Жизнь холостяка - Оноре Бальзак

Толкуя об отношениях между подполковником и Максом и пытаясь угадать, к чему их приведет взаимная вражда, город предвидел, что они должны столкнуться. Филипп, тщательно разузнав подробности об аресте своего брата, о предшествующих обстоятельствах жизни Жиле и Баламутки, в конце концов завязал довольно близкие отношения с Фарио, своим соседом. Хорошенько присмотревшись к испанцу, Филипп решил, что можно довериться человеку такого закала. Оба они были столь единодушны в своей ненависти, что Фарио предоставил себя в распоряжение Филиппа, рассказав ему все, что знал о «рыцарях безделья». Филипп обещал Фарио возместить ему понесенные им убытки, в случае если удастся захватить над своим дядей ту власть, которой пользуется Жиле, — и таким образом сделал испанца своим фанатичным помощником.

Итак, Максанс стоял лицом к лицу со страшным врагом; он, по местному выражению, нашел с кем поговорить. Возбужденный пересудами, город Иссуден предчувствовал битву между этими персонажами, которые, заметьте, презирали друг друга.

В конце ноября Филипп, встретившись около полудня с Ошоном в главной аллее Фрапэль, сказал ему:

— Я узнал, что ваши внуки Барух и Франсуа — близкие друзья Максанса Жиле. Негодники участвуют во всех проделках, которые совершаются в городе. От них Максанс и узнавал, что говорилось у вас, когда мой брат и мать были здесь.

— Откуда же у вас такие ужасные сведения?

— Я слышал их разговор ночью, когда они выходили из кабачка. Ваши внуки должны Максансу по тысяче экю. Этот мерзавец велел бедным мальчишкам поразведать о наших намерениях, напомнив им, что именно вы придумали способ обойти моего дядюшку при помощи попов, и объяснив им, что только под вашим руководством я способен действовать — так как, к счастью, он ведь считает меня самого только рубакой.

— Как?! Мои внуки...

— Подкараульте их, — ответил Филипп, — и вы увидите, как они возвращаются в четыре часа утра на площадь Сен-Жан, оба пьяные как стелька, в обществе Максанса...

— Так вот почему мои проказники отличаются такой воздержностью! — воскликнул Ошон.

— Фарио рассказал мне об их ночной жизни, — продолжал Филипп. — Без него я бы никогда не догадался. Мой дядя живет под ужасным гнетом, если судить по словам Макса; тот все это рассказал вашим внукам, а испанец подслушал. Я подозреваю, что Макс и Баламутка составили план свистнуть государственную ренту дядюшки, дающую пятьдесят тысяч франков ежегодного дохода, а затем, выщипнув это перо у голубка, уехать, уж не знаю куда, и обвенчаться. Как раз самое время разведать, что происходит в доме у дяди; но я не знаю, как это сделать.

— Надо подумать, — ответил старик.

Филипп и г-н Ошон расстались, увидев, что к ним кто-то приближается.

Никогда в своей жизни Жан-Жак Руже не страдал так, как после первого посещения своего племянника Филиппа. Испуганная Флора предчувствовала опасность, угрожавшую Максансу. Руже надоел ей, и, боясь, как бы старик не зажился на свете, она, видя, что он упорно сопротивляется ее преступным действиям, придумала очень простой план: уехать из этих мест и выйти замуж за Максанса в Париже, предварительно заставив Руже перевести на ее имя государственную ренту в пятьдесят тысяч франков ежегодного дохода. Холостяк, руководясь вовсе не интересами своих наследников или собственной скупостью, но своей страстью, отказывался перевести деньги на имя Флоры, возражая ей, что она и так его единственная наследница. Несчастный знал, до какой степени Флора любила Макса, и вполне представлял себе, что она его покинет, как только будет достаточно богата и тем самым получит возможность выйти замуж.

Флора попробовала воздействовать на Руже нежнейшими ласками и, получив отказ, решила прибегнуть к строгости: она перестала разговаривать со своим хозяином и предоставила его заботам Ведии, которая однажды утром заметила, что у старика совершенно красные глаза, так как он проплакал всю ночь. Целую неделю Руже завтракал один и бог знает как! Таким образом, Филипп, решив на следующий день после разговора с Ошоном вторично посетить своего дядю, нашел его очень изменившимся. Флора осталась возле старика, бросала на него любящие взгляды, нежно разговаривала с ним и так хорошо разыгрывала комедию, что Филипп догадался об опасном положении именно по ее заботливости, проявленной в его присутствии. Жиле не показывался, придерживаясь особой политики — избегать во что бы то ни стало каких-либо столкновений с Филиппом. Взглянув на Руже и Флору проницательным оком, подполковник счел необходимым нанести решительный удар.

— Прощайте, дорогой дядя, — сказал он, поднимаясь, как будто хотел уйти.

