Двоюродная жизнь - Денис Викторович Драгунский

молодой красавец – он курил сигару и попивал коньяк из красивого бокала.

– Простите, сэр, скоро полночь… – начал было директор.

– Вот и я говорю! – перебил его Монтегю. – Скоро полночь! Где моя сдача?

– Какая сдача? – не понял директор.

– Сдача с крупной купюры! Где ваш официант? Такой знойный красавчик?

Директор усмехнулся:

– Он у нас не работает.

– Что?! – возмутился Монтегю. – Как это? Какой-то бред!

– Я его уволил.

– Давно ли? – саркастически спросил Монтегю.

– Полчаса назад. Сейчас у нас… Сейчас у нас…

Директор сунул руку в жилетный карман и вытащил золотую цепочку без часов. Поглядел на нее и расхохотался.

Через неделю Джейкоб Кафферстоун понял, что 1000-долларовая купюра ничем не облегчила его жизнь, а в случае неосторожного поведения – может принести ему неприятности. Судите сами – у него нет модного парижского костюма и лондонских туфель, чтобы играть этакого богача-шутника. Если он покажет эту банкноту хоть в магазине, хоть в банке – не миновать разговора с полицией. «Откуда у вас эта банкнота, которая выпущена ограниченной серией для крупных корпоративных расчетов?» – что ответишь? Рассматривая купюру, он увидел на ее поле вензель, едва нарисованный карандашом – «II N-Y B». То есть «Второй Нью-Йоркский Банк».

Решение созрело мгновенно.

Наутро Джейкоб стоял перед Клиффордом Н. Дипуотером в его офисе на 33-й стрит и вежливо объяснял, что нашел эту купюру на улице и увидел, так сказать, вензель владельца. Опустил глаза и добавил, что нашедшему и вернувшему потерянное добро – обычно полагается некоторое скромное вознаграждение.

– Полагается, полагается! – довольно усмехнулся банкир. – Я вас не обижу, честный молодой человек. Но сначала расскажите о себе.

– Меня зовут Джейкоб Кафферстоун, просто Джейми. Я работал в ресторане «Семирамида», дослужился до старшего официанта, но не поладил с хозяином, мистером Эшером, он же и директор заведения.

– Бывает, бывает. А кто ваши родители?

– Папаша умер до моего рождения. Он был беспутный человек. А мама – Агнесса Кафферстоун, швея на фабрике братьев Брукс.

– Агнесса? – возопил старый банкир. – Она жива?!

– Матушка жива, но хворает…

– Боже! О, Боже милосердный! Я приеду к ней… Завтра же… Сегодня же приеду! Но скажи, Джейми… Я знаю хозяина «Семирамиды» мистера Эшера по клубу «Акрополь». Скажи, Джейми, это ты спер у него золотые швейцарские часы?

– Да, папа… – вздохнул Джекоб Кафферстоун. – Я.

– Какой ты у меня честный мальчик! – растрогался Клиффорд Н. Дипуотер. – Прошу тебя: подружись со своим кузеном Монтегю! Уверен, что ты сможешь хорошо на него повлиять, направить его на путь труда и добродетели.

* * *

Конечно, финал чересчур сентиментален, но что поделать, если решил написать нечто в духе О.Генри!

сон на 13 мая 2023 года

Не было

Приснилась девушка, чудесная, красивая, милая и обаятельная, с которой у нас чуть ли не в 17-летнем возрасте был неудачный роман. Неудачный – потому что там было много обид, ревности, опозданий на свидание, недозвонов, капризов, причем с обеих сторон. И, конечно, много подростковой неловкости, неумелости, неопытности – и еще детского страха.

И вот я вхожу в какое-то летнее кафе – все очень ярко, зелено и розово, и она сидит на деревянном диване, под навесом из цветущих вьюнков, мы пьем кофе, и она вдруг говорит:

– А как все-таки жаль, что у нас тогда ничего не получилось.

– Ну почему? – улыбаюсь я. – Что-то все-таки было. Влюбленность была, поцелуи ночью на лестнице перед твоей дверью, билось сердце… Разве это «ничего»?

– Да, да, – говорит она, улыбаясь.

Я смотрю на нее и вижу, что она прекрасна, как тогда, и даже лучше. Что она положительно молода, что выглядит лет на 30–35, то есть гораздо интереснее, чем в свои 16–17: подтянутая, гладкая, с незаметной косметикой, с прекрасно уложенными волосами, а не с теми детскими патлами, которые были у моей тогдашней любви.

– Какая ты… – говорю я.

– Да, – продолжает она. – Конечно, эти подростковые чувства, почти детские чувства – это прекрасно, так нежно и мило… Но мне все-таки жаль, что у нас не было ничего настоящего, ты меня понял? Мы чего-то боялись, бедняжки. А тебе не жаль?

И вдруг она сбрасывает туфли и кладет мне на колени свои босые ножки.

У нее чудесные пальцы, гладкие ухоженные стопы. Я осторожно к ним прикасаюсь, начинаю гладить ее пятки, подъемы, перебирать пальчики. У нее холодные пальцы. Я, чтобы их согреть, начинаю их стискивать и массировать.

Вдруг она кричит:

– Нельзя! Не надо! Я мертвая!

Я просыпаюсь и вспоминаю – она умерла лет двадцать назад.

почти классический сюжет

Лицо, одежда, душа и прочее

Ее звали Маша, Мария Ефимова, простые такие имя и фамилия. А он был, ах-ах, Всеволод Бонацкий: очень красиво и даже как бы аристократично.

Но несмотря на свою простую фамилию, Маша Ефимова была совсем не проста. Умна, остра, образованна и вдобавок одета модно, элегантно и недешево.

Сева Бонацкий познакомился с ней в баре «Каваллиньо», был такой португальского стиля бар на углу Межевого проспекта и улицы Велигорского; крутой райончик, между прочим.

Сева зашел туда выпить любимого «Порто Крус» после очередного – или внеочередного? уже устал считать! – скандала с женой. Даже не скандала, а еще хуже – после тяжелой, медленной, какой-то ленивой ссоры. Из комнаты в комнату – от кресла к дивану – перебрасывание словами, в которых можно разглядеть обиду или намек на обидное происшествие годичной давности. Обнаружение этого намека. Ответный укол. Парирование укола сильным словесным щипком, который, как синяком, украшен ласковой оговоркой: «надеюсь, ты не обидишься» или «но ведь всего дороже искренность, правда?»… И вот так час или полтора, после которых так хочется выскочить на улицу из этой душевной духоты – дойти до бара и расслабиться, растворить этот комок злобы, который как будто сидит где-то в пищеводе и мешает глотать.

Комок злобы, если уж честно, на самого себя.

Сева не любил свою жену уже целых восемь лет, хотя женаты они были всего пять. Как такое вышло? Да проще простого. Познакомились на вечеринке у однокурсника, потанцевали, поприжимались, постояли у окна, она сказала «проводи меня!», уже в такси начали целоваться, зашли к ней, живет одна, а квартирка-то ничего так! – вот и остался ночевать, и потом всё.

Вот это соображение квартирка-то ничего так оставалось для Севы внутренним укором и, возможно, помешало по-настоящему полюбить свою – сначала неожиданную любовницу, потом «девушку», потом серьезную герлфрендку и, через три года размышлений и раскачиваний, – законную жену. Ему казалось, что он