Население: одна - Элизабет Мун

лет, с тех пор как ее и других взрослых поселенцев учили использовать и обслуживать электростанцию. Теперь она как будто увидела ее впервые, почти как существа. Как объяснить устройство станции Лазурному? Она помнила затверженные когда-то наизусть слова, но никогда не понимала их по-настоящему. Рециклер обеспечивал электростанцию топливом; станция преобразовывала это топливо в электричество, а кто-нибудь из поселенцев следил за исправностью всей системы.

– С-с-с, – зашипел Лазурный. Он с опаской приблизился к одному из пузатых зеленоватых баков; Офелия преградила ему путь.

– Нет! – сказала она. – Будет больно. – Она изобразила, как прикасается к аппарату и отдергивает руку.

Секунду Лазурный смотрел на нее, а затем снова отвернулся. Горловой мешок запульсировал. Медленно, с явной опаской он подошел к другому аппарату, на этот раз остановившись на почтительном расстоянии. Внезапно он задрожал и наклонился набок. Офелия в растерянности наблюдала за ним. Лазурный наклонился на другой бок, выпрямился. Протянул к аппарату руку открытой ладонью вперед, не касаясь его. Со стороны казалось, что он греет руки у костра, подбирая комфортную степень жара.

Офелия ждала на месте, пока боль в бедре не заставила ее перенести вес с одной ноги на другую и пройтись, разминая мышцы. Лазурный все еще стоял у аппарата, протягивая вперед то одну руку, то другую. Ей надоело на это смотреть. Чем он занимается? Ей хотелось пить и, возможно, есть и совершенно точно хотелось в туалет.

С каждой секундой раздражение усиливалось; поначалу она старалась показать себя гостеприимной хозяйкой, затем восхищалась его сообразительностью. Но если он намерен стоять тут без дела и дальше, у нее есть дела поважнее.

Она надеялась, что чужак не поджарится, коснувшись какого-нибудь устройства. Вероятность была невысока: электростанцию проектировали специально для колонии, с учетом того, что дети могут оказаться в здании без присмотра. От прикосновения к корпусу его даже током не ударит. Тяжело вздохнув, Офелия потащилась к туалету в дальнем конце коридора.

– Я скоро вернусь, – сказала она.

Лазурный не ответил, даже не шелохнулся. Не больно-то и хотелось. Чем переживать за этого грубияна, лучше позаботиться о своих потребностях. В коридоре другие существа расступились, давая ей пройти. Никто не попытался увязаться за ней; они уже усвоили, что в таких маленьких комнатках она предпочитала бывать одна.

Сидя на унитазе, она немного успокоилась. Возможно, Лазурный вовсе не хотел показаться грубым. Может, его просто заворожило тихое гудение, которое она сама с трудом могла расслышать. Офелия вспомнила, как еще молодой женщиной стояла там и слушала – в те годы, когда слух у нее был острее, звук казался чище, громче даже и успокаивал своей размеренностью.

Когда она вернулась в главный зал, Лазурный стоял на том же месте и продолжал медленно подносить к аппарату то одну ладонь, то другую. Нет, это точно ненормально. Возможно, слух у него лучше человеческого или дело в каком-то обостренном животном чутье вроде того, что заставляет коров и овец реагировать на звуки, которых Офелия не слышала. Она покосилась на дверь и увидела, что остальные сгрудились на пороге. Беспокоятся? Она так точно беспокоилась.

Офелия приблизилась к Лазурному. Тот стоял с остекленелым взглядом и никак не отреагировал на ее появление. Она осторожно коснулась его плеча. Лазурный вздрогнул и перевел взгляд на нее.

– Я беспокоилась, – сказала Офелия. – Ты уже долго так стоишь. – Возможно, нет никакой разницы, что именно говорить, главное, делать это негромко. – Я хочу есть. – Она изобразила, как кладет еду в рот. – Пора обедать.

Лазурный негромко рыкнул, затем оглянулся на остальных и заговорил на своем языке. Он повернулся к ней снова, подался вперед и зашипел:

– С-с-с… крящ.

Крящ? Какой еще крящ?

– Я хочу есть, – повторила она и снова поднесла руку ко рту. На этот раз она отвернулась, и Лазурный последовал за ней.

Она не собиралась вести его в дом, но он увязался следом, а ее знакомцы уже давно заходили внутрь, не дожидаясь приглашения. Они делали это постоянно: если она не запирала перед ними дверь или не выставляла их за порог силком, они захаживали к ней как к себе домой. Лазурный молча наблюдал, как она достает из холодильника сыр, как выходит в огород нарвать свежих овощей, замешивает тесто, готовит лепешки и заворачивает в них натертый сыр и ломтики помидоров. Она уже привыкла обедать на глазах у тех, кто не ел вместе с ней; очевидно, ее пища для этих существ не годилась, – но присутствие Лазурного смущало ее.

– Я бы поделилась, но ты ведь такое не будешь, – сказала она, прежде чем откусить от лепешки.

Тут ей пришла в голову мысль. Соль – простое неорганическое вещество. Она открыла солонку и насыпала щепотку в ладонь. Протянула руку через стол. Лазурный подался ближе, коснулся когтем соли на ее ладони, поднес ко рту.

– Соль, – объяснила Офелия. – Если вы такое…

На этот раз он облизал коготь, прежде чем снова коснуться ее ладони. На темной блестящей поверхности сверкнули крупинки соли. Офелия увидела, как его язык быстро скользнул по когтю, не пропуская ни крупинки, и почувствовала себя дурой, что не догадалась предложить им соль раньше.

Лазурный легко коснулся ее ладони. Что он будет делать дальше? Он открыл рот, показав язык, коротко наклонился к ее руке и выпрямился, внимательно глядя ей в глаза. Он явно хотел слизать соль с ее ладони. Офелия замялась. Она бы предпочла ложку или соусницу… И все-таки ей было интересно. Она уже стара; быть может, другого шанса ей уже не представится.

Она подвинула руку к Лазурному и кивнула. Он тут же наклонился и слизнул соль с ее ладони. Сначала было щекотно, потом – шершаво и снова щекотно. Лазурный убрал язык и, прежде чем выпустить руку, прижался к ее ладони твердыми губами.

Только теперь Офелия поняла, что все это время не дышала. Он попробовал ее на вкус! Будь это Умберто… Какие глупости; это пришелец, чудовище, а она старуха. У Офелии вырвался нервный смешок, и тут она вспомнила про еду. Она жадно впилась в лепешку, чтобы отвлечься от этого чувства, этой внезапной мысли. Чуть не подавившись, заставила себя жевать медленнее и тщательнее. Было бы ужасно глупо задохнуться на глазах у Лазурного; чего доброго, он решит, что как-то в этом виноват. Если, конечно, у этих существ есть представления об ответственности.

Остатки лепешки она доела с преувеличенной осторожностью. После еды она испытывала такую усталость, что, казалось, могла положить голову на стол и проспать так до следующего утра. Ей хотелось вздремнуть; ей нужно было вздремнуть. Как объяснить это чужаку, пусть даже