Годы молодости - Мария Куприна-Иорданская

Ночью старший дворник разбудил меня:

— Александр Иванович задержан. Документов у него при себе нет, и нужно удостоверить его личность. Городовой ждет внизу.

— Дай ему целковый — пусть уходит. А ты возьми извозчика и жди меня.

Была зима. Я надела шубу, накинула сверху соболий палантин и поехала в участок.

В кабинете пристава, грязном, полном табачного дыма, толпились странные личности и городовые. Я не сразу заметила сидевших сбоку у стены Куприна и Троянского. Увидев их, я громко спросила:

— Саша, как ты сюда попал? И вы, Троянский?

— Вам что угодно, сударыня? — спросил меня пристав.

— Как что угодно? Потребовали документы моего мужа. Я привезла их сама.

Александр Иванович взял у меня паспорт и молча положил на стол. Пристав, заполнив имя, звание, фамилию, передал протокол Куприну на подпись.

— Это ложь! — кричал Александр Иванович, сворачивая протокол трубочкой. — Мы не приставали, а отбивали девиц от полицейской облавы городовых!

— Подпишите! — настаивал пристав.

Александр Иванович сделал шаг вперед и ударил пристава протоколом по лицу.

— Вы ответите, господа, за оскорбление при исполнении служебных обязанностей. Я этого так не оставлю. Я передам дело в суд!

Наступил день суда. В защиту Куприна и Троянского решил выступить критик Петр Пильский — человек очень остроумный и находчивый. Он приготовил длинную, убедительную речь и начал так:

— Гидра царизма попирает…

— Довольно! Лишаю вас слова. Дело ясное.

Суд постановил: Куприн и Троянский за оскорбление чинов полиции подлежат аресту на две недели. С обоих взяли подписку, что они явятся в указанный срок в тюрьму Литовского замка{65}.

Укладывая чемодан, Александр Иванович взял с собой вещей очень немного. Деньги, табак и спиртные напитки не разрешались.

Троянский поступил более предусмотрительно. На дно чемодана он положил, вместе с бельем и книгами, свою офицерскую форму. Когда их разместили на дворянской половине по отдельным камерам, выходившим в общий коридор, где у выхода на лестницу сидел унтер, к Александру Ивановичу зашел Троянский.

— Теперь надо вспрыснуть наше новоселье! — шутил художник.

Но у Куприна портсигар с папиросами отобрали, и он был не в духе.

— Сейчас все организую, — продолжал Троянский, потирая руки.

Он ушел, и через некоторое время появился в коридоре в военной форме.

— Пст! — крикнул он в сторону дежурившего в коридоре унтера.

Унтер повернулся и, увидев Троянского в форме капитана, вскочил с места и вытянулся.

— Пойди сюда! — поманил его пальцем Троянский. — Вот тебе три рубля. Купишь две коробки папирос, бутылку водки, огурцов, хлеба и селедку. Сдачу оставишь себе. Живо! Одна нога здесь, другая там. Пшел!

Так Куприн и Троянский провели две недели под арестом в Литовском замке. Вспоминать об этом Александр Иванович не любил, но и не мешал Троянскому изображать все это в лицах.

Глава XXV

Устричная лавка Денакса. — Болезнь Куприна. — Доктор С. С. Жихарев. — Рассуждение Куприна о смерти и поведении окружающих.

Когда мы жили еще на старой квартире, у столяра, Александр Иванович недалеко от Невского случайно обнаружил небольшую лавочку, торговавшую черноморскими устрицами. Разыскать ее было довольно сложно — лавочка помещалась в полуподвальном помещении. Три ступеньки вниз вели к двери. На ней была прикреплена небольшая вывеска: «Устричное заведение Г. Денакса». Чтобы заглянуть в витрину, приходилось нагибаться, и только тогда можно было увидеть различных рыб, устриц и вареных крабов.

Александр Иванович заинтересовался странным видом этого заведения, столь скрытого от покупателей, что только чрезвычайно любопытному пешеходу удавалось его обнаружить. Разумеется, Куприн сразу же устремился в эту своеобразную лавочку, напоминавшую ему матросские одесские погребки, где можно было, наспех вышибив пробку из бутылки с водкой, закусить какой-либо копченой рыбной снедью, лежавшей на грязном деревянном прилавке. В Одессе эти лавочки, торговавшие, конечно, без патента, назывались «низок».

Кроме хозяина, грека средних лет, в лавочке никого не было. Узнав, что устрицы можно есть тут же в магазинчике, Александр Иванович тотчас у стойки съел десяток. Конечно, при этом завязался разговор с хозяином. Выяснилось, что он уроженец Балаклавы, где, по его словам, в прибрежных скалах были неплохие месторождения устриц. Стоили устрицы у Денакса необыкновенно дешево: начиная от тридцати копеек за десяток и до двух рублей самые отборные. Эту дешевизну Денакс объяснял семейным характером предприятия и не замедлил пожаловаться на убыточность лавчонки. Хозяин предложил Куприну осмотреть помещение, сообщавшееся с большим подвалом, заполненным всевозможными бочками.

— Да это же превосходный винный погреб! — воскликнул Александр Иванович. — Он будет иметь большой успех, если, кроме устриц, вы станете торговать крымским вином. Вот увидите, от посетителей не будет отбоя.

— Конечно, — согласился Денакс. — Нанимая помещение, я так и думал. Но оказалось, что это сопряжено с непосильными расходами. Существую я благодаря оптовому сбыту во второразрядные рестораны. Те редкие и случайные покупатели, которые бывают у меня, приносят вино с собой.

Александр Иванович принял это к сведению и впредь заходил к Денаксу уже со своим вином, угощая им и хозяина.

Когда мы поселились в другой части города, то знакомство Куприна с Денаксом прервалось приблизительно года на полтора. Но вот поздней осенью 1903 года Александр Иванович предложил пройтись перед сном. Мы вспомнили прежние прогулки и направились по Знаменской.

— Маша, а ведь здесь еще существует Денакс! — вдруг воскликнул Александр Иванович. — Зайдем…

Денакс обрадовался нам. Рассказал, что, закрыв, по обыкновению, весной свое заведение, все лето провел в Балаклаве.

Об этом поселке греков-рыбаков он говорил с большим увлечением. Рассказ Денакса заинтересовал Александра Ивановича.

— Было бы любопытно посмотреть, что же такое Балаклава. Я часто проезжал мимо нее, но мне не приходило в голову там остановиться.

В середине ноября 1903 года Куприн заболел. Начались головные боли и какое-то общее недомогание. Но так как единственной болезнью, которую знал Александр Иванович, была корь (он перенес ее в детстве), то он и не верил, что может захворать по-настоящему. Меня все же беспокоило его состояние, и я просила его поставить градусник.