Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Лата опустила голову. Округлые линии на ее шее напомнили спираль морской раковины.

— Бессмысленно говорить об этом, — тихо сказала она. — В надвигающейся буре тебе будет не просто остаться в живых. Если часть твоего сердца останется со мной, то ослабнет внимание и не будет крепка твоя рука. Учитель в ашраме говорил тебе, что мудрый всегда сомневается и каждый свой шаг соизмеряет с велением сердца. Так можно пройти по жизни, не отяготив своей кармы. Но Крипа дал вам другую мантру. «Разрушена пелена заблуждений, я вижу истинный свет, я стоек, привержен долгу». Думай о долге и забудь обо мне.

Не знаю, как это у меня вырвалось, но прежде, чем отвернуться от Латы и пойти к своему коню, я сказал:

— Я потерял больше, чем наставника.

Тяжелые тучи, похожие на удавов, ползли по небу. Мелкий дождь висел в жарком воздухе.

Лата никогда больше не появлялась во дворце, где мы с Митрой принимали последние наставления Крипы.

— Камень не чувствителен к боли. Дикий человек более вынослив, чем изнеженные придворные. Чем больше развиваются разум и чувства человека, тем острее он переносит страдания. Но вы должны стать властелинами воли!!! — почти кричал Крипа, глядя, как мы с Митрой охаживаем друг друга по плечам длинными бамбуковыми шестами. — Сила брахмы способна приглушить боль, остановить кровотечение так же, как и отразить невидимый посыл злой мысли. Мы знаем случаи, когда дваждырожденные, даже пробитые стрелой насквозь, продолжали сражаться. У великих подвижников каждая частица тела настолько пронизана сознанием и волей, что боль гаснет сама по себе, как факел, брошенный в море. Научитесь лечить раны дыханием. Ощутите свое единство с бесконечным миром, тогда сами собой падут стены и границы, а вместе с ними и страх смерти, самый древний и самый могущественный.

— Я уже начинаю сомневаться, что нам пригодится ваша наука, — тяжело отдуваясь под моими ударами проговорил Митра. — Похоже, что мы с Муни убьем друг друга прямо здесь, на тренировочном поле, или почим от старости, так и не выйдя за стены Двараки. Время уходит, Пандавы скрываются где-то в лесах, а мы тупо упражняемся, ожидая, когда победа сама упадет в руки, как перезревший колос.

Крипа только улыбнулся и отошел под навес, куда не проникал накрапывающий дождь. Потом кивком головы пригласил нас к себе. Мы с Митрой не заставили себя долго ждать и, растирая саднящие плечи руками, уселись рядом с наставником на жесткие циновки.

— Я заметил в тебе, Митра, признаки нетерпения, — сказал Крипа. — Несмотря на то, что ты, как сам выразился, тупо упражняешься уже полгода, твои стрелы летят по своей собственной прихоти. Ты теряешь власть над оружием. Строишь планы, в то время как твоя голова должна быть чистой, как небо ранней весной. Это, кстати, касается и тебя, Муни. Все ваше сознание должно быть сосредоточено на кончике стрелы. Не думайте о цели, она — удел завтрашнего дня, который может вообще не наступить. Полное доверие карме…

— Но если цель благородна! — не выдержав, воскликнул Митра. — Я не боюсь отдать жизнь ради будущего.

— Только безумец может добывать славу ценой собственной жизни, — отрезал Крипа. — Как гласят Сокровенные сказания, «нет пользы от славы мертвому, чье тело обратилось в прах». Только для живого имеет смысл радость победы. Конечно, нам приходится идти на жертвы. Но мечтать о них?.. Вы нужны общине живыми. Слишком долго и трудно постигается наука, чтобы не дорожить теми, кто ею обладает. Царь дорожит сокровищами, обретенными в битвах, пахарь знает цену каждому куску хлеба. А братство хранит зажженные сердца.

Пристыженный Митра поник головой, и я попытался за него заступиться:

— Крипа, мы все понимаем. Разговоры Митры о славе и смерти — просто бред, вызванный усталостью. В объятиях красавиц он забывает и о том, и о другом, мечтая о вечной жизни.

Крипа рассмеялся:

— Я знаю. Хоть вы и зоветесь дваждырожденными, но мечетесь в кругу страстей.

