковными приключениями короля Генриха VIII и царя Иоанна. Первый, однако, был куда более вульгарен и циничен, чем второй. Так что суть не только в жестокости.

«Курбский, задавший тон хулителям царя, был заинтересованной стороной в этом деле. Он был представителем непокорного меньшинства. Масса же выражала свое настроение при помощи поэтического народного творчества, и мы уже знаем дух его». Этот пассаж из Казимира Валишевского возвращает нас к одному из эпиграфов романа: «История злопамятнее народа!»

Народ — добр и страдает ностальгией по прошлому, но нельзя вполне понятные и объяснимые чувства выдавать за истинное отношение — в данном случае — к Иоанну.

«Народ не только терпел Ивана, но восхищался им и любил его», — утверждают Казимир Валишевский и некоторые отечественные историки.

Приведенное мнение справедливо лишь отчасти. Кто любил, а кто и ненавидел: неспокойно было в Московии! Иоанн заигрывал с народом через голову боярства, используя вековечную зависть бедных и обездоленных к богатым и сильным. Но целые пласты населения, и не исключительно на завоеванных восточных и южных территориях, а на исконно русских, да еще потерпевших от вражеского нашествия, готовы были взяться за оружие. Новгородцы, смоляне, псковичи имели к Иоанну свой счет, и немалый. Как же тут можно говорить о любви?

«Из толпы его сотрудников он (народ) удержал только два имени — Никиты Романовича Захарьина и палача Малюты Скуратова», — пишет Казимир Валишевский, совершенно в том не ошибаясь.

Я уже приводил отрывок из былины о брате царицы Анастасии, который, как и создатель Якобинского клуба и клуба фельянов Эмманюэль Жозеф Сьейес, «свидетель террора во Франции XVIII века, «умел жить». Легенда сделала из него героя, изобразив его отказывающимся от милостей царя и заботящимся об установлении более мягких законов для народа, — замечает Казимир Валишевский, демонстрируя не просто широту эрудиции, но и редкое умение включать различные события и участвующих в них фигурантов в единый исторический контекст. — Та же легенда отдает предпочтение Малюте Скуратову как истребителю бояр и князей. Этот демократический инстинкт властно обнаруживается во всех воплощениях народного слова и раскрывает нам тайну опричнины, ее идею и легкость, с которой Грозный навязал ее одним и вызвал сочувствие большинства».

Здесь я не без удовольствия прерываю диалог с Казимиром Валишевским, который, к сожалению, как и в предшествующих главах написанной им книги, не поднимается над банальными трактовками эпохи, замыкающей еще длящееся русское средневековье, не более кровавое и трагичное, чем европейское, и в целом и в частностях. Однако стоит подчеркнуть, что сравнительная характеристика положения в Европе и России относится к лучшим страницам его часто поспешного труда.

Понятно, что способы разрешения конфликтов — любых: социальных и личных — в разных странах обладали специфическими особенностями. На Западе им старались придать вид законности, на Востоке законом была воля властелина. Между тем суть процесса насилия мало от того менялась. Надо ли приводить достаточно известные цифры погибших в период, когда свирепствовала святая инквизиция? Надо ли упоминать о депортациях и выселениях, по-старинному — выводе людей из городов и сел, на территории государства Российского как о чем-то небывалом и варварском, когда наиболее популярный инквизитор Торквемада выселил из Испании всех евреев и выселение сопровождалось такими эксцессами, что нынешний король испанский был вынужден, вступив на престол, принести извинения целому народу?