Кольцевая дорога (сборник) - Геннадий Пациенко

— Было.

— То-то же. Я предлагаю квартиру будущим молодоженам дать в одном из очередных наших домов. Далеко отодвигать, на мой взгляд, не следовало бы.

— Как, товарищи? — спросил Дементий, ведший собрание.

— На очередь, чего уж тут.

Проголосовали. Разом со всеми потянулась вверх и рука Сипова. Следующим разбирали заявление Агафончика, просившего квартиру на улучшение. Агафончиком называли его только в цехе да в курилке. Здесь был Агафонов Сергей Александрович. Кое-кто колебался — давать или не давать, и Сипову пришлось выступить. С Агафоновым он проработал столько, что «дай бог каждому». Но сколько — Сипов не сказал. И везде с жильем не везло Агафонову, в последний момент что-нибудь да срывалось, мешало получению.

— Неужели такое вот и сейчас, а, товарищи? — вопрошал Сипов.

— Трехкомнатную многовато… — возражали ему.

— У него мать живет.

Агафончик молчаливо сидел, зажав меж колен руки, полагаясь не столько на авторитет завкома, сколько на доводы Сипова. От этих доводов зависело теперь его дело.

— Товарищ Агафонов, — обратился директор, — мать где живет?

— Со мной она.

— Да-а… Трудный случай. Нет сейчас трехкомнатных.

— Вы мне лучше дайте однокомнатную. Я в нее мать поселю, — подал идею Агафончик. — Ее потом обменять можно будет.

— Однокомнатную, а где она? — встрял Дементий.

— Их и гак мало, однокомнатных-то.

— То-то и оно. Придется потерпеть немного.

— Как же быть… Вы что-то хотите сказать, Ракитин? — спросил директор. Родион встал, и все обернулись в его сторону. — Отдайте мою квартиру матери Агафонова.

— А вы?

Стало тихо. Так тихо, что машинистка даже притаилась вроде цикады.

— Подожду нового дома…

Кругом загомонили, закашляли:

— Что, товарищи, дадим Агафонову квартиру, намеченную Ракитину?

— Дать, конечно, раз уступил.

А как было не уступить. Задержала память Родиона разговор в курилке о житье-бытье Агафончика. Помнилось, как кто-то сказал, что живет Агафончик в общей квартире. И никакой такой роскоши, никакого богатства — живут, как могут. Маленькая уступка проявилась внезапно, выплеснулась сама собой. Он был разнорабочим. Он был наказан. И вряд ли имел теперь право получать эту квартиру.

Последним вопросом разбирали характеристики поступающих в институты. Отзывы давались представителями цехов. Начали выяснять, кому характеризовать Родиона. Решили выслушать и прежнего и нового мастера.

— Как вы, Анатолий Иванович? — обратился директор к Сипову.

— Дело коллектива. Сейчас у Ракитина другой мастер…

— Не возражаю, — ответил Горликов, — пусть поступает.

— Не возражаете-то не возражаете, но ведь человек-то наказан, понижен, — поступок-то налицо! — высказался Сипов.

— Какое уж там! — бросил Дементий.

— То-то и оно, совместная выпивка сделает что угодно. — Сказав это, Сипов, как говорится, подрезал Дементия начисто. Многие заинтересовались, о какой такой выпивке речь?

— Да, было дело, в саду в перерыв как-то… — пояснил Сипов, не вдаваясь в подробности. Видеть Сипову довелось одному, и теперь он даже досадовал, что проговорился об этом и приходится давать разъяснения. Начали спрашивать, как так Сипов узнал про это… Затевался непредвиденный разговор. Чувствовалось, что знает о выпивке и директор, постаравшийся потушить ненужное любопытство.

— Характеристику выдать следует, — подытожил он. — И выдать обязательно. Но после того, когда кончится срок наказания. Вы не обижайтесь, товарищ Ракитин, такой уж порядок. Мы ценим вас, но, сами понимаете…

— А не поздно ли будет? — заметил Горликов.

И вновь заговорил Сипов:

— На другой год поступит. Пока характеризовать нечего: человек наказан, а мы его в институт, так выходит? В конце концов не перевод в разнорабочие помеха. Пьянка, вот что! Никакого права не дает она характеризовать положительно.

— Вы повторяетесь, Анатолий Иванович, — прервал директор. — Вопрос и так ясен. Я думаю, Ракитин правильно нас поймет.

Дементий заметно сник, как-то сжался, ушел в себя. Не легче сделалось и Родиону. Сидел как в воду опущенный. Одна пустота в душе.

Он не пошел сразу домой, в общежитие. Повернул к станции, к вокзалу. Сновал и толкался там, глядел, как садились в очередной поезд люди, как ждали они в вокзале своей дальней дороги, и ощущал с ними беспокойство отъезда.

