Анимация от Алекса до Я, или Всё включено - Александр Новгородцев

Глава седьмая

Из этого познавательного подзаголовка вы узнаете, что «бурда» с турецкого переводится — «здесь», а «баян» означает «женщина». А из самой главы вы узнаете, что стриптизёры могут испортить всю малину. А уж как — читайте дальше сами, а то всё вам расскажи прямо сразу, в подзаголовке..

Мустафа недолго оставался с нулевым счётом несостоявшихся свиданий. Совершенно необдуманно высшие силы заселили старшего бухгалтера Светлану в соседнюю с нами комнату. Я лежал на неубранной постели в послеобеденный перерыв и прикидывал чем заняться в ближайший выходной. А такие дни у нас тоже были, причём с завидной регулярностью, каждое воскресенье. В этот день туристы слонялись, верблюжили и жирафились по отелю, предоставленные сами себе. Большинство, конечно, навёрстывало график по койко-часам и лежанко-минутам. В барах был ажиотаж, из здорового перетекающий в болезненный. А фанатично настроенные женщины переспрашивали друг у дружки, будет ли аквааэробика, или я действительно не пошутил вчера насчёт выходного дня.

Так вот, я предавался размышлениям стоит ли прогуляться до Кемера и присмотреть что-нибудь из одежды. По моим расчётам приближалось время зарплаты, оставшиеся 100 долларов мало что решали, а вот гардероб не мешало бы обновить. По сравнению с мажорами соседями, особенно с Марио, я был бедным родственником предпоследнего беспризорного. Мусти вышел на балкон, покурить и проверить высохла ли рабочая униформа после очередного конкурса «столкни Мустафу в воду». И я услышал фразу:

— Давай займёмися бизапасным.

— Зай-мём-ся, Мус. Учись грамотно произносить, йя, — крикнул ему, поправляя устную орфографию. Думал, он тренируется, оттачивает навык.

Но тут какое-то «астарожнае» торнадо пронеслось по комнате, покопалось в Мустиной тумбочке в поисках средств индивидуальной защиты, разработанной институтом холостякологии. Задержалось на пять секунд у зеркала, издало крик, похожий на бабуинский, но в нём можно при сильном желании различить что-то вроде: «Алекс, яхуууу! — и, — «Джага-джага!» Торнадо вернулось ослабшим ветерком минут через сорок, перелезая на наш балкон с причитанием «пипетс», в котором однако слышалось неподдельное удовлетворение жизнью.

В итоге, проявляя нехарактерную для него повышенную работоспособность, Мусти каждое свободное время в течение недели исчезал на балконе по соседству, возвращаясь полуживым, вымотанным, но счастливым, как белочка, отыскавшая прошлогодний схрон орехов в шоколаде. Походка его всё больше походила на моряцкую — вразвалочку, а затем вообще стала раскорякой калмыцкого наездника. Позже я встретил саму Светлану, симпатичную деву с длинной русой косой, чем-то похожую на настоящую русскую бабу, которая не дура и в избу горящую зайти, борщ там сварить, да коня на скаку коромыслом промеж ушей остановить и ведро молока с него выдоить.

Разделяя радость товарища по комнате, я задумался над своим положением. Ира и Таня уже предавались воспоминаниям о жарких денёчках и не менее жарких ночах, пребывая в родном Смоленске, а я вновь проверял на прочность свою устойчивость к амурным приключениям и находил, что эта устойчивость не вполне совершенна и, вполне может статься, что её вообще нет.

Ранее таких влечений к подобным развлечениям я от себя не предполагал, опять же как человек, культивированный на книгах Джека Лондона и Томаса Майна Рида. Но реальная жизнь в качестве аниматора внесла свои коррективы в поведение индивидуума. Разум, высшая мыслительная деятельность, холодный расчёт и противоположная им духовная нравственность, всё это отходило на второй план и меркло, когда инстинкты самца, неукротимое желание вольного зверя, находящегося среди самок в период течки, геогормональные бури овладевали моей сущностью.

Клеймо бабника меня не пугало, так как я не волочился за женскими юбками, а больше был похож на портного-кройщика, выбирающего предлагаемое сукно в товарном ряду. Поначалу популярность настораживала меня, я считал её неоправданно-завышенной, но человек способен адаптироваться ко всему. Я старался быть не заинтересованным в развязывании курортных романов, но среда довлела надо мной и обуславливала поведение. Кто я такой, чтобы противиться природному первоначалу.

