Загадка Заболоцкого - Сара Пратт

«вещности вещей» и о способности человека воспринимать ее заслоняет главные вопросы о жизни и смерти. Но разве не «бессмертие» вещей в свете вечной истины предполагается преображенным обэриутским ви́дением, ви́дением преображенного мира «голыми глазами»? В книге «Abolishing Death: A Salvation Myth of Russian Twentieth-Century Literature» Ирен Масинг-Делич утверждает, что «Столбцы» и «Торжества земледелия» по большей части зиждятся на концепции бессмертия, родственной «философии общего дела» Николая Федорова[229]. Но даже не соглашаясь с этим утверждением, вряд ли можно отрицать проблематику бессмертия, присущую образности евхаристической жертвы, преображения и воскресения в стихотворении «Обед». Нельзя отрицать и своеобразную проблематику бессмертия в стихотворении «Искушение» 1929 года, в котором девушка умирает, затем разлагается, пока не превратится в «щи». Из «щей» вырастает дерево, которое поет похожую на сказку колыбельную, со своей сюжетной линией. Происходящая с девушкой метаморфоза делает «Искушение» предшественником философских стихотворений 1930-х и 1940-х годов и «Прощания с друзьями».

Переходя к характеристикам концепции бессмертия Заболоцкого, стоит вкратце остановиться еще на двух стихотворениях, в некотором смысле предвосхитивших поздние «философские»: «На лестницах» 1928 года, атмосфера которого вполне соответствует духу «Столбцов», хотя оно и не вошло в сам сборник, и «Утренняя песня» 1932 года, настрой которой совершенно иной. Первоначальный заголовок стихотворения «На лестницах» не имел ничего общего с замызганным подъездом – местом действия, которое наводит на мысли о романах Достоевского, – а, скорее, прямо указывал на метафизическую проблематику: стихотворение называлось «Бессмертие»[230]. Если говорить о «сюжете», он живописует потенциально непристойную картину громогласной кошачьей страсти, причем оценка степени похотливости зависит от отношения читателя к кошкам и сексу. К авторскому «я» – юродивому, описывающему надвигающуюся кошачью вакханалию, присоединяется его кошачий двойник, блохастый кот, охарактеризованный как «Отшельник лестницы печальный, / монах помойного ведра». Может показаться, что религиозные термины «монах» и «отшельник» используются просто в целях иронии или абсурда. Они определенно идут вразрез с обычными представлениями о непристойном поведении котов. Тем не менее автор подчеркивает религиозный смысл этих слов, описывая, как кот-монах жадно смотрит на то, как женщины жарят рыбу, воспринимая это действо в религиозно-нравственных категориях. Персонификация ингредиентов, примус как адское пекло, омовение тел и церковная лексика – все это было уже в стихотворении «Обед», написанном годом позже. Подъездный кот воспринимает мир следующим образом:

Сквозь дверь он чувствует квартиру…

Там примус выстроен, как дыба,

На нем, от ужаса треща,

Чахоточная воет рыба

В зеленых масляных прыщах.

Там трупы вымытых животных

Лежат на противнях холодных

И чугуны, купели слез,

Венчают зла апофеоз.

[Заболоцкий 1972, 1: 69–70]

Если в «Обеде» муки овощей приводят к разновидности бессмертия через намек на евхаристию и использование иконной образности, то в рассматриваемом стихотворении у рыбы, обреченной быть обедом, мало шансов быть искупленной. Ее просто терзают, убивают и жарят на сковороде. И все же терминология поэта предполагает и другую возможность, ибо «купели слез» намекают на возрождение, символизируемое купелью крещения. Кроме того, в другом раннем названии поэмы, «Сад пыток», можно прочесть аллюзию на Гефсиманский сад и мучения Христа перед Его Воскресением [Заболоцкий 1972, 1: 370–371].

В заключении стихотворения действуют неявные темы возрождения и бессмертия, а также очевидная тема нравственных принципов в вопросах жизни и смерти. Кот-монах кидается на одну из женщин, жарящих рыбу, и, по всей видимости, люди в отместку производят над ним самосуд. Затем мы видим его уже в виде трупа, повешенного во дворе, которому его бывший товарищ, юродивый, адресует заключительное восхваление:

Монах! Ты висельником стал!

Прощай. В моем окошке,

Справляя дикий карнавал,

Опять несутся кошки.

И я на лестнице стою,

Такой же белый, важный.

Я продолжаю жизнь твою,

Мой праведник отважный.

Как именование кота «монахом», так и эта хвалебная речь поначалу предстает либо крайним дурачеством юродивого, либо ироническим высказыванием более серьезного рассказчика. Но смотреть нужно на нравственную реальность стихотворения. Учитывая неправедные пытки и убийства рыб и других «животных», «вымытые трупы» которых лежат на противнях, кот совершил правое дело, напав на женщину. Более того – повешенный, он становится мучеником за правое дело и, таким образом, достоин бессмертия. Таким образом, автор мудр в своем дурачестве, и этим абсурдистским житием кота он проповедует праведность, в полном соответствии с традициями «русского смеха». Его обет «продолжить» жизнь кота свидетельствует, что цель жития достигнута: история жизни мученика-«праведника» побудила живое существо последовать его примеру. Мученик обретает бессмертие через живую легенду о своем мученичестве в тексте и в земной жизни другого существа.

«Утренняя песня» была написана через четыре года после стихотворения, которое называлось тремя заголовками: «На лестницах», «Сад пыток» и «Бессмертие», и за четыре года до первой большой философской поэмы. Стихотворение можно считать экспериментальным, поскольку оно написано белым стихом, что относительно редко встречается в русской лирике и большая редкость для Заболоцкого, который больше экспериментировал с образностью, чем с формой. Однако стихотворение вовсе не является «неистовым» или авангардным по тону. Образы и сюжет довольно скучны, а лирический герой – не дурак и не святой. Тема стихотворения – одно из мгновений семейной жизни, которые были столь важны для благоденствия Заболоцкого, для его представления о себе как о цельной личности и отце семейства. Поэт, его жена и их похожий на ангелочка мальчик Никитушка, «весь розовый и голый» и полный «великой чистоты», – смотрят из окна второго этажа на утро яркого весеннего дня. Они переживают не только семейное единение, но и единение человечества с природой:

И там, внизу, деревья, звери, птицы,

Большие, сильные, мохнатые, живые,

Сошлись в кружок и на больших гитарах,

На дудочках, на скрипках, на волынках

Вдруг заиграли утреннюю песню

Никитушке – и все кругом запело.

И все кругом запело так, что козлик

И тот пошел скакать вокруг амбара,

И понял я в то золотое утро,

Что смерти нет и наша жизнь бессмертна.

[Заболоцкий 1972, 1: 180, 382][231]

Если в стихотворении «На лестницах» метафизический фокус постепенно затушевывается путем изменения названия, в «Утренней песне» тема бессмертия размывается к более поздней версии, где последние строки читаются следующим образом: «И понял я… что счастье человечества – бессмертно»[232]. Но даже без первоначальной сильной концовки в стихотворении сохранились признаки веры Заболоцкого в единение с природой. В обоих вариантах