...и Северным океаном - Георгий Кублицкий

Когда 17 октября мы привели в Игарку баржи, взятые на буксир по дороге, было 12 градусов мороза, и люди ходили в шубах. Бросили якорь в протоке, нефти оставалось всего на четверть часа хода.

Незадолго до годовщины Октября нас торжественно встречали в Красноярске. На улицах уже лежал снег.

На стенах Дома техники в Норильске памятные надписи перечисляли важнейшие события, связанные с историей города. Пясина там названа дважды.

Приведена выдержка из дневника Харитона Лаптева. Весной 1740 года он прошел через Пясинское озеро и записал, что из него выходит река Пясина.

Вторая надпись:

«1922 год. Исследователи Бегичев, Урванцев, Пушкарев, Базанов провели замеры Пясинской водной системы. Путь от Ледовитого океана до реки Норилки был открыт». И все.

Глава VII

Путешествие с тремя боковыми маршрутами

Таймыр неведомый

Перед началом Пясинских операций 1936 года, я, разумеется, искал книги, относящиеся к Пясине и той части Таймыра, которую она пересекает. Знал, что новых изданий нет. Но, может, найдутся интересные исторические материалы о тех, кто побывал там гораздо раньше нас? Очень они пригодились бы для сопоставлений, для колорита.

Конечно, всюду упоминалась Великая Северная экспедиция. Ну, а кроме нее?

Одно имя мелькало едва не во всех книгах о Таймыре: Александр Федорович Миддендорф. На его труды ссылались ученые, путешественники, знатоки Севера. Именно он, прочел я, в числе прочего выполнил труднейшее задание Академии наук по изучению пространства между Пя-синой и Хатангой, «широкой полосы Земли, наиболее выдвинутой к северу».

В библиотеке заказал книги ученого. Мне предложили четыре тома. Я вернулся с блокнотом, где выписки занимали не больше трех страничек.

«Путешествие на Север и Восток Сибири», части I и II, Санкт-Петербург, 1860–1878 гг.» — так называлось все издание.

Части подразделялись на выпуски, посвященные географии и гидрографии, орографии и геологии, климату, растительности, фауне, коренным жителям Сибири.

Примерно тысяча шестьсот страниц! Кажется, они вместили все, что можно было тогда сказать о северной полосе Сибири.

Все, кроме подробного описания самого путешествия!

Причина? Вот объяснение Миддендорфа.

Проще и быстрее всего, говорил он, было бы переработать слог своих дневников и выпустить их в свет, пока события еще имеют прелесть новизны. Но от путешественника, проникавшего в глушь малоизвестных дальних стран, прежде всего нужно требовать «самой строгой правдивости, так сказать, нагой истины». Блеском изложения он добровольно должен пожертвовать ради приумножения полезных сведений. «Все для самого дела и ничего для славы — вот условия истинно правдивого рассказа».

И еще:

«Я желал бы наистрожайшим образом отделить настоящую литературу путешествий от беллетристики туристов… Сочинение туриста ставит себе целью — научить, забавляя, а для этого оно незаметно переходит в географический роман».

Тогда на первом месте вольно или невольно оказывается забота автора об изображении испытанного, о его страданиях и опасностях.

И Миддендорф предпочел вместо обыкновенных путевых записок или обработанных дневников «составить систематический свод того, что мы знаем в настоящее время о природе и людях Сибирского края в разных отношениях».

Вот почему торопившийся в экспедицию на Таймыр молодой журналист едва сумел выписать жалкие три странички из тома форматом, примерно журнала «Огонек» и объемом в его полугодовой комплект.

После войны я купил у букинистов тот самый том и еще два отдельных выпуска. Это очень редкие книги. Стал читать без спешки, занося в картотеку мелкие детали — все, что помогало представить общий ход путешествия и картину Таймыра середины прошлого века. В 1949 году опубликовал первый очерк о подвиге ученого, говорившего, что у него две специальности: зоология и Сибирь.

Огромный научный труд Миддендорфа — опора исследователей от его современников до наших. Некоторые представления и выводы ученого устарели. Однако колоссальный фактический материал и сегодня дает повод для размышлений. Он позволяет шаг за шагом проследить изменение представлений о Севере Сибири.

Обстоятельства же самого путешествия побуждают к попытке воссоздания некоторых событий, оставшихся за пределами строгого научного отчета.

Будущий путешественник по Таймыру родился в Петербурге вскоре после изгнания Наполеона из России. Его отец, Федор Иванович, был профессором, а позднее директором педагогического института.

