Два шага до рассвета - Екатерина Неволина

— И вы готовите меня к тому, чтобы я сменила вас на посту служения этому самому безымянному? — уточнила я. — За что же такая честь? И нет ли у вас других кандидатов?

— Я тебе уже объясняла, — старуха, так же не отрываясь, смотрела мне в лицо. — Дело в твоей крови. И еще, раз уж сегодня такой день, мы с тобой в некотором роде родственницы. Я мать твоей прапрапрабабушки.

Честное слово, какая‑то комедия абсурда. Я думала, старухе лет семьдесят или восемьдесят… Кажется, я жаловалась, что у меня нет семьи? Осторожнее с желаниями — иногда они исполняются. Неужели эта старая ведьма и вправду моя родственница? Еще чего не хватало!

— А теперь, деточка, если ты уже позавтракала и желаешь учиться, добро пожаловать. Для начала мы с тобой постараемся научиться сосредотачиваться.

— Что? — удивилась я. — Возможно, вы не знаете, я умею ставить «стенку», защищаться от прослушивания мыслей и…

— Ну, если ты уже все умеешь, ничем помочь не могу, моя яхонтовая, — перебила меня старуха. — Либо делаешь, что я тебе скажу, либо мы отказываемся от тебя.

— Но вы же… Вы так долго меня ждали… — рассеянно проговорила я.

— Может оказаться, что напрасно, — философски заметила старуха. — Ничего, девочек в Москве много. Если что, найдем кого‑нибудь.

— Вы меня пугаете? — спросила я с надеждой, приподнимаясь со стула. — Вы же сами сказали, что приходитесь мне…

— А вот родственные отношения сюда не вмешивай! — старуха рассерженно хлопнула по столу ладонью. — Будешь учиться — учись, нет — надежней найти кого‑нибудь другого.

Я замолчала. Как‑то быстро привыкаешь к своей исключительности, и пускай тебя это даже напрягает, где‑то в глубине души все равно приятно: ах, только представьте, как я всем нужна! А ведь моя много раз прабабушка обломала меня весьма изящно. В голове даже мелькнула крамольная мысль, что и я бы не отказалась быть такой умной и уверенной в ее возрасте… Впрочем, хочу ли я дожить до ее возраста — это тоже вопрос.

— Ммм… И что мне надо делать? — поинтересовалась я.

— Для начала садишься поудобнее, расслабляешься и начинаешь медитировать. Я тебе помогу. Слушай меня и мысленно повторяй за мной: «Мое тело расслаблено, мне тепло и удобно…»

Я чувствовала себя так, как будто прямо из института вдруг попала в ясельную группу детского сада.

Артур шел, не разбирая дороги. Ветви деревьев, тянущиеся к нему со всех сторон, так и норовили вцепиться в куртку, ухватить за джинсы, но он даже не обращал на это внимания.

Зов разъедал, грыз его, как голодная собака кость. В последние дни зов крепчал и крепчал. Артур чувствовал, что его сознание раздваивается, и день ото дня ему становилось все труднее управлять собой. Его звал Отец, обещал прощение, надежность, защиту. Под рукой Отца все становилось простым и понятным, а проблемы казались невесомее цветных воздушных шариков. «Я не могу брать на себя ответственность. Я слишком молод и очень мало умею», — пытался оправдаться перед собой Артур, но тут же приходил в себя, с ужасом вспоминая о собственной слабости. Отец наверняка почувствовал его слабинку и усилил давление. День и ночь смешались для Артура и превратились в настоящий ад — без банальных чертей и котлов с пузырящейся смолой, — в самый ужасный ад, когда тот, кого ты больше всего боишься, — ты сам.

Хорошо, что он расстался с Полиной. Он берег этот выход на самый крайний случай, горячо надеясь, что этого не понадобится. Тщетно. Теперь он сам стал для любимой главным источником опасности. Если они будут порознь, он не сможет в забытьи предать ее, повинуясь приказу могущественного Отца. Если уж так надо, пусть погибнет один он, но при том даст Полине шанс уцелеть, а не будет тащить ее за собой на дно.

