Кольцевая дорога (сборник) - Геннадий Пациенко

Густой запах смородины перемешивался с табачным дымом. Солнце светило яростнее, становилось жарче в курилке. Тени от кустов начисто растворились. Потом разом все встали, побросали окурки в песочницу, начали расходиться.

— Не тужи, Родион. Образуется. У кого не бывало, с кем не случалось. У меня одно, у тебя другое, а у него — третье. У каждого что-то случается.

— За битого, говорят, двух небитых дают.

— Ладно вам.

— Он сам кого хочешь утешит. Не тот парень, чтоб раскисать.

И вроде бы ничего особенного Родиону и не говорилось, а все равно оттаивал он от мимолетно сказанного, от дружеского участия. И думалось уже не как раньше, что ты один на один со случившимся, а с надеждой постоянного ожидания лучшего.

Запоздало появился в последний момент Дементий:

— Присядь.

Родион одернул побелевшую от стирки гимнастерку. В ней было куда удобней, чем в похожей на детскую распашонку спецовке. Присели. На лице Дементия — въевшиеся крапины. Это окалина, похожая на синеватые пятна пороха, что встречаются на лицах у взрывников.

— Надо, Родион, потолковать с тобой.

— Давай.

— Больно ты прытким становишься.

Родион улыбнулся:

— Уж какой есть.

— Я серьезно, — осуждающе продолжал Дементий. — Помни, дурак в воду камень бросит — десятерым умным не вынуть.

— Камней давно не бросаю. Детство ушло.

— Зачем тебя понесло к директору?

— Ну, потолковать, выяснить хотел.

— Что?

— Перевод свой.

— Ну и как? — Дементий иронически глянул на Родиона.

— Говорит, не мог поступить иначе.

— Правильно говорит.

Родион удивился боязни Дементия встречаться с директором. Неужели Лариска просила о чем Дементия? Или рассказала ему о разговоре с директором. Этого он не простит. Он и сам отстоит себя, он не простит заступничества и просить не будет. Не ему бояться работы, выросшему в семье, где встают разом с солнцем.

— Скрываешь ты что-то… — сказал он Дементию. — Считаешь, не созрел Родион.

— По совести говоря, да.

— Скажу откровенно, чего-то недоглядел. Гнал, торопился. Сипов над душой стоял, так что вина, может, и есть моя. Неприятно, конечно, да что поделаешь. Я где-то читал и запомнил, надолго запомнил, как однажды Гагарину предлагали валерьянку. А он взял и вылил, сказав: «Чепуха какая!» Пусть я останусь наивным, но валерьянку глотать не стану.

Так разговаривали они впервые. На заводе Дементия знали давно. И про то, что долго служил он в армии, попал когда-то под сокращение и что город был последним его местом службы, где с семьей и остался он. Наладить станок, рассудить дело какое — считали многие в этом случае Дементия человеком самым что ни на есть подходящим.

Станки действительно знал он, в чем Родион не раз убеждался во время малых ремонтов — и «станочным доктором» считали его не напрасно. Про иные дела Дементия он имел представление смутное, он лишь слышал, как хвалили его к концу года, когда выбирали в завком, и даже подшучивали, говоря, что он зачислен туда навечно. К нему охотно шли с заявлениями, и он принимал каждого. И было видно, что работать в завкоме ему нравилось. Когда Родион решил жениться на Лариске и об этом узнал Дементий, он позвал их в завком и сказал, чтобы теперь уже писали заявление на квартиру: такой порядок. А ему, Родиону Ракитину, чья фотография висит на Доске почета, и сам бог велит. Как было не послушаться. И дом очередной сдавался вроде бы в скором времени.

В глубине души ему сейчас было неловко за разговор с Дементием. Но разве обязательно таить то, что хочется высказать. Он привык к искренности с кем работал, привык к откровенности. И пусть Дементий простит ему, если считает слова его дерзостью.

— Чудак ты, парень, — сказал Дементий. — Ты видишь деревья. Те вон, старые липы?

— Вижу.

Вдали стояли большие липы, возвышаясь величавыми кронами, под которыми встретил Родион в знойный день молодую женщину-мать с коляской и почему-то невольно представил, вообразил на ее месте Лариску. Целая улица была перед ним из этих деревьев.

Так вот, Родион. Ни одна липа там не растет как вздумается. Их непременно обрежут, завяжут или там отпилят верхушку, залепят, словом, заставят расти, как это необходимо.

Дементий был в майке, вернее, в голубой тенниске. Он убеждал Родиона в том, чего, по-видимому, толком не понимал и сам, что-то он сегодня не договаривал, скрывал, чего боялся сам… Он явно не хотел, чтобы Родион себя отстаивал. А возможно, и затевал он нечто, о чем не хотел прежде времени говорить. Такое водилось в характере Дементия.

