Век Наполеона - Уильям Джеймс Дюрант

при Треббии (17–19 июня 1799 года) он так разгромил их, что до Генуи дошли лишь их разрозненные остатки. Парфенопейской республике пришел конец; Фердинанд вновь занял неаполитанский трон и установил режим террора, в ходе которого сотни демократов были преданы смерти. Жубер, поставленный командовать всеми уцелевшими французскими войсками в Италии, повел их против Суворова при Нови (15 августа); он безрассудно подверг себя опасности и был убит в самом начале сражения; французы сражались храбро, но напрасно; двенадцать тысяч из них пали на этом поле; и Франция, узнав об этой кульминационной катастрофе, поняла, что ее с таким трудом завоеванные границы рушатся и что русские Суворова могут скоро оказаться на французской земле. Воображение жителей Эльзаса и Прованса представляло его и его людей как «гигантских варваров», как приливную волну диких славян, нахлынувшую на города и деревушки Франции.

Страна, еще недавно гордившаяся своей мощью и победами, теперь находилась в состоянии смятения и страха, сравнимого с тем, что в 1792 году привело к сентябрьской резне. В Вандее снова вспыхнуло восстание; Бельгия восстала против своих французских владык; сорок пять из восьмидесяти шести департаментов Франции были близки к полному развалу власти и морали. Вооруженная молодежь сражалась с чиновниками, посланными призвать ее в армию; убивали муниципальных служащих и сборщиков налогов; сотни разбойников терроризировали торговцев и путешественников на городских улицах и проселочных дорогах; преступники одолевали жандармов, открывали тюрьмы, выпускали заключенных и пополняли их ряды; каждое поместье, аббатство и дом подвергались разграблению; «Большой террор» 1794 года вернулся. Народ надеялся на защиту со стороны людей, которых он послал в Париж; но Советы сдались Директории, а Директория казалась еще одной узурпировавшей власть олигархией, правящей с помощью подкупа, сутяжничества и силы.

В мае 1799 года некогда бывший аббат Сьес, который десять долгих лет назад вызвал Революцию вопросом «Что такое Третье сословие?» и ответил, что оно является и должно называть себя нацией, был извлечен из своей осторожной безвестности и избран в Директорию; поскольку, будучи составителем конституций, он отождествлялся с законом и порядком. Он согласился служить при условии, что Рюбель уйдет в отставку; Рюбель ушел в отставку, получив утешительное выходное пособие в 100 000 франков.93 18 июня сильное меньшинство якобинцев в обеих законодательных палатах заставило директоров Ларевельера, Трейльяра и Мерлена уступить свои места Луи-Жерому Гойеру, Жану-Франсуа Мулену и Роже Дюко. Фуше стал министром полиции, а Робер Линде — главой казначейства; оба были воскрешены из Комитета общественной безопасности. Вновь открылся Якобинский клуб в Париже, где звучали хвалебные отзывы о Робеспьере и Бабёфе.94

28 июня Законодательное собрание под влиянием якобинцев ввело принудительный заем в размере ста миллионов ливров в виде налога от тридцати до семидесяти пяти процентов на доходы выше умеренного уровня. Состоятельные граждане нанимали адвокатов, чтобы найти лазейки в законе, и с удовольствием выслушивали заговоры о свержении правительства. 12 июля якобинцы добились принятия закона о заложниках: каждой коммуне Франции предписывалось составить список местных жителей, связанных с объявленным вне закона дворянством, и держать их под наблюдением; за каждое совершенное ограбление этих заложников штрафовать; за каждое убийство «патриота» (лояльного существующему режиму) высылать четырех заложников. Этот указ был встречен криками ужаса со стороны высших классов и не вызвал никакого одобрения со стороны простонародья.

После десятилетия волнений, классовых противоречий, иностранных войн, политических потрясений, беззаконных трибуналов, тиранических расправ, казней и массовых убийств почти вся Франция устала от Революции. Те, кто с грустью вспоминал «старые добрые времена» Людовика XVI, считали, что только король может вернуть Францию к порядку и здравому смыслу. Те, кому было дорого католическое христианство, молились о том времени, когда их освободят от власти атеистов. Даже некоторые дипломированные скептики, отбросившие всякую веру в сверхъестественное, сомневались, что моральный кодекс, не подкрепленный религиозной верой, может противостоять необузданным страстям и антисоциальным импульсам, уходящим корнями в века неуверенности, охоты и дикости; многие родители, лишенные веры, отправляли своих детей в церковь, на молитву, исповедь и первое причастие как надежду на источник скромности, семейной дисциплины и душевного спокойствия. Крестьяне и буржуазные собственники, которые были обязаны своими землями революции и хотели их сохранить, стали ненавидеть правительство, которое так часто приходило облагать налогом их урожай или призывать в армию их сыновей. Городские рабочие требовали хлеба еще отчаяннее, чем до падения Бастилии; они видели купцов, фабрикантов, спекулянтов, политиков, директоров, живущих в роскоши; они стали смотреть на Революцию как на замену дворянства буржуазией в качестве хозяев и спекулянтов государства. Но и их буржуазные хозяева были недовольны. Небезопасные и запущенные дороги делали поездки и торговлю утомительными и опасными; принудительные займы и высокие налоги препятствовали инвестициям и предпринимательству; в Лионе тринадцать тысяч из пятнадцати тысяч магазинов были заброшены как неприбыльные, что добавило тысячи мужчин и женщин к числу безработных. Гавр, Бордо и Марсель были разрушены войной и последовавшей за ней британской блокадой. Уменьшающееся меньшинство, которое все еще говорило о свободе, вряд ли могло ассоциировать ее с Революцией, которая уничтожила столько свобод, приняла столько ужасающих законов и отправила столько мужчин и женщин в тюрьму или на гильотину. Женщины, за исключением жен, любовниц и дочерей старых и новых богачей, с тревогой переходили от одного торгового ряда к другому, гадая, не кончится ли запас товаров, не вернутся ли их сыновья, братья или мужья с войны, не закончится ли война вообще. Солдаты, привыкшие к насилию, воровству и ненависти, страдавшие не только от поражений, но и от нехватки и некачественного снабжения, были омрачены постоянными разоблачениями коррупции в людях, которые их вели, кормили и одевали; вернувшись домой или в Париж, они обнаружили такую же нечестность в обществе, торговле, промышленности, финансах и правительстве; почему они должны позволить убить себя ради такой запятнанной мечты? Мираж светлого нового мира отступал и исчезал по мере того, как Революция шла вперед.

На некоторое время настроение подняли новости о том, что союзники поссорились и разошлись, были отбиты в Швейцарии и Нидерландах; что Массена вернул себе инициативу и разрезал русскую армию надвое под Цюрихом (26 августа 1799 года), что ужасные славяне отступили, а Россия покинула коалицию. Французы начали задумываться, а что если какой-нибудь способный генерал вроде Массены, Моро, Бернадота или, лучше всего, Бонапарта, благополучно вернувшегося из Египта, введет батальон в Париж, вышвырнет оттуда политиков и обеспечит Франции порядок и безопасность, пусть даже ценой свободы? Большинство французов пришли к выводу, что