Лес неожиданно закончился, и перед ним предстало большое заснеженное поле. Места показались Артуру совершенно дикими и мрачными. Может быть, отчасти в этом было виновато хмурое свинцовое небо, нависшее над самой промерзшей землей, а может, и настроение, в котором он пребывал.

«Останусь здесь», — решил Артур, сам не понимая, что таким образом сам наказывает себя за слабость. Дорогие вещи, машины, иллюзия собственной воли и свободы — все это осталось в прошлом. Настоящее было просто и непривлекательно.

«Пусть она затаится! Пусть они ее не найдут!» — молился Артур. Полина… Мысль о ней причиняла боль — такую, какую причиняет незаживающая рана, и он знал, что эта боль будет с ним уже всегда. Идеальная пытка — бесконечность, полная боли. Тот же маленький индивидуальный ад.

Усевшись на лежащий на краю поля камень, Артур закрыл глаза. Теперь Отец не найдет его. А если и найдет, пистолет всегда под рукой. Лучше выстрелить себе в голову, чем выдать Полину.

Он не знал, сколько он просидел так и сколько бы просидел еще, если бы не этот дурной заяц… Артур и не подозревал, что в Подмосковье еще встречаются зайцы… Ушастый подобрался слишком близко и, к своему несчастью, пробудил в Артуре охотничьи инстинкты. Тот зверь, та тварь, которая жила в нем, не хотела умирать или засыпать. Она хотела тепла и горячей крови. Тело отреагировало само, включившись раньше, чем сознание. Поэтому он и опомниться не успел, как руки уже сжимали трепещущую пушистую тушку, а в рот лилась горячая пьянящая жидкость.

Утерев рукой окровавленные губы — кожа тут же жадно впитала драгоценную влагу через поры, — Артур отбросил стремительно остывающую маленькую тушку и снова почувствовал себя живым. Вместе с жизнью, побежавшей по его венам с чужой теплой кровью, вернулась и боль. Тупыми коготками она заскребла где‑то в сердце. Что случилось с Полиной? Что, если все меры предосторожности оказались напрасными и Отец все‑таки добрался до нее?

Артур тревожно огляделся, пытаясь определить, с какой же стороны пришел. Беспокойство мешало сосредоточиться, и, в конце концов положившись на интуицию, Артур бросился бежать к темнеющему вдали лесу. Он должен разыскать Полину, что бы ни пришлось для этого сделать.

Мир был черно‑белым: белый снег, черные силуэты деревьев, серое небо. Артур бежал по заснеженному лесу, снег, падавший с низко склоненных ветвей, осыпал его водопадом легких серебряных звездочек, а его следы проложили дорожку на нетронутой снежной пелене. Это напоминало Артуру какой‑то фильм, виденный им когда‑то давным‑давно, еще в другой жизни. А может, никакого фильма и не было — просто все сложилось так кинематографично.

Артур не знал, откуда взялась в нем уверенность в том, что избрано верное направление. Он просто бежал, повинуясь странному внутреннему чувству, и оно вело его — через овражек, затем чуть влево, мимо заснеженных елей, затем еще левее, огибая полузамерзшее озеро, в котором бултыхалась стая уток, потом прямо, сквозь промерзшую рощицу… И тут перед ним появился дачный поселок. Артур замедлил бег, а потом и вовсе остановился и настороженно огляделся. С тех пор, как он сбежал из Дома, предав своего Отца и учителя, он сам из охотника вдруг превратился в дичь, но, вместе с тем, чувства его обострились. Вот и сейчас Артур вдруг почувствовал опасность. Она ощущалась буквально физически — в неподвижном тяжелом воздухе, в молчаливых домах за высокими каменными заборами, в тусклом свете фонарей. Она была везде. Самым разумным сейчас было довериться инстинкту и повернуть прочь. Но существовало одно «но». Полина. Возможно, она осталась на даче, и опасность, которую он почувствовал, угрожает именно ей, а значит, сомневаться не приходилось, и нужно было идти, даже если он сам засовывает собственную голову в мышеловку.