Кто хоть однажды работал в цехе, тому хорошо ведомо, как от нечаянно кинутого взгляда на замершее за окном дальнее облако, от взгляда на почерневшую от непогоды тучу, на веселую во дворе возню воробьев появляется желание оказаться тотчас где-нибудь на лугу, обновить душу… Желание это приходит, когда долго-долго не видишь простора неба, зеленых далей, озерной волны либо дымно-белого облака…

Камень, железо, асфальт, гул да грохот делают душу усталой. Как необходим отдых усталым рукам, телу, голове, глазу, так необходим и душе он. В луговой отстоявшейся тишине стройнее выглядят тогда и разрозненно бродящие мысли.

Родион молчал, а Дементий был занят куревом. От столовой направился к ним Горликов. Дементий сразу заторопился, начал прощаться.

Мастер шел к Родиону, желая что-то сказать. А что? Стружек и невывезенного мусора Родион не оставил. Приходил и уходил каждый раз вовремя. Поводов для нареканий не давал, да и не стремился к ним мастер.

— Убегать, поди, собираешься? — спросил Горликов, вероятно полагая, что у Родиона с Дементием как раз и шла речь об этом.

— С чего бы, Алексей Алексеевич, — спокойно ответил ему Родион.

— Мало ли с чего. Посмотрел я на тебя не так либо работу не по душе дал. — Мастер говорил и медленно двигался меж рядами станков. Шел к своему столику. Родион — следом, не зная: идти, остаться ли. Горликов махнул: иди, мол.

— Нужен мне позарез человек, — сказал он. Родион подумал, что надо где-то что-то срочно убрать, передвинуть, переставить, вывезти, и заявил, что он готов пойти сделать что надо.

Мастер же почему-то не торопился, тянул, снимая с крючка халат. Надел халат, посмотрел некоторое время в глаза Родиону, словно соображал, прикидывал, что за парень появился в его цеху, способен ли он на более важное дело, чем катать тачку.

— Тут нам привезли станок один. Надо расконсервировать. А потом… поставить кого-то работать к нему. Во-о-он, — показал он рукой на токарный универсал. — Пойдешь?

Незнаком с таким.

— Дело — лучший учитель, — сказал Горликов. — Была бы охота. Так как, согласен?

— Здесь, Алексей Алексеевич, надо доучиваться.

— Научим! — Горликов подошел к такого же типа станку, попросил Родиона подать заготовку. — Смотри, как надо ее крепить. Теперь подводишь. Ставишь скорость. У вас там скорости постоянные?

— Да.

— Здесь же на каждую операцию своя. Включаешь.

Особой сложности Родион не заметил. В общем-то все понятно, если вникнуть. И в наладке и в чертежах — ничего особенного. На полуавтомате еще не токарь, полуавтомат многое за тебя делает. Родион не без зависти смотрел на тех, кто работал здесь. Что он мог? Быть старшим, куда пошлют?

Подивилась бы Лариска, увидев его за таким станком, — еще как подивилась бы. Хотя и уверял Горликов, что дело несложное, но Родион-то знал: несложно потому, что прежде работал на схожем станке. А поставь-ка на такой станок новичка — долго потеть придется.

— Так как? — спросил Горликов, видя его замешательство.

— Спасибо. Только кто же отменит приказ директорский?

— А его и отменять не надо.

— То есть как не надо?

— А так. Буду закрывать тебе наряды как токарю. Посдельно, пока срок твой не кончится.

— Дайте подумать.

— Подумай. Скажешь погодя.

— Ладно, Алексей Алексеевич.

Сердце Родиона радостно забилось. Стать за настоящий, новый, универсальный токарный — лучше не придумаешь. Вот нос утер бы!.. Сердце ровнее забилось: надо еще, чтобы никто не знал, что стоит он за этим универсальным токарным, иначе… попадет и ему, и старику Горликову. А узнают. Все равно узнают. Не Сипов, так кто другой пронюхает — хуже наделаешь. Найти бы мудрую голову для совета. Рассказать про разговор с мастером…

Тем временем Горликов сел за конторский свой стол, подписал несколько нарядов — день к концу близился, отложил ручку, позвал опять Родиона:

— Забыл сказать, — мастер улыбался, видя впавшего в раздумье Родиона. — Задание тебе на завтра. Рядом с прежним цехом твоим есть куб, то бишь бак масляный. Надо его перевезти подъемником сюда. Будем из него заливать в станки масло. Ясно?

— Ясно-то ясно, да куб тот механического цеха.