Каждый аниматор мужского рода, если он хорош собой или по крайней мере не отвратителен обликом, является потенциальным объектом для съёма. А так как я выделялся своей активностью, ежедневно, по нескольку раз в день будоражил пляж и бассейн созывом на спортивные мероприятия, проявлял творческое безумие при создании развлечений, куралесил по полной не денег ради, а ради забавы и был на устах у большей части отдыхающих от мала до велика — то и количество девушек, рассматривающих меня в качестве почётного эскорта, превосходило мои более чем скромные запросы.

Я, лишённый такого повышенного спроса у себя на родине, не привыкший к такому повальному вниманию к персоне — решил не следовать велению древних: «Timeo danaos et dona ferentes». То есть, не бояться и не отказываться от предлагаемых «данайками» даров, просто правильно их принимать. Поступали предложения и от достаточно зрелых и обеспеченных дам-данаек, желающих продлить краткосрочный возраст любви и от молодых распутниц, которые считали, что некоторые услуги аниматора тоже включены в стоимость путёвки. Я руководствовался трепетным языком сердечной чакры и останавливал свой выбор на «данайках», к которым имел ощутимое влечение.

Сейчас меня заботил всё тот же вопрос. Где можно с пользой для тела, непринуждённо, качественно и безопасно провести время с очередной молоденькой барышней, набивающейся на свидание? Ютиться в её номере подобно бездомному путнику, опасаясь шорохов в коридоре и невольно ожидая стука в дверь с проверкой на наличие недозволенных гостей? Нет, мне нужно было что-то другое. Краем уха, я слышал истории от персонала про дикий пляж. Куда, если им улыбается фортуна, они отправляются по ночам.

И вот, в свой очередной выходной, я решил произвести разведку на местности. Наш отель один из крайних, предваряющий длинную цепь туристической мекки, этого застывшего, залитого цементом каравана архитектурного разнообразия, вьющегося до Кемера и там уже распадающегося на единичные ансамбли среди лавочек, магазинчиков, парков и жилых зданий. Перед нами располагается только Gul (гюль) отель, схожий по расцветке, строительному замыслу с Розой. Дальше идёт дорога на Анталию. Я решил по ней прогуляться и посмотреть, нет ли отвилок в сторону моря. За Гюль-отелем я обнаружил каменную арку, нависающую древним окаменением над проезжей частью. «Обнаружил» не совсем то слово, поскольку арка и раньше виделась мне, во время перехода через дорогу от главного корпуса к малой Розе, но как часть горизонта. За ней продолжалась дорога, а в сторону отмежевался пустырь с апельсиновыми садами, скрытыми от посягательств любителей цитрусятины колючим сеточным забором, тянущимся на несколько сот метров. Вдали возносились вверх минареты мечети, как мачта корабля посреди древесно-зелёных волн, в который она погружена. Вот откуда по вечерам доносилось пение муэдзина, похожее на искажённый глас, будто бы идущий из морской раковины. Красивый мужской баритон, словно многократно усиленный динамиками, разливался по побережью в вечернее время с целью призвать верующих к совершению намаза — молитвы. Для кощунственных личностей-агностиков вроде моей, это был колоритный фон, отзвуки восточной сказки. Нашлась и дорожная отвилка, не закатанная в асфальт и ведущая в песчаные дюны. В начале дороги были раскиданы дачные домики с приятными тенистыми садиками, состоящие из плодовых деревьев, виноградников, увивающих калиточные ворота и открытые веранды. От этой дороги в далече отходили тропки через наметённые столетиями песочные холмы, образуя спуск к дикому пляжу. Ага, понятно, где можно вкусить романтику запретных встреч.

Каждый выходной, кроме того, что он являлся священным днём будничного труженика, наполнял меня ностальгическими нотками. Не тормошимый суетой, я любил прогуляться вдоль отельного променада по тёплой плиточной мостовой, ведущей в Кемер. Овеваемый шалью полуденного знойного ветерка, я предавался воспоминаниям о северном городке, частых летних дождиках, переменчивой погоде, вспоминал его улицы, широкие проспекты с сурово-серыми анфиладами домов, усиливающими осенью за счёт унылого малокрасочного однообразия непонятную, рождающуюся в глубинах сердца, печаль. Вспоминал нежные берёзки, восторженно распускающиеся летом во весь ветвистый рост, тополя, щедрые на пух и дарующие прохладу тени в центре города. Городскую набережную, летом превращающуюся в разноцветный оживлённый муравейник. Вспоминал родных, друзей, занятых обычными, привычными для горожанина летними делами и работой. Между раздумьями и воспоминаниями поглядывал по сторонам, а посмотреть было на что.