Ключ из жёлтого металла - Макс Фрай

— Почему?

— Да потому, что он страшный, — Мирра развела руками. — Реально очень страшный человек. Если ад существует, он спрятан у Льва за пазухой, не сомневаюсь. Ты решил, мы с ним поссорились? Так вот, ничего подобного. Я бы, может, и с радостью, но мне слабо. Просто ему надоело со мной возиться, и он сказал: «Все, дальше сама». Отпустил. Мое счастье.

Это было, прямо скажем, неожиданно. Я-то думал, у них просто неудачный роман в анамнезе. Или скажем, обычные разборки успешного художника с бывшим галеристом. А скорее все вместе. Обычное дело. Пан Болеслев, при всех его закидонах, страшным мне вовсе не показался.

— Ну, значит, я совсем не разбираюсь в людях, — примирительно сказал я.

— Думаю, действительно не очень-то разбираешься, — улыбнулась Мирра. И, помолчав, добавила: — Я все никак не могу слово подобрать, чтобы ты понял. Если я скажу, что Болеслев колдун, ты, чего доброго, ржать начнешь.

— Слово дурацкое, — согласился я. — Но нет проблем. Мне только вчера один дедушка рассказывал что Льву уже как минимум сотня лет.

— Гораздо больше, — флегматично сказала Мирра. — И это, поверь мне, не самая важная часть правды о нем. Хотя, конечно, эффектная.

В этот момент за окном раздался оглушительный грохот. Я охнул, Мирра сдавленно пискнула. Мы переглянулись и, не сговариваясь, метнулись к окну.

— Это просто салют, — выдохнул я, глядя на стремительно бледнеющие завитки дыма в ночном небе.

— Ну вроде бы, — неуверенно согласилась Мирра. — А все-таки надо менять тему, от греха подальше. Ты как хочешь, а мне не по себе.

— Ладно, — согласился я. — А про его приятеля можно спросить?

— Ты о ком?

У меня скверная память на имена, все время подводит, и знал бы кто, как это меня бесит. Вот и теперь я страдал неописуемо.

— Господи, как же его зовут? Несуразный такой хмырь, по идее, смешной, но совсем не смешной почему-то…

— Пан Станислав, что ли? — нахмурилась Мирра. — Доктор Грочек? Ты и с ним успел познакомиться? Плохо дело.

— Почему плохо-то?

— А потому. Знаешь, как его сам Лев за глаза называет? Доктор Чума. Вот и делай выводы. Хочешь еще чаю?

— Хочу.

— Сейчас согрею и налью. В обмен на еще одну сигарету. Арсений что-то совсем распоясался. В смысле, расслабился. Медом ему этот Марек намазан… А мне курить надо. Нервничаю я. Не нравится мне, что вокруг тебя Чума покрутился. По-моему, ты влип.

— Да ладно, — отмахнулся я, — все равно завтра отсюда уеду.

— Вот это очень хорошо! — энергично сказала Мирра. — Хоть и жалко, конечно, вот так сразу бросать тебя без присмотра. Но — ладно. В конце концов, всегда можно присниться, если припечет. А от Чумы, в смысле, от Грочека, если вдруг встретишь, беги без объяснений. Вот прямо сразу разворачивайся и беги, забив на все. Из этих двоих он хуже. Лев очень страшный, но умный и других людей ценит — как воспитанный ребенок дорогие игрушки. То есть старается без нужды не ломать. А Чума — просто злой дурак, который слишком много может. Что самое обидное, он отличный врач. Вернее, мог бы им быть. У него и медицинское образование, и целительский дар. Но он не любит лечить людей, даже за деньги. Вроде как ему неприятно, что они вот так легко и просто отделаются, не помучившись как следует. Я лично знаю женщину, которой он предложил поменять одну страшную болезнь на две не очень страшных. Неизлечимых, но не смертельных. Прикинь, ничего себе выбор, да?

— Фигассе, — присвистнул я. — Разве так бывает?

— Получается, бывает. Гадство.

— Всю жизнь был уверен, что способность лечить всегда идет в пакете с потребностью это делать. По-моему, это естественно.

— Ну бывают же уроды, — вздохнула Мирра. — Двухголовые цыплята и все такое. Природа, зараза такая, любит разнообразие.

— И люди все равно к нему ходят? — изумился я.

— Еще бы. В безвыходном положении выбирать не приходится. Подлость в том, что эта дрянь действительно очень много может. Не знаю как, не понимаю почему, но может. Пару раз на моих глазах натурально чудеса творил. Но это особые случаи были, Лев велел. Чума его слушается. Дурак дураком, но понимает, когда надо начинать бояться. И строится как миленький.

Она наполнила мою кружку чаем, взяла сигарету, уселась на табурет, закурила и пригорюнилась. Я решил, что надо бы попробовать как-то отвлечь ее от печальных размышлений.

— А где твоя собака? — спросил я. — В доме чужой, а она…

— Не она, а он, — меланхолично поправила меня Мирра. — Пес. В смысле, не сука, а кобель. Скоро придет. Принесет мне сигареты, и я прекращу тебя грабить. Ну что ты так смотришь? Нет у меня никакой собаки. Просто Арсению часто снится, что он черный пес. И мне часто снится, что он черный пес. И некоторым другим людям. Судя по всему, он и есть черный пес. Жалко, наяву никогда не превращается. Было бы смешно.

— Обхохочешься, — сердито сказал я.

Мне вдруг стало ясно, что она меня разыгрывает. Все эти магические сновидения, злые пражские колдуны, теперь вот еще Арсений-оборотень, прости господи. Херня какая. Но вот так сразу не отмахнешься, на дурость не спишешь — как ни крути, а попал я в этот дом довольно причудливым способом. Мягко говоря.

Ладно, решил я. Что случилось, то действительно случилось. Это и будем считать правдивой частью истории. А все остальное пусть остается обычным кухонным трепом. Неважно, как там оно обстоит на самом деле. Главное, что мне так проще.

— Я вывалила на тебя слишком много информации, — печально сказала Мирра. — Давно надо было остановиться. Прости.

— Да ладно, — вздохнул я, — переживу.

— Больше не буду тебя грузить. Пойду лучше поработаю. Потом вернется Арсений, и мы вызовем тебе такси. Я бы прямо сейчас вызвала, но не люблю оставаться дома одна, особенно когда рисую, особенно ночью. Мне надо, чтобы в соседней комнате дышало что-то живое и теплое. А то крыша едет. Посидишь в гостиной? Ты не против?

— Не против, — великодушно согласился я.

Мирра привела меня обратно в гостиную, усадила в кресло-мешок, кинула на колени плед, такой же оранжевый, как ковер, расчерченный желтой, как стены, клеткой. Кресло оказалось натуральным болотом, от каждого движения я увязал все глубже, предчувствуя уже, как с густым плюшевым бульканьем сомкнётся над моей головой эта теплая трясина, и, честно говоря, ничего не имел против. Тайно надеялся, что обо мне забудут, ну или просто пощадят, не станут тормошить до утра. Устал как собака, не хочу ни шевелиться, ни говорить, ни думать, ничего не хочу.

Впрочем, у меня хватило сил проводить хозяйку дома вполне сладострастным взором и достать из кармана книжку Цаплина, которая злонамеренно впилась мне в бедро, дескать, не отлынивай, давай читай меня, ну!