Влекла его сегодня дорога. Тянуло к забытому перестуку колес, запаху шпал, угля, мазута, к густому напористому ветру ночных просторов. И если бы еще легонько подтолкнул кто, уехал бы Родион тотчас же. Но с ним рядом никого не было. Скошенным лугом тянуло с подстриженных днем газонов. Редкие окна светились огнями. Над городом плыла луна, от ее света зелень улиц становилась темнее.

За полночь он вернулся в общежитие. Коридоры, лестницы, переходы — отдавали здесь долго не убранными вагонами дальнего поезда. И только сильней бередили.

Куб-цистерну взялись перевозить с утра. На заводе уже и позабыли, когда и кто ставил этот огромный бак. Он был высок, и когда заполнялся маслом, заправщики взбирались по лесенке. Отодвигали крышку и опускали от стоящей рядом машины шланг — сливали масло. Повернув внизу кран, брали и несли смазку к станкам.

До конца масло никогда не сливали, предпочитая добавлять его, как только уровень приближался ко дну. Эту цистерну-бак ни разу не трогали, не смотрели с тех пор, как установили.

Теперь надо было ее переместить, передвинуть к ремонтному цеху. Горликов попросил Родиона помочь, именно попросил, а не приказал, ибо обязанности Родиона сводились к заботам внутри цеха. Работа была несложная. С утра ждал наготове подъемник и двое рабочих. Бак-цистерну подковырнули ломиками, подложили слеги, пропустили под днищем трос. И когда оторвали ее от земли и она накренилась, словно бы пошатнувшись, внутри ее каменисто громыхнуло раз-другой, перекатилось, ударилось о стенки и стихло…

— Странно…

— Что странного? — спросил Родион в свою очередь.

— Камни какие-то… Откуда?

На весу начали выравнивать куб-цистерну, и опять громыхнуло в кубе, опять отчетливо плюхнулось в остатки жидкости, взболтнуло ее — и успокоилось.

— А может, кирпичи?..

— Что бы ни было, — сказал Родион, — а придется достать. Смазка грязниться будет.

Проверить следовало во что бы то ни стало. Будут брать масло и не догадаются, что лежат на дне кирпичи.

В глухом месте задворка цистерну перевернули. Потекла смазка, за ней выпали на землю, а потом и посыпались — одна за другой… детали.

Родион взял одну, повертел в руках, торопливо протер и глазам не поверил: детали были из его прежнего цеха. С его линии даже!

— Не твои ли, Родион?

— Не мои.

— Ловок же кто-то. Ловок! — восторгались рабочие и водитель подъемника. — Ну век не догадаться.

Родион повертывал детали: углубления на них, а точнее, пазы-канавки, были почему-то в песке. Значит, песок оставался и на дне цистерны… Он видел брак, кем-то вынесенный из цеха и спрятанный в бак-цистерну. Брак, сделанный в его старом цехе от неправильно закрепленной фрезы.

Фрезерные канавки тянулись не прямо, а вкривь. Дело оказалось серьезным: детали составляли сумму немалую. Утаить их нельзя было. И Родион решил известить Горликова, поговорить с Дементием. Не идти же ему было к Сипову.

Как-то накануне праздника в составе контрольной дружины довелось обходить свой цех. Смотреть, вычищены ли станки, убрано ли вокруг них как следует. Подле тумбочки Агафончика лежала опилками присыпанная стопка деталей, оставленная словно бы невзначай, но явно наспех. Из нее торчали концы деталей. Родион не остановился, и группа не задержалась — прошли мимо. Решил потолковать с Агафончиком с глазу на глаз. Как-никак соседи же. Он так и сделал, когда обход завершился.

Агафончик, однако, успел исчезнуть. Исчезла и стружка, и с ней стопка деталей. Агафончик вскоре вернулся и растерянно смотрел на стоящего у станка Родиона. В молчаливом замешательстве Агафончик взялся протирать тумбочку, не решаясь заговорить первым.

— Вынес?

— Что вынес…

— Давай начистоту! У тебя лежал брак. Только что.

— Какой брак? Сделанное лежало.

— Сделанное ты сдал. А брак присыпал опилками.

— Бра-а-ак?

— Да. Брак.

— А что же не говорил, когда лежал он? Что молчал?

— Жалел. Тебя, всю смену жалел. Позора не обрались бы.

— На мушку берешь, Родион. Не было здесь брака! Не было!

— Ладно, черт с тобой, — произнес Родион в сердцах. — Попадешься, пеняй на себя. Тебе же хуже будет.

На такой поворот Агафончик не рассчитывал. Он надеялся, что Родион пойдет к мастеру, к учетчице, будет наводить справки, и внутренне приготовился отнекиваться и спорить. То, что Родион не стал ни того, ни другого делать, Агафончика смутило. И он не знал, понимать ли действие Родиона как доброту или ждать какой-нибудь поздней каверзы.