Магистр - Анна Одина

Венсан был большим авантюристом и совершенно не желал менять приключения в Палестине на какую бы то ни было любовь помимо любви к Спасителю. Видимо, поэтому корабль будущего Ланцола (ибо при Хайме его знали как «Де Монпелье») не заплутал в Средиземье, в отличие от корабля его сюзерена – как будто воды слушались франкского рыцаря – и он благополучно высадился в древнем галилейском городе Сафаде. Сафад раскинулся на холме, возвышающемся над морем на добрые две с половиной тысячи футов, и славился как центр каббалы, иудейского мистицизма. Почему кораблю де Монпелье повезло так метко пристать к берегу, никто за давностью лет не помнит – видимо, помогли ему звезды и волны.

В Сафаде имелась тамплиерская крепость, а в ней хранилось какое-то ценное копье. Было оно упрятано за семью замками и тремя печатями, и местные шепотом утверждали, что сделано оно из черного серебра. Этот непривычный для оружия металл удивительно крепко держал трехгранную форму, приданную ему изготовителем, и никогда не затуплялся. Древко копья давно истлело, а наконечник тамплиеры хранили пуще зеницы ока.

Венсан пробыл в Святой земле не очень долго, пару лет. Однако возвращаясь в неродной Арагон к великому Хайме, он вез с собой некое копье, ранее не входившее в его арсенал. Де Монпелье насадил черный трехгранный шип на древко и, по легенде, неоднократно пускал его в дело в бою. Стоит ли говорить, что он всегда побеждал. Побеждал так убедительно, что окружающие (а затем и король) забыли, что Венсан был Де Монпелье, и прозвали его «Ланцол» – копьеносец. Говорили о Венсане еще и то, что он не был человеком. Что якобы однажды ночью пировал Венсан со своим сюзереном Хайме, и поспорили два рыцаря о своем походе. «Обещаю человеческую свою суть, – сказал тогда якобы Венсан, – за то, что найду великую христианскую реликвию, ибо ничего выше крови Спасителя нет на земле». А Хайме якобы ужаснулся и сказал: «Любовь, Венсан, превыше твоего поиска, и моя человеческая суть со мной и ради моей королевы». Как видим, говорили рыцари сложно, и нельзя гарантировать, что сами понимали свои слова и друг друга. Но результат нам известен: Венсан обрел копье и с «человеческой сутью» его вне подвигов оружия все было сомнительно. Хайме даже не доплыл до нужного берега, но с человечностью и любовью был на «ты». Так зарождалась великая эмоциональная пустота Ланцолов, пустошь, на которой потом возникнет Белая земля. Так стало ясно: у других есть человеческое, essentia humana, и Ланцолы могут ее использовать, могут ее отбирать, как в пустой резервуар переливается жидкость из сообщающегося сосуда.

Куда подевалось всепобеждающее копье непосредственно после смерти первого Ланцола, никто не знал. Но из семьи оно не уходило, ибо в следующий раз мы находим его в Риме при дворе папы Александра VI, который, как известно, был Ланцолом.

Александр и Цезарь заложили основы этого творения, правда, один из них все больше моделировал, расписывал и даже расчерчивал; Александр был великий стратег, а Чезаре, при всей его гордыне, – скорее вдохновенный исполнитель отцовой воли. Когда Александр понял, что дремавшее в нем наследие Венсана де Монпелье, проявившись в видениях, которые нельзя было спутать с религиозными, позволяет ему воздействовать на людей и материю, он затаился. Поэкспериментировал с конклавом, благополучно сделался папой, принялся зариться на окрестные италийские земли. Дети у него появились еще раньше, и Родриго ревностно следил за их развитием. Увидев, как трехлетний Чезаре, игравший с божьей коровкой, взглянув на нее, превратил букашку в хищную алую птицу с черным подбоем, папа взял сына за руку и увел в дом, не заметив, что птица вспыхнула и осыпалась наземь пеплом. Значит, дар передавался… дар передался.

Через десяток лет они уже действовали вместе. Создали свой «алхимический дворик» и получили золото. Придумали, как должны были выглядеть и где могли располагаться «узелки», привязывавшие создаваемый ими воображаемый мир, изнанку ковра, к миру здесь-и-сейчас. Начертили карту этого мира, задумав его как человека, с мозгом и сердцем. Они не успели довести деяние до конца, но передали знание о нем дальше – от отца к сыну.

И Гвидо, отец Винсента, знал их всех до единого – отцов и сыновей… Знал он и то, что очень важное исключение случилось в этой безупречной линии передачи копья: Чезаре Борджа, сын Александра и брат Лукреции, стал отцом дюжины детей, но ни один из них не продолжил гордую и уже к тому времени совершенно проклятую линию дальше. Дыра зияла между Чезаре и неизвестно откуда взявшимся в городе Монпелье лет через тридцать после его смерти Джованни Ланцолом. То есть род Борджа после Александра продолжился вполне успешно – через невинно убиенного сына его Жуана (все думали, что к смерти его приложил руку лихой Чезаре). Потомки Жуана породнились с потомками знаменитого Фердинанда Арагонского, супруга Изабеллы Кастильской, и породили генерала ордена иезуитов Франциска Борджа, святого человека.

