Стеклянный занавес - Мария Ивановна Арбатова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Детство в маленьком городке готовило Валю к тому, что где-то там, на старых московских улицах, обитают небожители, играющие в пьесах Чехова, пишущие за антикварными письменными столами толстые романы, поставленными голосами поющие романсы, сочиняющие за дорогими роялями симфонии…
И они всегда знают, как правильно и достойно вести себя, потому что на них смотрят остальные. А происходящее на съёмке напоминало, как бабы на материной фабрике делили краденую ткань. Валя видела это школьницей, заходя за матерью к концу рабочего дня.
А разгорячённая мать ещё и по дороге домой ругалась:
– Ведь никто и звать никак, не мастер, не ударница! А руки-то тянет к хорошей ткани, не к бракованной! Ну возьми себе чуток поплина да бязи, так нет, лезет к батисту да креп-сатину! Жадной собаке много надо!
В воровстве ткани существовал такой же табель о рангах, как во всём советском воровстве. Но тогда Вале казалось, что это нормально, ведь по таким правилам жил весь городок.
Снявшимся в передаче деятелям культуры тоже казалось, что это нормально, хотя они были немолодые, образованные и признанные люди.
Утром на сотовый позвонил Свен. Последнее время он разговаривал недовольным голосом и всё меньше напоминал расслабленного красавца с победной осанкой, которому Валю когда-то обманом привели на смотрины в Хельсинкском аквапарке. Москва, как бешенная стиральная машина, выстирала, отжала и помяла его лоск в своей центрифуге.
– Я хотел знать, зачем ты имеешь взять деньги в долг, а не деньги от Горяев?
– Так долго мучился этим вопросом? – удивилась Валя.
– Мучился, – повторил Свен.
– Не хочу быть обязанной.
– Ты имеешь новый бойфренд? – напрягся Свен.
– Да, – согласилась она, чтоб в сотый раз не объясняться, что не планирует отношений со Свеном.
– Кто есть этот бойфренд?
– Он преподаёт в университете. Историю, – и почувствовала себя совравшей, словно Денис преподавал математику.
– Почему ты не стала со мной?
– Потому что не люблю тебя, – решилась сказать она.
– Ты бы полюбить меня, если б мы жить в один дом.
– А почему Аня тебя не полюбила?
– Любовь Ани – это деньги. Я неправильно приехал в Россию! Я хотел иметь тёплая русская душа.
– Ты хотел, чтобы тебя любили за твою красоту, богатство, престиж. А за это не любят.
– Но ты имела любовь к Горяеву за деньги и престиж.
– Я была из жестокого серого мира, а он меня приголубил, подарил куклу. Хотела сидеть на коленях у сильного, доброго, чувствовать себя защищённой.
– Теперь не сидеть на колени?
– Девочка подросла, ей уже не нужна папина любовь. Ей нужна другая любовь. – Валя услышала себя со стороны и не поверила, что говорит это так просто.
– Горяев уже не есть горячий? – усмехнулся Свен.
– Он всю энергию отдал политике. У него и романов до меня не было, не тратил на них энергию.
– Все русские хотят замуж за швед! Мне это показывал агентство по брак!
– Сам видишь, хотят такие, как Аня. Или как Соня, которая мается теперь из-за этого по психушкам…
В ответ на это Свен обиженно распрощался.
А вслед за ним позвонила риелторша Елена Петровна, рекомендованная Диной, и, излагая без пауз, сообщила, что завтра крайний срок внесения залога за квартиру на Пречистенке.
Валя объявила это матери, и та тут же заголосила:
– Нешто тут, доча, плохо? Богато не жили, неча и начинать!
Прежде она теребила Валю на тему квартиры получше, а теперь вросла в эту, привыкла к двору, соседкам, продавцам в магазинах, близости метро, автобусу на рынок, парку. И вовсе не задумывалась, насколько комфортна жизнь дочери.
– Завтра вношу аванс, и начинаем укладываться!
– Как это всё уложить, доча? Добра-то сколько нажили, уезжала-то в одной юбке солнце-клёш! А с коробкой что? В которой к тебе письма благодарные.
– В помойку!
В Останкино приходили мешки писем ведущим, секретарша Ады регулярно отдавала адресованное лично Вале, а она складывала в коробку от обуви в надежде когда-нибудь найти время прочитать.
– Как это «в помойку»? Люди сердце открывали! – причитала мать.
Принесла эту коробку от обуви и начала раскладывать по дивану письма, словно они были основным предметом паковки:
– Знакомой в газетный киоск ношу да читаю!
– Идешь со мной вносить задаток? – спросила Валя Вику.
– Не, очень крутая тёрка по съёмке одного дипломного фильма, – стала отнекиваться Вика. – Мусорского возьми. Или Славу одолжи у Горяича.
– Да как такое выбросить? – не унималась мать. – Из тюрьмы вот письмо: «Пишу тебе, Валюха, письмо, не пошёл в баню, забил на библиотеку, чтобы сказать, сделаю тебя счастливой. Утоплю в деньгах и ласках…»
– Тёма небось на дежурстве. Слава не годится, скрываю от Виктора, что покупаю квартиру, – вполголоса сказала Валя.
– А вот… «Дорогая Валентина! Кланяюсь вам от белого лица до самой земли! Пришлите мне вашу фотокарточку, повешу на кухне и буду смотреть, когда готовлю и убираю… – зачитывала мать. – Читаю про вас в газетах и так же, как и вы, ненавижу мужиков!» Глупое письмо, хоть и правильное!
– Упустила кента, что трепал про русскую кухню? – покачала головой Вика. – А он был прямо под тебя состроганный!
– Может, и не упустила, – подмигнула Валя.
– А вот наглая: «Уважаемая Валентина, вы мне открыли глаза на многие вещи! Вышлите на мой адрес модную кофточку или платье, размеры в конце письма…» – выкопала мать письмо, напечатанное на ярко-синей бумаге.
– Зачёт по хомутанью! – похвалила Вика.
– «Хочу рассказать о своём разводе, я – Змея-Лев, а он – Кот-Рыба», – зачитала мать. – Не пойму, какой там ещё лев? А эта-то совсем: «Посмотрела вашу передачу, меня переполняет зависть, неприязнь и безысходность. В отличие от вас я никогда не стану богатой…» Дура! Будто мы на золоте едим!
– Ладно, позвоню ему, – согласилась Валя.
– А вот ещё хуже! «Вы, человек без высшего образования, учите страну направо и налево! Думаете, достаточно с кем-то переспать, чтоб получить такую власть на экране?» Мели, Емеля, твоя неделя, – покачала головой мать. – Люди-то, доча, ответов ждут.
– У меня ответов и себе нет, – отмахнулась Валя.
– Раньше думала, положено отвечать, раз пишут, – укоризненно сказала мать.
– Раньше я тоже так думала. – Валя подошла к коробке, достала первое попавшееся письмо, пробежала глазами.
В нём было написанное от руки: «Покраснела рябина, озябла. / Как дрожат её пальчики-листья! / На ветру, словно капля за каплей, Осыпаются спелые кисти…» И подпись: «Татьяна Семенец, город Елец». Запахло детством, захотелось заплакать.
Вика убежала, а мать снова стала цитировать письма со всеми этими: «Вы увели несколько мужчин из семей. Таких, как