— О, не уходи! — воскликнул старик, на которого мнимая нежность Флоры действовала благотворно. — Отобедай с нами, Филипп.

— Хорошо, если вы согласитесь часок погулять со мной.

— Он очень слаб, — сказала мадемуазель Бразье. — Только что он отказался выехать в коляске, — прибавила она, повернувшись к старику и глядя на него тем пристальным взглядом, каким укрощают сумасшедших.

Филипп взял Флору за руку, принудил ее взглянуть на него и сам посмотрел на нее так же пристально, как она только что смотрела на свою жертву.

— Скажите-ка, мадемуазель, — спросил он ее, — неужели дядя не вправе погулять вдвоем со мною?

— Ну конечно, сударь, вправе, — ответила Флора, которая не могла сказать ничего другого.

— Так идемте, дядя! Будьте любезны, мадемуазель, дайте ему трость и шляпу.

— Но обычно он не выходит без меня. Не правда ли, сударь?

— Да, Филипп, да, я никак не могу обойтись без нее...

— Он предпочел бы выехать в коляске, — добавила Флора.

— Да, поедем в коляске, — сказал старик, желая примирить двух своих тиранов.

— Дядя, вы пойдете пешком и вдвоем со мною, или я больше к вам не приду, потому что в противном случае город Иссуден прав: вы живете под властью мадемуазель Флоры Бразье. То, что мой дядя вас любит, — ладно! — продолжал он, вперив в Флору свинцовый взгляд. — Что вы не любите моего дядю, это в порядке вещей. Но раз вы делаете старика несчастным — здесь стоп! Кто хочет получить наследство, должен его заработать. Дядя, вы идете?

И тогда Филипп увидел мучительное колебание на лице этого бедного дурачка, переводившего взгляд с Флоры на племянника и с племянника на Флору.

— Ах, вот оно как! — сказал подполковник. — Ну что ж, прощайте, дядя. Целую ваши ручки, мадемуазель.

Уже в дверях он быстро обернулся и успел поймать Флору в тот момент, как она грозила старику.

— Дядя, — сказал он, — если вы захотите прогуляться со мной, то я подожду вас у ваших ворот; я зайду только на десять минут к господину Ошону... А если мы с вами так и не погуляем, то я отправлю прогуляться кой-куда изрядное количество людей.

И Филипп пересек площадь Сен-Жан, направляясь к Ошонам.

Нетрудно представить себе сцену в семье Ошона, вызванную разоблачениями Филиппа. В девять часов утра явился старик Эрон со своими бумагами и увидел в зале уже топившийся камин, который старец велел разжечь вопреки своему обыкновению. Г-жа Ошон, уже одетая в этот ранний час, сидела в своем кресле у камина. Два внука, предупрежденные Адольфиной о буре, собиравшейся со вчерашнего дня над их головами, были подвергнуты домашнему аресту. За обоими послали Гриту, и они были потрясены своего рода торжественными приготовлениями деда и бабки, чьи холодность и гнев грозовою тучей висели над ними уже целые сутки.

— Не вставайте им навстречу, — сказал старик Эрону, — перед вами два негодяя, не заслуживающие прощения.

— О, дедушка! — воскликнул Франсуа.

— Молчите! — торжественно продолжал старик. — Я знаю все о вашей ночной жизни и ваших связях с Максансом Жиле; но вы не пойдете больше в час ночи к Коньете, чтобы встретиться с ним, потому что оба отправитесь отсюда лишь туда, куда тому и другому будет назначено. А, вы разорили Фарио?! А, вы уже несколько раз едва избежали уголовного суда?! Молчать! — сказал он, когда Барух раскрыл было рот. — Вы оба задолжали Максансу, который шесть лет давал вам деньги на ваши кутежи. Выслушайте отчет по моей опеке над вами, а потом мы поговорим. Ознакомившись с этими данными, вы увидите, можете ли вы глумиться надо мною, глумиться над нашей семьей и ее правилами, выдавая тайны моего дома, сообщая какому-то Максансу Жиле то, что здесь говорится и делается. За тысячу экю вы стали шпионами, а за десять тысяч вы, вероятно, стали бы убийцами? Да разве вы уже почти не убили госпожу Бридо? Ведь Максанс Жиле отлично знал, что ножом его ударил Фарио, а свалил это злодеяние на моего гостя Жозефа Бридо. Если этот висельник совершил такое преступление, то потому только, что узнал от вас о намерении госпожи Бридо остаться в Иссудене. Вы, мои внуки, — шпионы такого человека! Вы мародеры! Разве вы не знаете, что ваш достойный главарь в начале своего поприща, в тысяча восемьсот шестом году, уже убил несчастное молодое существо? Я не желаю иметь в своей семье ни убийц, ни воров — вы уложите свои вещи и отправитесь прочь из города, чтобы вас вздернули на виселицу где-нибудь в другом месте!