Только вот странные способности Венсана де Монпелье, передававшиеся от отца к сыну вплоть до Александра, а потом Чезаре и только ему, святому Франциску не достались. За гибелью Чезаре зияла созидательная дыра.

Эстафету получил Джованни Ланцол, не носивший фамилии Александра и Чезаре, и он передал ее дальше. Он сознавал: все не так просто. Как показала гибель отца и деда, один в поле не воин, будь он хоть трижды il Mago. Борджа крепче прочих духом и телом, они лучше выживают, но они все же смертны. Джованни продолжал ткать ковер Управляющей Реальности, надеясь, что когда-нибудь, когда – никто из них не мог предугадать, явится в роду Ланцол, который повернет ключ, наложит управляющую реальность на мир здесь-и-сейчас, подогнет его под себя. Копьеносцы будут править, раз уж им повезло владеть даром и передавать его, как и серебряное копье, от отца к сыну.

Нужно заметить, что все Ланцолы, начиная с Венсана де Монпелье, были лишены одного простого человеческого качества: они не умели любить. Ланцолы-Борджа были людьми талантливыми и яркими, это зачастую выражалось в извращенности и страсти к экспериментам самого разного рода, но помимо родственно-корпоративного чувства, любви к собственным детям, помимо исследовательского жара, характерного для них как для высокообразованных людей и детей своего времени (на дворе стоял Ренессанс), другой любви в них не было. Именно поэтому они и были I Magi. Ибо от Джованни до Гвидо, в конце девятнадцатого века явившегося по своим таинственным делам в Россию и покинувшего ее с молодой женой, передавали Ланцолы – отец сыну, отец сыну… не только трехгранное копье, но и слова: «Io sono il Mago». Других Magi на земле не было.

Зато были другие люди. То, что позже стало палатой, или советом Торн, создавалось без названия и не в Англии. Де Катедраль прибыл на Остров с материка неспроста: организация, символом которой стал идущий вперед котенок с птичьим пером во рту, возникла в конце пятнадцатого века в герцогстве Тоскана, куда слал из Рима свои письма кардинал Джованни Медичи, по-прежнему располагавший там поклонниками банкирского рода, породившего Ренессанс. Джованни был сыном Лоренцо Медичи, ровесником Чезаре Борджа, ненавистником папы Александра и с 1513 года, когда ни Александра, ни Чезаре уже давно не было в живых, – папой под именем Лев Х. Это он любил Лукрецию Борджа и никогда никому так и не признался в этом. Это он погубил Чезаре в засаде под Вианой в 1507 году. Это он обнаружил и идентифицировал в высокогорном монастыре Бадья а-Кольтибуоно подкинутого туда мальчика по имени Джованни и, не посмев уничтожить его, как чужими руками уничтожил его отца, лишь выслал его за пределы италийских земель, с тем чтобы тот появился позже во французском городе Монпелье под испанской фамилией Ланцол.

Вот этот-то Джованни-Лев, бывший скорее не львом, а котенком, создал совет, основной целью которого было наблюдение за потомками Александра и Чезаре, Ланцолами-Копьеносцами, созидателями. На этом история двух Джованни завершилась, перейдя, с одной стороны, к совету, ас другой – к Копьеносцам: совет должен был им противодействовать. Наблюдательный Джованни понял: силы I Magi по мере передачи от отца к сыну аккумулировались. Он не знал точно, что именно делают Копьеносцы, но знал: ни он, ни кто-то другой не хочет того же. Ланцолы, менявшие мир росчерком пера, практически никогда не проигрывающие в прямом бою – не только благодаря Копью, но и потому что вместе с Копьем они передавали по мужской линии несравненное умение пользоваться оружием, которым прославился еще Венсан, – эти Ланцолы должны были рано или поздно стать добычей котенка, безобидного котенка, умеющего ловить птиц.

Совет, получивший в какой-то момент название Gattamelata – «Медовая кошка», спустя пару веков наблюдений за своими врагами окреп, вошел в силу и начал действовать. Поначалу действовал он, правда, довольно скупо и по мелочи. Там подставят неугодного немецкого князька, здесь заиграют тысчонку дукатов, там протиснут своего человека в парламент, здесь поднимут народ на минибунт, там поэкспериментируют с расколом. Но руки с пульса Ланцолов Гаттамелата не снимала в течение всей их истории. Ведь даже хотя после ужасающего финала, постигшего Александра, Чезаре и Лукрецию, Борджа держались тихо и в дела престолов почти не вмешивались, они по-прежнему не давали спокойно спать Гаттамелате и прочим врагам. Копьеносцы словно ушли в подполье, но это не означало, что они бездействуют. Они создавали Ур.