Пташка (СИ) - Скворцова Ксения

Гнеда всхлипнула, пытаясь удержать рвущийся наружу поток, и кинулась в сторону, но Бьярки грубо поймал девушку за запястье, равнодушно глядя на потёкшие по её щекам слёзы.

— Ведьма, — хрипло вымолвил Бьярки. — Что ты сделала со мной?

Девушка непонимающе сморгнула несколько раз, но парень резко тряхнул её.

— Какую присушку подсунула мне, что я хожу за тобой, как привязанный? Смотрю на тебя? Что потерял разум, словно мошник на току?

Гнеда растерянно глядела на него сквозь слёзы, и вдруг осознание отразилось на её лице жутковатой улыбкой.

— Неужто думаешь, боярин, что, умей я ворожить да травами-отравами ведать, стала бы размениваться на приворотное зелье? — негромко, но отчётливо произнесла она, едва удерживаясь то ли от плача, то ли от хохота.

— Убирайся, — только и сумел выговорить Бьярки побелевшими губами.

Он резко отпустил её руку, и Гнеда ринулась прочь, не видя и не слыша ничего, не разбирая дороги, чувствуя лишь морозный воздух, обжигавший лёгкие.

Не глядя в её сторону, Бьярки вытер непослушными пальцами испарину со лба. Он постоял, будто собираясь с силами, а затем, оттолкнувшись от дерева, пошёл прочь, немного пошатываясь, туда, где, озаряя ночную темень, приветливо мерцали окна избы и раздавался весёлый смех посиделок.

27. Откровение.

Было ещё совсем рано, но, по обыкновению, в гридне уже засуетились. Давно проснувшийся Бьярки заставил себя подняться. Младший Судимирович, побратим и ближник княжича, всегда был на особенном счету, но и он послушно подчинялся заведённому в дружине порядку, не пропуская воинской науки и ежедневных учений. Пользуясь своим положением, он мог отлучаться домой куда чаще других, но в последнее время Бьярки ночевал в дружинной избе, избегая появляться в усадьбе.

Извилистое тело замёрзшей Листвянки темнело в синевато-сером снегу, а от зияющих дыр прорубей и полыньей, разбросанных тут и там возле берега, змеился лёгкий парок.

Бьярки безо всякого удовольствия умылся рыхлой пригоршней снега, оцарапавшей лицо, и присоединился к товарищам, разминавшимся неподалёку от общего костра. Под предводительством Борзуна, удалого княжеского кметя, славившегося недюжинной силой, отроки боролись, схватывались в рукопашную и постигали прочие премудрости ратного ремесла. Борзун поддразнивал парней, то и дело пересыпая свою речь прибаутками, и тут и там слышались задорные крики и смешки. Утреннее учение шло весело и ненатужно, но нынче Бьярки не чувствовал себя частью братства, и возня на снегу, всегда так нравившаяся ему, не бодрила, а утомляла.

Ивар появился перед ним, когда дело дошло до мечей. Они давно уже не становились в пару, и нынче Бьярки хмуро принял протянутый другом клинок. Княжич смотрел спокойно и открыто, и лишь только очень близко знавший Ивара человек мог бы различить отсвет тревоги в прозелени его глаз.

Разогревшись несколькими привычными движениями, юноши начали сшибку. Вокруг них, молодых, но уже показавших себя и в отъезжем, и в ратном поле, постепенно стали собираться отроки и детские, а поединщики не замечали ничего вокруг. Меч Ивара мелькал перед лицом, и Бьярки распалялся всё сильнее, а снисходительная невозмутимость названного брата лишь разъяряла. Пот стекал по лицу боярина, и он с досадой ощутил, что казавшиеся раньше лёгкими удары не даются, а мышцы утратили былую силу. Бьярки словно тянулся по привычке за верным ножом, но не находил его на положенном месте.

Проклятье!

Ивар незаметно перебросил меч в шуйцу.

— Не смей! — прорычал Бьярки, закусывая губу и набрасываясь на друга градом новых ударов, выматывающих, но почти бесплодных.

Власть над собственным телом утекала как вода сквозь пальцы вместе с необходимой осторожностью. Зрители притихли, замечая, что потешный бой перерастает в настоящий, и рядом с борцами вырос долговязый Борзун, готовый вмешаться при первой надобности.