Летом семья отправлялась в родную Эстонию, в край лесов и озер. Повозка въезжала в ворота небольшой усадьбы. Начинались радости деревенской жизни.

Мать Саши до замужества была простой эстонской крестьянкой. Жена профессора ка рассвете шла доить коров. С мальчиком не нянчились. Он, как и деревенские ребята, бегал босиком до первых заморозков.

Когда Саше исполнилось десять лет, отец подарил ему ружье — не игрушечное, а охотничий дробовик хорошего боя. Мальчик пропадал с ним в лесах и болотных топях, испытывал, проверял себя. Пробовал переплывать реку в одежде, с ружьем, не сняв тяжелых охотничьих башмаков. Бродил без дорог, по компасу и карте до тех пор, пока не подкашивались ноги.

После гимназии Александр, окончив педагогический институт, поступил на медицинский факультет знаменитого университета в Дерпте, нынешнем городе Тарту. Однако в библиотеке, где хранились первопечатные книги XV века, часто просиживал не над медицинскими трактатами, а над сочинениями географов.

На заглавном листе чисто медицинской диссертации будущий врач, к удивлению профессоров, выписал строки поэта и натуралиста Адельберта Шамиссо: «Хотелось бы лишь посоветовать тем, кто стремится увидеть мир, запастись вместо удобной туристической шапочки докторским колпаком… и все будет как нельзя лучше» (В работах о Миддендорфе цитата обычно приводится в переводе, искажающем смысл; сам Шамиссо учился на медицинском факультете, а своим советом поделился после кругосветного плавания на русском бриге «Рюрик»).

Строки с заглавного листа диссертации намекали на то, что для ее автора медицина станет лишь помощницей в будущих странствиях.

— Я охотно отправлюсь в центр Африки и к Ледовитому океану, в Пекин и к подножию Арарата, — говорил он друзьям.

Русский академик Карл Максимович Бэр взял его в северную экспедицию. Александр за 22 дня в одиночку пересек Кольский полуостров так легко, будто это были привычные холмы Эстонии. При этом он проявил незаурядные способности к научной работе.

План труднейшей экспедиции в Сибирь Академия наук разрабатывала не один год. Но для его выполнения не могла найти подходящего человека. После похода по Кольскому полуострову Бэр без колебаний рекомендовал Миддендорфа, так обосновав свой выбор: «Он и по своим познаниям и по навыку к телесным напряжениям и решительности характера не оставляет ничего больше желать».

Академия утвердила кандидатуру. Сам кандидат, занимавший к этому времени кафедру профессора зоологии в Киеве, не колебался ни минуты.

Ему предстояло проникнуть в самую глубь неведомой Таймырской земли и в числе прочего помочь решить затянувшиеся споры о вечной мерзлоте. Напутствуя его, академик Бэр сказал:

— До вас, любезный Александр Федорович, в тех местах, куда вы направляетесь, побывали лишь Лаптев и Челюскин. Внимательно изучите путевые журналы героев Великой Северной экспедиции. Они не столь подробны, но ничего другого у нас нет. Таймыр пока едва ли не единственное большое пространство Российской империи, о котором мы знаем меньше, чем о берегах Амазонки. Вам двадцать семь, вы полны жажды деятельности при свежести сил, вас влечет даль — кому, как не вам, добиться успеха на ледяном Севере?

Таймырская экспедиция состояла из самого Миддендорфа, обрусевшего датчанина, лесничего Тора Бандта и эстонца Михаэля Фурмана, умевшего вести метеорологические наблюдения, а также весьма искусно изготовлять чучела птиц и зверей. Уже в Сибири присоединился к ней молодой топограф Ваганов, ставший товарищем и ближайшим помощником Миддендорфа.

На Таймыре не оказались лишними местные казаки, взявшиеся сопровождать новичков.

Экспедиция покинула Петербург осенью 1842 года. От Москвы начался Московско-Сибирский тракт. Замелькали полосатые верстовые столбы. Первая сотня верст, вторая, тысячная. Неторопливые обозы, бешеные тройки фельдъегерей, заезжие дворы. Владимир, Нижний Новгород, Казань, Екатеринбург, Омск, Тюмень, Красноярск. Полстраны в кибитках под звон дорожных колокольцев.

От Красноярска дорога повернула на север. До Енисейска продолжался вполне сносный торный путь, связывающий два города.