Митра передернул плечами:

— Вот двинет Дурьодхана свои войска, и нам придется сломя голову мчаться на помощь Пандавам, чтобы, скорее всего, доблестно сложить свои головы. И тогда никакого значения не будут иметь все наши благородные порывы и рассуждения о карме…

— Карма милостива к тем, кто научился хорошо стрелять и отражать удары, — возразил Крипа. — Даже в бою не бывает случайных смертей. Именно сейчас вы должны научиться всему, что поможет вам выжить. Потом будет поздно сетовать на волю богов и превратности судьбы… Крипа уселся поудобнее и, вытащив из ножен свой широкий меч, положил его себе на колени. Я невольно залюбовался его оружием. Клинок блестел, как грань шлифованного алмаза. Крипа поймал в него рассеянный дневной свет и гордо улыбнулся:

— Меч — это третья рука воина. Надо любить и беречь его, как собственное тело.

— Мы будем, будем любить его, только дайте… — почти жалобно взмолился Митра.

И тогда Крипа развернул большой сверток из ткани, достав оттуда два меча в деревянных ножнах, обтянутых красной материей и украшенных медными бляшками. Мы потянули за позолоченные рукояти, и на свет вышли два широких упругих клинка, чем-то похожих на длинные листья бамбука. Невесть откуда взявшийся бледный луч солнца пробился сквозь дождевые тучи, заставив оружие в наших руках вспыхнуть длинным языком сизого пламени.

— Хороший знак, — довольно хмыкнул Крипа. — Клинок вспыхивает к победе.

Увидев наши недоуменные лица, пояснил:

— Воины верят, что у каждого оружия свой характер. Если меч с трудом покидает ножны, то бой будет проигран. Если сам по себе издает звон — жди смерти. Эти клинки сияют и пахнут лотосом, и, значит, не будет им удержу в бою. Митра недоверчиво пожал плечами и поднял меч к самым глазам, чтобы получше рассмотреть, но его остановил предостерегающий вскрик Крипы:

— Никогда не смотри на свое отражение в лезвии! Плохая примета. Также нельзя говорить, откуда он пришел к тебе и сколько он стоит. Оружие дваждырожденных создается кузнецами, хранящими тайны древности. Такой меч может перерубить обычный бронзовый клинок, как бамбуковую палку. Берегите оружие!

Митра опустил меч в ножны и спросил с улыбкой:

— Рубиться-то им можно? Или это тоже плохая примета?

Крипа не принял шутки, серьезно посмотрел в наши глаза и вновь повторил слова, которые мы много раз слышали от него на тренировках:

— Закон для кшатрия — учение, жертвоприношение, раздача даров и охрана живых существ. Сокровенные сказания запрещают убивать того, кто просит пощады, сложив ладони своих рук, кто безоружен и не участвует в битве. Нельзя убивать женщин, стариков и детей, применять отравленное и раскаленное оружие… Ну да ладно, больше ничему не успею я вас научить. Если карма будет благоприятной, то мы увидимся вновь. Всем сердцем желаю, чтобы это произошло не на поле брани…

И, увидев немой вопрос в наших глазах, добавил:

— Идите седлать коней. Арджуна едет к братьям. Вы в его свите.

Только тогда мы с Митрой поняли, что это было прощание.

Глава 5

Война

Мы — Арджуна и маленький отряд конных воинов, следующих за его колесницей — покинули Двараку на рассвете. Несколько дней быстрой езды потребовали от меня напряжения всех физических и духовных сил, чтобы не показать свою слабость и справиться с дорогой. Впервые в жизни я узнал, что такое спать, не слезая с седла. Впрочем, страдало не только тело.

Стоило моему сознанию отвлечься от происходящего вокруг — будь то на коне или на привале, как перед моими глазами вставало лицо Латы, и я вновь, как стихи, заученные наизусть, как священную мантру, повторял каждое мгновение нашего прощания.

Риши в ашраме обучил меня запоминать хоть раз испытанные ощущения бестелесной свободы, восторга прозрения, чтобы мог я этой памятью в случае необходимости смирять боль страданий и рассеивать тоску. Чем тоньше становились мои чувства, тем проще было открывать в себе новые оттенки радости. Что ж, он не предупредил меня, что разум неволен решать, какие ощущения запомнить, Лесная дорога уводила нас все дальше от Двараки, а я вновь и вновь вспоминал расставанье с Латой, обмирая от безысходной тоски. Именно это ощущение засело в моей памяти, как стрела в ране, и вовсе не требовало никаких усилий, чтобы заполнить все мое существо.

И все-таки даже это прощание подарило мне драгоценный опыт. Без него образ Латы так и остался бы незавершенным.

На рассвете, размытом непогодой, апсара примчалась в легкой колеснице в объятиях ветра и дождя.

И пока Митра, стоически улыбаясь, собирал за меня всю необходимую поклажу и седлал коней, мы уединились в укромном уголке сада. (Далекие утренние звезды мерцали в ее глазах, а лунная кожа пахла жасмином.)