Оба имели почти одинаковый рост, но княжич был крепче и гораздо шире в плечах гибкого поджарого Бьярки. Сила одного и ловкость второго обычно уравнивали их в бою, но нынче Судимирович видел свою слабость и оттого дрался особенно отчаянно. Ивар оставался внешне бесстрастным, но из-под налобной повязки вниз по вискам сбегали тонкие струйки пота. От взмокших на спине и груди рубах валил пар.

Бьярки всё-таки удалось достать побратима, и только когда на плече княжича заалело пятно, жадно расползающееся по белому полотну, он остановился, быстро моргая. Его впервые в жизни замутило от вида крови.

Трясущейся рукой отбросив в сторону меч, боярин развернулся и пошёл прочь через строй безмолвно расступившихся отроков.

Ивар нашёл Бьярки в оружейной клети. Он сидел на полу, привалившись к упёртому в стену круглому щиту. Княжич опустился рядом.

— На, — он сунул побратиму в руки крынку с молоком. — Что в трапезную не пошёл? На тебе скоро мяса совсем не останется.

Бьярки посмотрел на Ивара, виновато находя пятно уже засохшей крови, просочившейся даже через надетую позже верхницу.

— Пустое, — махнул рукой заметивший его взгляд княжич. — Зажило уже всё. Что с тобой, Медвежонок? За что ты на меня взъелся? Облегчи душу, не держи на сердце. Словно червь тебя точит, с лица и тела спал, скоро люди узнавать перестанут.

Бьярки отставил нетронутое молоко в сторону и пристально посмотрел на друга.

— Ты зачем девке голову морочишь? — наконец спросил он, понимая, что пути назад не будет.

Ивар некоторое время удивлённо взирал на побратима, слегка наморщив лоб, а потом тихо рассмеялся, покачав головой.

— Ах, вот оно что. А я думал, показалось. Думал, она тебе не люба.

— И не люба, — повысил голос боярин, словно отказываясь замечать взлетевшие брови и стиснутые от сдерживаемой усмешки губы Ивара. — Отец велел присматривать за ней. Ты что затеял? Другой не мог найти, или Добравы тебе мало?

— А когда ты её в деннике зажимал, тоже присматривал? — усмехнулся княжич уже без дружелюбия.

Бьярки скрежетнул зубами.

— Помрачилось у меня в голове от похоти, будто не знаешь, как оно бывает, — зло процедил он. — Другое дело, кабы я это задумал да туда её сам заманил.

— А что ж, я, по-твоему, заманиваю? — Ивар холодно прищурился.

— Зачем приезжаешь? Зачем смотришь? Разбередишь девке сердце, позабавишься, да и бросишь. — Голос Бьярки больше не звучал воинственно. Он весь поник, сдаваясь, признавая своё поражение, и Ивар смягчился.

— Я видел, что ты к ней неровно дышишь, но, чтобы так, не знал. Я бы не стал… — неловко замолчал княжич, упирая взгляд в сомкнутые руки.

— Как, так? — резко взметнув голову в его сторону, враждебно спросил Бьярки.

— А так, что весь высох. Будет тебе, Бьярки, не малое чадо, — с раздражением добавил Ивар, поднимаясь. — Зазнобила тебя девка, признай уж. Сказал бы сразу, я б в её сторону и не взглянул. Было б ещё, на что глядеть, — скривился он.

— А не на что, зачем тогда привабливал? — с горечью спросил боярин, даже не отрицая слов друга.

— Со скуки, — коротко ответил княжич, не глядя на Бьярки. — Больше не стану. Забирай свою красну ягоду, любись.

Бьярки мрачно усмехнулся.

— Нет, Ивар. Наваждение это какое-то. Морок. Не может мне такая прийтись по сердцу.

Княжич только покачал головой.

— Я не желаю, чтобы промеж нами встала девчонка. Это — самое жалкое, что может произойти между двумя мужчинами. Морок, не морок, а нет сил смотреть на тебя, прозрачный стал, что вешняя льдинка. Сухая любовь только крушит. Или забудь, или возьми её.

***

— Возьми её, — упрямо повторила Славута, прикладывая нарядную красную рубашку к Гнеде. — Мне такую уже не надеть, а тебе в самый раз придётся.

— Спасибо, — приняла подарок девушка.

Гнеда была полна отчаянного желания нарядиться в лучшее, чтобы назло всем показаться — со своей грубой и смуглой кожей, слишком маленькими и чёрными глазами, детской грудью и жёсткой косой. Да, она не была ни знатной, ни красивой, но Стойгнев смотрел на неё, а Бьярки…